Возвращение в Лутц

Легко, сидя в окруженном горами замке, делать вид, что вокруг ничего не происходит. Но рано или поздно даже такая плотная кулиса может рухнуть — особенно, когда разговоры о грядущей войне из слухов перестают в новости на страницах государственных газет. В тот день Наннель и Дмитрий не могли дозвониться друг до друга — так настойчиво один звонил другому в течение нескольких минут. Наннель допевала свой осенний сезон, а потому находилась в Вене одна, без семьи — в надежде вернуться со дня на день, как всегда, в окружении букетов и писем восторженных поклонников. — У меня новости, — сказал Дмитрий, наконец, поймав звонок. — У меня тоже, — таким же невеселым голосом ответила Наннель, — Я срочно возвращаюсь домой. — Я хотел попросить тебя о том же, — сказал Дмитрий, нервно теребя телефонный провод, — когда твой поезд? — Я звоню с вокзала, — Наннель понизила голос, — через пятнадцать минут отходит, я взяла последний билет. И, пожалуйста… Ты можешь встретить меня сам? Дмитрий вздрогнул. Наннель редко просила его о подобном, и обычно Дмитрий всегда отправлял за возвращавшейся из Вены женой шофера. В последний раз она просила его приехать лично еще в пору своей беременности, когда вдруг почувствовала странное недомогание и испугалась, что с ребенком могло что-то случиться. И именно исходя из этих воспоминаний Дмитрий, успевший всерьез испугаться, знал, что просьба Наннель не несла за собой ничего хорошего. — Фрида в школе? — спросила Наннель. — Нет, сегодня же воскресение, — подумав, ответил Дмитрий. Фрида еще не состояла в лицее, но посещала подготовительные занятия, а потому всё чаще оставалась теперь на попечение Клотильды, отводившей и забиравшей ее после уроков, и которая, казалось, от общения с юной графиней приобретала всё больше человеческих черт. — Замечательно, — отчего-то с облегчением выдохнула Наннель, — пусть будет дома. Дело срочное. — Хорошо. Будь осторожна, — вдруг сказал тихо Дмитрий, не понимая до конца, от чего он собрался уберегать жену, но подспудно понимая, что причина ее тревоги кроется в том же, что и его. Зубровке удалось продержаться в статусе нейтрального государства в течение семи лет. По послевоенным нормам, независимости у нее не было — этот крошечный кусок земли, затерявшийся где-то в Альпах и долго разрываемый территориальными претензиями всех окружавших его стран, наконец, к концу прошедшего десятилетия отошел Австрии, гарантировавшей ей сохранение всех внутренних традиций и языков. Дмитрий, хоть и не был наместником австрийского правительства официально, почитался жителями Зубровки по старой имперской памяти хозяином всех ее земель, а, значит, ответственным, как и все предыдущие главы семейства Дегофф-Унд-Таксис, за весь разномастный Зубровский народ. Именно из-за этого Дмитрий однажды был вынужден принять командование оплотом новой диктаторской власти в Зубровки, но та продержалась недолго, и Дмитрию удалось, открестившись от военного звания, сохранить в своей (не по закону, но по духу) стране нейтралитет. Но надо же было дьяволу сыграть с ним такую злую шутку, что новый режим на основе предыдущего — в целом-то, безвредного, хоть и диктаторского, — стал настолько жесток и циничен, что целый зубровский народ — славяне всех вероисповеданий и горные цыгане — стал его первым врагом на пути к мировому господству. В день, когда Дмитрий так отчаянно пытался дозвониться до жены, он, еще ни о чем не подозревая, отправился по делам в Лутц и с удивлением обнаружил на входе в ратушу людей в странной — нового образца — военной форме. — Что здесь происходит? — рявкнул он, оттесняя столпившихся вокруг солдат горожан, — кто вы, и почему вы в форме? — Граф Зубровский, надо полагать? — протянул мужчина в офицерском кителе, выйдя также вперед своих подчиненных, — мы как раз собирались к вам. Поедете с нами. И, дерзко закурив прямо перед носом Дмитрия, развернул перед ним мандат, согласно которому Австрийское правительство отзывало у Зубровки право на наличие собственной символики, а также обязывало Дмитрия, как представителя высочейшей знати, прибыть в Вену для присяги новому руководителю страны и принятию военного звания. — И вот еще что, — продолжил, мерзко улыбаясь, офицер, подходя к Дмитрию все ближе, — мы слышали, что вы имеете какой-то статус среди местных цыган? Так вот, вам поручено распорядиться, чтобы в течение недели они все покинули территорию Зубровки. Новый Автро-Германский Союз — не место для проклятых изгоев. — Идите к черту со своими поручениями, — прошипел Дмитрий, — я вам не подчиняюсь. Убирайтесь из моего города! — Вот как? — офицер, очевидно, чувствуя себя в своем праве, отворил ворот шинели и резким движением наставил на графа пистолет, — а вы знаете, что у меня есть распоряжение застрелить вас, как собаку, в случае неподчинения? Дмитрий с опасной ухмылкой взглянул на офицера, на его вальяжно рассевшихся подчиненных, и вдруг, не говоря ни слова, ловким жестом ударил офицера по руке, выбивая у того оружие и врезая коленом поддых, заставив упасть перед собой на холодную лестницу. Солдаты было кинулись на помощь командиру, потянувшись к своим кобурам, но вдруг осеклись — горожане, стоящие позади Дмитрия, целились в них каждый кто из ружья, кто из охотничьего пистолета. — Довольно опрометчиво угрожать зубровским цыганам, — властно проговорил Дмитрий, хватая офицера за воротник, — особенно, если их готовы защищать остальные народы. Вы же должны знать, что Лутц это город охотников. Мы не расстаемся с оружием. Не лезьте в мир, который не знаете, и не потеряете головы. А если вы сейчас же не уберетесь из Лутца, то как собак за неподчинение застрелят уже вас. Это мой город. Вы и ваша чёртова власть здесь — ничто! Офицер что-то жалобно прохрипел, вырвался и, глазами затравленного зверя глядя на десятки уставленных в него черных дул, махнул своим не менее испуганным солдатам и прыгнул в оставленный у ратуши автомобиль. — Дело плохо, ваша светлость, — пробормотала по-цыгански госпожа Бардош, едва автомобиль скрылся за городскими воротами, — они не оставят нас в покое. — Не бойся, Изидора, — ответил Дмитрий на том же языке, с благодарностью глядя на стоявший позади него народ, — я вас не дам в обиду. Но сказать — было одним делом. Совершенно другим — осознать, вернувшись домой, что могла сделать с ним новая власть, узнав, что он угрожал расправой офицеру столичного командования. С тяжелым сердцем Дмитрий провел четыре часа, которые должен был идти поезд из Вены в Лутц с остановкой в Небельсбаде, понаблюдал через щелку в двери, как Фрида что-то с видом большого знатока объясняла Клотильде, заплетавшей ей косы, и затем, наспех надев пальто, сам сел за руль и поехал на вокзал, за которым уже виднелся густой пар подходящего локомотива. Наннель в поезде не оказалось. Вместо нее из вагона первого класса к Дмитрию, застывшему на перроне и ощущавшему, как седина покрывает его виски, сломя голову летел Зеро Мустафа — взъерошенный, в перекошенной форме портье, с разбитым носом и трясущимися руками. — Где моя жена? — севшим голосом прошипел Дмитрий, протянув руку, чтобы схватить бывшего коридорного за ворот пальто, но рука его так сильно дрожала, что он не мог справиться с собой. Зеро, к его огромному удивлению, не здороваясь, сам схватил его за руку. — У вас здесь машина? — прокричал он, — Скорее, едем! Они на КПП на границе у Небельсбада! — Кто они? — не понял разбиваемый ужасом Дмитрий, но уверенно потащил Зеро к автомобилю. — Фрау Наннель и мсье Густав, и моя Агата, — продолжал портье, — мы сели в Небельсбаде, случайно встретились с фрау Наннель… Ехали в Лутц по делам мсье Густава… поезд остановили на границе. Мсье Густава арестовали, фрау Наннель пыталась его защитить… Дмитрий чуть не врезался в заграждение, резко рванув руль вправо. — Что с ней?.. — Она поехала за ними, — прошептал Зеро, — за солдатами, вместе с Агатой… Им позволили, так как кто-то из охраны узнал фрау Наннель после венского сезона… Я тоже хотел поехать, но фрау Наннель настояла, чтобы я приехал и всё сообщил вам. Она хотела позвонить, но на КПП не было телефона… Дмитрий почти физически ощутил, как его сердце снова начинает биться. Все самые страшные его мысли в кой-то веки, к счастью, не нашли подтверждения: если Наннель поехала с военными по своей воле, значит, ее не арестовали. Значит, пока что ее жизни, по крайней мере, ничего не угрожало. Он высадил Зеро у замка, плотнее закутываясь в пальто. — Иди помоги Клотильде, — пробормотал он, — моя дочь тебя знает, объясни ей, что я отлучился по делам. Она будет волноваться, если я исчезну без объяснений. Зеро, который хотел было возмутиться и сказать, что поедет за Густавом и своей женой при любом раскладе, беспомощно опустил плечи. Он не мог противиться просьбе побыть с Фридой — его собственный сын, не прожив и года, скончался от неожиданной вспышки Испанки два года назад. — Хорошо, герр Дмитрий, мы будем вас ждать — кивнул бывший коридорный и, пригладив волосы, взошел по центральной лестнице, провожая вылетевший за ворота замка автомобиль умоляющим взглядом. Когда Дмитрий, уставший и встревоженный, наконец добрался до КПП на границе Зубровки и Австрии, что проходила в паре километром от Небельсбада, первым, что он увидел, были две мечущиеся у входа в изоляционный блок женские фигурки. Наннель, растрепанная и уже явно на грани истерики, стучала кулаками по деревянной перегородке, оттесняя съежившуюся и почему-то одетую в ее пальто Агату. — Наннель! — закричал Дмитрий, облегченно выдыхая и, подбежав, схватил жену за руки, —Что происходит?! Почему ты раздета?! Он только теперь заметил, что Наннель стояла на морозе в одном только платье. Агата, дрожавшая рядом, слабо пискнула. — Фрау отдала мне пальто… у меня озноб… простите… Дмитрий остановил ее, попытавшуюся снять пальто, жестом. Графиня, нервно всхлипнув, дернулась и прижалась к мужу всем телом. — Прости, я не позвонила тебе, прости, — бормотала она, — Всё произошло так быстро… Густава взяли из-за документов на Зеро… будто там что-то неправильно с его визой… И избили прямо в купе, при мне… Я не могла его бросить! Не могла! — Тише, — сказал сбитый с толку Дмитрий, срывая с себя пальто и укутывая Наннель в него целиком, прижимая к себе снова в крепком объятии: ее уже начинала бить мелкая дрожь, — почему вы обе снаружи? Как давно вы здесь? Где начальник?! — Мы были внутри, — проговорила Агата, стуча зубами. Вид у нее действительно был болезненный, — но нас выгнали, потому что фрау Наннель очень громко кричала на распорядителя… Сказали, не положено… Дмитрий, так и не выпуская из рук озябшую жену, постучал в дверь. Из нее тут же высунулась голова в форменной фуражке — очевидно, расслышав впервые за долгое время не женский истеричный стук. — Позови старшего, — рявкнул Дмитрий и сделал это, очевидно, так властно, что голова тут же скрылась, а через секунду, распахнув дверь ногой, на пороге появился упитанный офицер в уже знакомой Дмитрию по нашивкам форме нового режима. — Вы кто? — без предисловий начал старший, с подозрением смотря на странную компанию перед дверьми КПП. — Граф Дегофф-Унд-Таксис, — громко проговорил Дмитрий, искренне надеясь, что напуганные им утром офицеры еще не распространили ордер на его арест, — у вас содержится Густав Н, привезли сегодня. На каком основании? — На основании незаконного укрывательства мигрантов, — выплюнул офицер, — у вас всё? Уходите и заберите своих женщин, орут тут как резанные уже битый час, потом простудятся, а вы нас потом обвинять будете. Наннель хотела было снова встрять в спор, но Дмитрий крепко прижал ее к себе, не позволяя отстраниться. — Если я внесу залог, — не отступал граф, — вы выпустите его под мою ответственность? — Не велено, — бесстрастно развел руками офицер, — преступление не шуточное, по хорошему, по новому закону, за него — расстрел на месте. — По какому такому закону?! — рассвирепел Дмитрий. — По закону военного времени. Наннель в руках Дмитрия задрожала, крепче вцепившись в него. Жуткое слово «война», принесшее обоим столько горя в прошлом, снова ожило, и не просто в воспоминаниях — оно существовало теперь, отравляя их жизни. — Это то, что я пыталась сказать тебе, — прошептала Наннель, — я не успела… Дмитрий болезненно зажмурился. Самый страшный кошмар всей его жизни снова грозился стать реальностью. — Вы что, не слышали? — продолжил староста КПП, — объявили войну восточным регионам, поддержали Германию. Теперь все эти черномазые твари здесь не жильцы. А этот ваш Густав не просто с ним в одном вагоне ехал, он ему еще и визу рабочую продлевал. — Эта виза действовала еще вчера на всех пропусках! — подала голос Агата. Офицер посмотрел на нее пустым взглядом. — Это было вчера. И словно в ответ на его слова — так же пусто, глухо, нелепо — за стеной КПП, выходившей в заснеженное поле, раздался выстрел. — Ну всё, — бесстрастно ответил офицер, — некого вам больше ждать. Наннель повисла на руках мужа — ноги ее не держали. Агата рядом зашлась безумным плачем. Всё произошло так быстро, что Дмитрий, державший в руках дрожавшее и ослабевшее женское тело, не успел даже собраться с мыслями. Он не любил Густава — даже испытывал к нему нечто вроде брезгливости. Но такая нелепая смерть — посреди поля, меж двух стран, за какую-то мелочь — казалась ему настолько чудовищной и несправедливой, что у него защемило сердце. — За что?.. — только и смог выдавить он. Офицер так же без эмоций взглянул на него. — Таковы правила, — ответил он, будто говорил о новых ценниках в бакалейной лавке, а не о циничном расстреле, — уезжайте отсюда скорее. Черт знает, за что теперь можно отдать жизнь. Кое-как подняв на ноги потерявшую связь с действительностью Наннель и рванув за плечо заходившуюся в истерике Агату, Дмитрий усадил обеих женщин в автомобиль — нужно было ехать от этого места подальше. Договариваться о выдаче тела все равно было бессмысленно — расстрелянных никогда не отдавали семьям. Так не было в первую войну — не могло быть и в эту, новую. — Мы должны его похоронить, — бормотала Наннель, прижавшись лбом к стеклу, — мы должны его похоронить… Дмитрий вдавил педаль газа, с трудом видя перед собой дорогу — всё заволокло белая пелена. Лицо Густава — улыбчивое, подернутое тонкой сеточной морщин — прочно стояло перед глазами окровавленным жутким пятном, в которое угодила пуля. «Ты был хорошим врагом» — думал про себя Дмитрий, обращаясь к странному призраку, — «Надеюсь, на том свете тебе зачтется за все твои добрые дела». Дмитрий не мог отрицать, сколько бы ни ненавидел бывшего консьержа, что тот сделал многое для их семьи. Именно он первым заметил искру, пробежавшую между графом и его будущей женой, он проводил их в путь до Швейцарии, он, черт возьми, первым забил тревогу, когда Наннель было плохо в день рождения Фриды. И, черт возьми, саму Фриду он любил так, будто она была его родной дочерью — бесконечно возился с ней, когда семья графа приезжала в «Гранд Будапешт» по дороге в Европу, сам навещал ее в Лутце, дарил подарки, снимал ее на новенькую «Лейку», и Фрида, хоть и со свойственной ей дерзостью, отвечала ему взаимностью. Дмитрий не испытывал эмоций по поводу кончины Густава Н. Как личности, но его место в мире семьи графа — как оказалось, огромное и невосполнимое, — теперь пустовало и кровоточило своей пустотой. Когда они наконец добрались до Лутца, Дмитрий взял руку сидевшей всю дорогу молча на пассажирском месте Наннель и крепко, почти до боли, сжал ее пальцы. — Милая, прийди в себя, — сказал он отчего-то севшим голосом, — не нужно пугать Фриду. Наннель подняла на его тяжелый взгляд, кивнула и первая вышла из машины. — О чем ты хотел поговорить? — вдруг спросила она, когда Зеро, обнимавший продрогшую и явно заболевающую Агату, сидел в другой комнате, а Фрида была уведена Клотильдой для раннего ужина, — ты говорил, у тебя новости. Дмитрий взял ее за локоть и отвел к камину — ему казалось, что их обоих била дрожь. — Утром приезжали из Вены с мандатом, — тихо сказал он, — мне выдвигают нечеловеческие, варварские условия. Зубровка снова под ударом. Нас вынуждают вступить с новый союз. Наннель закусила губу. — Что мы будем делать? — Не мы, — Дмитрий крепче сжал ее плечо, — а я. Вы с Фридой уедете. И немедленно. Наннель ошарашенно взглянула на него. — Ты издеваешься? Мы никуда не поедем без тебя! Едем вместе! — Пожалуйста, услышь меня, — простонал Дмитрий, вцепляясь в плечи жены до боли, — Зубровка держится из последних сил. Сегодня меня вынуждали выслать из страны цыган. Они смогут выстоять, только если я буду с народом. Я не могу бросить свою страну! — А нас? — прошептала отчаянно Наннель, — Нас ты можешь бросить?! Дмитрий зажмурился. — Ты понимаешь, о чем я говорю, — простонал он, — у меня есть долг перед моими людьми. Я не позволю этим тварям, занявшим власть, снова уничтожать то, что мне дорого. Я должен быть с Лутцем. Наннель вдруг отшатнулась от него, как от дикого зверя. — Ты должен быть с нами. Тебя убьют, Дмитрий, ты это понимаешь? Он посмотрел на нее с отчаянием. — Позаботься о Фриде. Я люблю вас. Наннель взглянула на него со странным выражением — будто в грудь ей ударили с такой силой, что хотелось кричать, но она не могла издать и звука. — Значит, ты всё уже решил, — наконец, сказала она сломавшимся голосом и, не оборачиваясь, вышла вон из гостиной. Как во сне Дмитрий видел, как в дверях замаячила тень бывшего коридорного, как загремели чемоданы, как к нему прижалась, сонно что-то спрашивая, Фрида, и как Наннель оторвала ее от него. Что-то громко звенело, падало, шумело невероятным гомоном в коридоре, а затем вдруг стало тихо. Граф Дегофф-Унд-таксис, хозяин Луцских земель, остался один. Дмитрий, нативно потерянный, потянулся было к столику с виски, как вдруг двери гостиной снова распахнулись, и странная тень просочилась у него под локтем, отнимая стакан с янтарной жидкостью. — Что вы делаете? — жестко спросила тень голосом Клотильды. Дмитрий сощурился. — Ты что себе позволяешь? — спросил он, пытаясь отнять стакан, но эта коренастая женщина оказалась вдруг в ту секунду сильнее, — И как ты со мной разговариваешь?! — Как с идиотом, ваша светлость, — отрезала Клотильда, и Дмитрий от неожиданности попятился. Угрюмая служанка, нервно поправив чепец, выплеснула виски в камин — тот зашипел, выплевывая в воздух столп малинового пламени. — Чего вы добиваетесь? — зашипела Клотильда, надвигаясь на ошарашенного его наглостью Дмитрия, — Я видела, как эти люди из отеля в Небельсбаде увезли вашу жену и маленькую госпожу. Какого черта? — Как ты смеешь… — попытался снова осадить ее Дмитрий, но Фрида его перебила: — Вы думаете, что сидя здесь, нажираясь, как свинья, вы как-то поможете Лутцу? — говорила она, цедя сквозь зубы каждое слово, — Сидя здесь в одиночестве, к тому же! Хорош герой, ничего не скажешь! — Хватит пороть чушь, старая курица! — пришел наконец в себя Дмитрий, нависая над Клотильдой, — ты хоть понимаешь, что сделают со всеми вами, если меня не будет?! — А вы думаете, ваше присутствие как-то спасёт нас от того, что собирается сделать новая власть?! — воскликнула, взъевшись, служанка, — вы думаете, всему Лутцу будет легче, если вас убьют в собственном доме, а потом вытащат ваш труп на площадь, чтобы показать всем, как выглядит побежденный цыганский король?! Дмитрий вдруг осекся. — Они не посмеют… — Они этого и добиваются, — шипела служанка, — вы здесь один, и они знают об этом. Вас расстреляют, как последнего проходимца, в собственной комнате, и маленькая графиня останется сиротой! Дмитрий, задрожав, упал в кресло, уронив устало голову в ладони. — Но ведь это мой город… Кем я буду, бросив его?.. — А кем вы будете, бросив свою семью?! — рявкнула изо всех сил Клотильда, — Если в городе все будут знать, что вы уехали далеко и скоро вернетесь, у них будет хоть какая-то надежда и силы защищаться. А если если увидят вам мертвым, думаете, они захотят дальше держать оружие? А маленькая госпожа Фрида? Кем вы будете, бросив ее одну?! — Она не одна, она с матерью… — пытался было оправдаться Дмитрий, но Клотильда вдруг нависла над ним, гневно зашипев в лицо. — Да что может одинокая женщина перед лицом рушащихся государств?! — воскликнула она, — вы отправили в неизвестном направлении свою жену, свалив ей на голову заботу о ребенке, которому страшно, плохо, и который хочет к папе! Лицо Фриды, отчаянно, как в младенчестве, зовущей его и истошно кричащей, вдруг отчетливо встало перед глазами Дмитрия, и он, зажмурившись, с удивлением обнаружил, что из глаз его потекла горячая влага. — Вы никому не поможете, оставаясь в Зубровке, — Клотильда отошла от него и сложила руки за спиной, будто снова вспоминая о своем положении, — вы нужны своей семье. У Зубровки есть, кому за нее бороться. У ваших женщин нет никого, кроме вас. — Но что мне делать? — вдруг отчаянно крикнул Дмитрий, чувствуя, как голос срывается от неожиданных слез, — Они уже должны быть в поезде! И вдруг, заставляя и графа, и его служанку подпрыгнуть, дверь гостиной с грохотом отворилась, и Наннель, не замечая Клотильду, бросилась к сидящему в кресле мужу, стаскивая его на пол за лацканы пиджака. — Ты чертов идиот, — шептала она судорожно, прижавшись губами к мокрой от слез щеке, — ты думал, я брошу тебя? Какой же ты кретин… Мы не расстались, когда бежали в первый раз, не расстанемся и сейчас… Мы доехали полдороги до станции, но я не могу… Я не смогла, Дмитрий!.. Я никуда не уеду без тебя! Ты можешь убить меня сейчас на месте, давай, сверни мне шею! Но я никуда не уеду без тебя! Если ты так хочешь умереть, то пожалуйста, умирай вместе со мной, не смей думать, что я оставлю тебя одного!.. Господи, ты плачешь? Дмитрий, неловко утерев слезы рукавом, резко замотал головой, целуя Наннель, куда получится, в глаза, в лоб, в мокрые щеки, сжимая ее в объятиях так сильно, что услышал, как трещит по швам ее пальто. Графиня, судорожно выдохнув, гладила пальцами его раскрасневшееся лицо, на котором не ясно было, дорожки чьих слез отражались от огня камина— его ли, ее ли собственные. — Я никогда больше тебя не оттолкну, — с трудом прошептал Дмитрий ей в висок, — прости меня, прости, я не должен был так с тобой поступать… Мы уедем вместе, сегодня. Куда-нибудь к черту на рога, пока этот кошмар не закончится. — Да, уедем, любимый, уедем все вместе, — пробормотала Наннель, целуя его искусанные губы, — нужно убираться отсюда скорее. Я видела на станции автомобиль с венским номером. Дмитрий, окончательно избавившись от слез, вдруг поучаствовал, как рассудок снова возвращался к нему. Он был главой этой семьи. Он должен был принимать взвешенные решения, чтобы спасти ее от всех бед. — Где Фрида? — спросил он привычным стальным голосом. — Она с Зеро, в холле, — прошептала Наннель, чуть отстранившись. — Нужно собрать ее и наши теплые вещи, — сказал Дмитрий, поднимая их обоих на ноги и кивая Клотильде, — если эти твари уже на станции, нам нельзя ехать в город. Поедем через горы. — Это не опасно? — спросила Наннель и тут же закусила губу: вопрос был глупым. — Это очень опасно, — честно ответил Дмитрий, — скоро стемнеет, и ехать нам придется почти на ощупь. Но у нас нет другого выхода. Если пересечем перевал до рассвета, будем в Швейцарии к утру. Там у нас будет пару недель форы, чтобы подготовиться к отъезду. — Мы не сможем остаться там? — с мольбой спросила Наннель, — ведь в прошлый раз это уберегло нас… Наш дом в Монтрё, он ведь еще стоит! — В прошлый раз чертово правительство не присоединялось к Германии в войне с проклятым востоком, — процедил Дмитрий, — мы подготовим все необходимые документы, я напишу распоряжения главам общин. А потом мы поедем дальше. — Куда? — Не знаю, — честно ответил Дмитрий, погладив жену по влажной от слез щеке, — куда угодно, хоть в Южную Америку. Наннель закусила губу. — В Аргентине большая венгерская диаспора… Дмитрий судорожно прижал ее к себе в объятиях. — Давай подумаем об этом завтра. Когда будем в безопасности. Наннель почувствовала, как слезы снова наполняют ее глаза. — Если мы будем в безопасности, любимый. Через плечо жены Дмитрий посмотрел на застывшую у камина Клотильду. Та коротко кивнула, принимая все его негласные извинения. Так уж повелось в этом замке — понимать многое без слов. — Позаботься о моем доме, — тихо проговорил Дмитрий, отпуская жену из объятий и подходя к служанке, — и на случай, если я не вернусь… — Вы вернетесь, — жестко ответила Клотильда, — этот дом будет вас ждать. А сейчас, если позволите, ваша светлость, я пойду соберу вещи госпожи Фриды. Кажется, нужно поторопиться? И, не дожидаясь ответа хозяина, скрылась в дверях гостиной. — Боже, милый, — прошептала Наннель, проводя дрожащей рукой по волосам мужа, — у тебя белые виски… Темнота под резным потолком недобро колыхалась во всполохах каминного пламени. Она тоже прощалась с хозяином — не зная, на какой срок.