Возвращение в Лутц

Поезд делал остановку в Триесте для смены колес с локального формата на международный, и Наннель, пожаловавшись на то, что в купе слишком спёртый воздух, вытащила мужа в город. — Смотри, какие красавицы! — улыбнулась Наннель, прилипнув к витрине кукольной лавки у самого выхода из вокзала, — давай возьмём Фриде одну? Она и так будет страшно обижена на нас, что мы задержались на неделю! Позади, за парой рядов домов, шумело море, и Дмитрию на секунду показалось, что его гомон, слившийся с неожиданно страстным воскликом Наннель, вот-вот раздавит их — разморенных, расслабленных спокойным воздухом Далмации, где леность покоряет всех, затесавшись меж скал Которского залива. Прищурившись от ударившего из-за крыш домов солнечного луча, Дмитрий пересек улицу, нагнал Наннель и, взяв ее под руку, тоже взглянул в витрину. Глаза тут же зарябило от пестрых лент, юбок, платьев, болеро и волос настолько неестественно золотистых, что становилось смешно. — Зайдём? — попросила умоляющим взглядом Наннель, и Дмитрий, заметив, что из двери лавки уже выглянул услужливый хозяин, сам подтолкнул жену ко входу. Внутри магазин оказался похож на подножья рождественской ёлки в сочельник. Там и тут стояли миллион игрушек всевозможных расцветок и качества: куклы, плюшевые звери, деревянные лошадки на лыжах, на палках, на колесиках, игрушечные паровозы и незатейливые фокусы. Дмитрий, отвлекшись от зарывшейся в пучину кукол жены, с интересом вгляделся в ряд деревянных сабелек, раскрашенных и посеребренных, совсем как настоящие. — Позвольте узнать, — щебетал хозяин, — вы ищете подарок сыну или дочери? — Дочери, которая при том отличный сын, — чуть подумав, ответил Дмитрий, и, услышав противное хихикаете со стороны, наконец, снова посмотрел на жену. Та держала в руках две куклы: одна была взрослой и одета Коломбиной, в алый наряд с пижмами, гофрированным воротником и с маской-мореттой. Вторая же была куклой-ребенком и была наряжена в удивительно простое коричневое платье с передником, напоминавшее и не платье даже, а школьную форму. — Я уже где-то видел такой наряд, — хмыкнул Дмитрий, рассматривая странную фигурку, — может быть, это кукла-арестантка? — Милый, ты с самого утра отвратительно шутишь, — улыбнулась Наннель, — это форма летней католической школы Триеста. Известное заведение, чтобы сбыть с рук на три месяца девочек на пороге девичества. Я тоже там была пару сезонов! — Я вспомнил, — Дмитрий вгляделся в куклу еще пристальнее, — здесь я их и видел, таких вот девочек. Забавная была история. 1913 год Стояла невыносимая жара, и Дмитрий, стащив с себя сюртук-визитку, громко и тяжело вздохнул. После Санкт-Петербурга, пышной и промозглой русской столицы, куда он по приглашению русского кузена ездил на праздник трехсотлетия правящей династии, отвратительная жара апрельского Триеста совершенно выводила его из себя. Русский кузен, увязавшийся с ним в путешествие по Европе, поселил их в Мирамаре, — летнем дворце на скале, возвышавшемся над морем, — заявив, что тот похож на какое-то «Ласточкино гнездо» на русском курорте в Крыму, где царская семья частенько его, кузена, князя по крови, с радостью принимала. Дмитрию только исполнилось двадцать, он был готов к любым, даже самым безумным, предложением, и поэтому, когда русский кузен набил этот несчастный дворец гостями со всего Триеста, невероятным количеством вина и полуголых девиц, будущий граф Зубровский (он только в полное совершеннолетие — в двадцать один год — мог принять этот титул, и пока еще именовался только лордом Лутц) ощущал себя совершенно счастливо. Под ногами разливалось Адриатическое море, он был еще не слишком пьян, а девица, тянущая руки к его рубашке, явно была неплохим вариантом на эту жаркую душную ночь. Шлепнув девицу пониже спины, Дмитрий пообещал ей что-то скабрезное, отчего та звонко засмеялась и, на ходу расстегивая накрахмаленный ворот рубашки, спустился на нижний этаж, к балконам, скрытым от морской глади небольшим садом с высокими стройными кипарисами, чтобы захватить одно из остывавших на камнях под лестницей ведерок с игристым вином. Ночь была лунная, ясная, и Дмитрий с наслаждением вдохнул свежий воздух — обилие запахов в бальном зале начинало путать его сознание. Вдохнул, облокотился на перила балкона и вдруг вздрогнул от неожиданности — руки его коснулись не прохладного мрамора, а чего-то теплого, мягкого и дрожащего. С легким оцепенением опустив глаза, Дмитрий увидел, что положил ладони на чьи-то крепко вцепившиеся в мрамор красные пальчики. Раздался вскрик, шум, и тот, кому принадлежали эти задеревеневшие конечности, кубарем свалился в растущие под балконом заросли. Совершенно сбитый с толку Дмитрий перегнулся через перила, пытаясь разглядеть хоть что-то в темноте лунной ночи и, на всякий случай выхватив из-за пояса револьвер (он перенял эту дурную привычку у будапештских гусар, носивших оружие с собой даже на приёмы и при любом удобно случае устраивавших пальбу после попойки), крикнул на ломаном итальянском в заросли: — Немедленно выходи, паскудный ворюга, иначе я пристрелю тебя на месте, не дожидаясь хозяев! Ответом ему стал слабый, тихий детский стон. Рука с револьвером дрогнула — дмитрий совершенно не знал, что делать. Он слышал, что итальянские мальчишки часто лазали по богатым домам, но совершенно не мог испытывать к этому ничего, кроме веселого сочувствия. Кто в детстве не хулиганил, доказывая собратьям, кто сильнее? Даже в его одиноком детстве нет-нет, да и появлялась группа ровесников среди городских детей, с которыми он на спор лазал в чужие сады воровать яблоки или, рискуя жизнью, перелезал через горные реки. А потому, решив по-взрослому надрать сорванцу уши, Дмитрий, пряча револьвер в пояс брюк, спустился с балкона с видом настолько грозным, насколько мог изобразить. Волосы его, отросшие за месяц в России, падали на лицо, и он то и дело тряс головой, морщась от того, что золотая сережка, врезанная ему в мочку по пьяни на каком-то цыганским сборище, саднила и оттягивала нежную кожу. Сорванца в кустах не обнаружилось. Но вместо него, уже существовавшего в сознании Дмитрия, в зарослях, раскинув руки, полусидела девочка лет десяти, и выглядела она совсем не как малолетняя преступница. На девочке было строгое платье с голубой блузой и каким-то форменным шифром — очевидно, школьная форма, а удивительно светлые, почти золотые, волосы были прикрыты темной шляпкой. Чулочки — черные, шерстяные — были разорваны на коленях, и в свете луны хорошо было видно, что края их пропитались выступавшей из мелких ссадин кровью. — Ты что тут делаешь? —только и смог сказать Дмитрий, во все глаза глядя на странное явление. Девочка подняла на него глаза и, шмыгая носом, произнесла очень обиженно. — Упала, вот лежу! — Это я вижу, — раздражился он, нависая над девочкой, — что ты забыла в замке? — Какой вы, сеньор, грубый, — фыркнул ребенок, утирая нос рукавом, — я пришла посмотреть на бал! Дмитрий покосился на замок: там во всю продолжалось веселье, которое сложно было при всех условиях назвать балом, и продолжалось оно без него. — Насмотрелась? — едко выплюнул молодой граф, заправляя прядь волос за ухо, — давай, вставай и проваливай отсюда! Девочка посмотрела на него, как на самого злого своего врага. — А Сеньора Анриетта говорит, что благородный сеньор никогда не будет грубить барышне! — Кто говорит? — машинально спросил Дмитрий и тут же пожалел об этом. — Это наша классная дама, — с живостью ответила девочка, воодушевленная странным участием, — она нам показывала этот замок днем и говорила, что тут проходят праздники! А мы с девочками захотели посмотреть… — То есть ты тут еще и не одна ошиваешься? — рявкнул Дмитрий. Девочка надула губки. — Они мне проспорили! Дмитрий недоуменно уставился на гордо сложившего на груди руки ребенка. — В смысле? Кто «они»? — Девочки сказали, что я ни за что не перелезу через ворота и не увижу, что внутри! А я пролезла! Вид у девочки был настолько гордый, будто она как минимум победила полчище врагов. То, что при этом она сидела на переломанном кустарнике в изорванном платье и с ссадинами на всех частях тела, ее мало волновало. — Молодец, — язвительно сказал Дмитрий, — а теперь поднимай свой тощий зад из хозяйских роз и выметайся из замка, пока садовник не выстрелил в этот самый зад солью из своего ружья! Девочка состроила обиженную гримасу, приподнялась на локтях и вдруг, громко застонав, опустилась обратно. — Не могу, — испуганно сказала она, покосившись на Дмитрия, — только не говорите пожалуйста садовнику, я не хочу солью… Из ружья… Дмитрий в последний раз с отчаянием покосился на замок, на пышногрудых девиц, высовывавшихся из окон и совершенно не обращающих на творящийся внизу абсурд никакого внимания, и, грязно выругавшись себе под нос по-венгерски, склонился над девочкой. — Что вы делаете?! — взвизгнула та, когда Дмитрий положил ладонь ей на лодыжку. — Проверяю, есть ли перелом, — сквозь зубы прошипел раздраженно Дмитрий, но на всякий случай спросил, — можно? Девочка, недоверчиво насупившись, кивнула. — Так больно? — спросил Дмитрий, с видом знатока обхватывая тощую голень обеими руками и проводя по ней от колена до пятки, мягко ощупывая. Когда он дошел до того места, где кости соединялись в подъем, девочка зашипела, прикусив губу. — Вывих, — констатировал Дмитрий, демонстративно отряхивая ладони, — и что с тобой делать? Девочка посмотрела на него растерянно. — Вы теперь пойдете в полицию, и меня посадят в тюрьму, да? Почему-то это тощее тельце очень живо представилось Дмитрию в полосатой робе, и он, усмехнувшись, щелкнул девочку по носу. Та оскорблено застонала. — Слишком большая честь для такой маленькой хулиганки, — ответил он, — где ты живешь? — В летнем пансионе, — девочкам демонстративно отвернулась, бубня куда-то в сторону, — на виа Бергамаско. — Это где? — спросил Дмитрий, из мест Триеста знавший только вокзальную площадь. — Тут недалеко, минут пятнадцать, если идти быстро, — ответила девочка, — а я сразу поняла, что вы не местный! — Да что ты говоришь, — огрызнулся Дмитрий, окидывая тощего ребенка оценивающим взглядом. В замок он все равно бы не мог теперь вернуться, чтобы продолжить веселье — пошли бы расспросы, пересуды, и вся полупьяная компания тут же бы вовлеклась в историю со странной девочкой в школьной форме. Разбираться нужно было тихо — и самому. Не слишком долго думая, Дмитрий наклонился и подхватил опешившую девочку на руки. Ее пышные золотистые локоны взмыли в воздух, и Дмитрий отчаянно захотел тут же почесать себе нос. — Ну что вы, сеньор, — засмущалась девочка, — я же очень тяжелая… — Будешь возмущаться, посажу тебя в садовую тачку и повезу так по городу. Хочешь? — Нет, — стушевалась одна, — а можно я обниму вас за шею? А то мне так неудобно… — Валяй, — разрешил Дмитрий. Девочка, протянув свои худенькие ручки, чуть подтянулась, и Дмитрий впервые смог рассмотреть ее лицо. Меньше всего это странное существо в черной шляпке было похоже на итальянскую проказницу: золотые волосы, как у куклы, обрамляли бледное, чуть подернутое веснушками личико, в котором не было бы ничего примечательного, если бы огромное глаза с почти лиловым отливом не глядели на Дмитрия так завороженно. — Тебя мама не учила, что пялиться неприлично? — выплюнул он, отводя глаза. — Извините, — тут же смутилась девочка, — просто всё пытаюсь понять, откуда вы. — Из Австро-Венгрии, — процедил Дмитрий. — О, как интересно, — воскликнула девочка, вдруг перейдя на немецкий и затараторив с сильным акцентом, — я очень прошу родителей отвезти меня в Вену на будущее Рождество, говорят, там очень-очень красиво зимой! И еще там снег, я никогда не видела снега! — Да, а еще там адски холодно, — усмехнулся удивлённо Дмитрий, — а у тебя неплохой немецкий. — Я учусь! — улыбнулась девочка, — когда я вырасту, я уеду в Вену и стану очень-очень известной! — Да ну? — Дмитрия даже начало забавлять это, — а что ты умеешь делать? — Не знаю, — ни капли не смутилась девочка, — но известной обязательно стану! — Снять бы с тебя твои чулочки и отшлепать хорошенько, чтобы дурью не маялась, — усмехнулся Дмитрий, и вдруг ахнул от неожиданности: девочка со всей силы влепила ему пощечину. — Это еще за что?! — воскликнул он. Девочка гордо вздернула носик. — Мама говорит, что теперь я должна бить всех мужчин, кто говорит мне такое! Дмитрий осекся. — Почему «теперь»? Девочка очень величественно расправила плечи, насколько позволяло ее неудобное положение в чужих руках. — Потому что я теперь девушка, и такие шуточки «про отшлепать» мне должны быть оскорбительны! — С чего это ты вдруг девушка, козявка? — рассмеялся Дмитрий, ощущая под пальцами тощие детские коленки. Девочка вдруг подтянулась еще выше и шепнула ему в самое ухо. — У меня регулы! Дмитрий во все глаза уставился в порозовевшее от признания личико перед собой и сам почувствовал, как краснеет. Остаток пути они шли молча — через площадь, через узкие вечерние улицы, — и заговорили снова, лишь когда девочка указала пальцем на приоткрытое окно в доме с розовой крышей. — Если вы меня подсадите, сеньор, то я заберусь в кровать, а утром скажу, что упала во сне. — Ты везде влезаешь незаконно? — усмехнулся Дмитрий, но послушно подсадил юное существо к подоконнику, страхуя, пока не убедился, что девочка перебралась через него. — Спасибо вам, сеньор, — улыбнулась девочка, свешиваясь из окна и протягивая руку для рукопожатия. Дмитрий, хитро покосившись на смущенного ребенка, взял хрупкую ладонь в свою, но вместо того, чтобы пожать ее, прикоснулся к бледной коже губами. Девочка зарделась. — Прощай, девушка с регулами, — усмехнулся он, победно глядя на покрывший щеки девочки румянец, — удачи в покорении Вены! Наннель застыла, разжав руки, и хрупкая кукла в школьном переднике упала на мягкий магазинный ковёр. — Так не бывает, — прошептала она, чувствуя, как дрожат ее губы и заходится бешеным ритмом и без того измотанное сердце, — это не мог быть ты… Дмитрий во все глаза смотрел на жену, в ее ошарашенное лицо и вдруг — впервые за долгие годы — осознал, почему тогда, в «Гранд Будапеште», так засмотрелся в эти нежно-голубые глаза. Он видел их раньше. Он знал эти глаза до того, как их успело наполнить горе. Не говоря ни слова, он притянул начинавшую заходиться в истерическом припадке жену в объятия, чувствуя, как та впивается ногтями в рубашку на его груди. — Ну что ты, милая? — мягко позвал он ее. Наннель судорожно замотала головой. — Так не бывает, Дмитрий. Чтобы две жизни вот так соединялись. Спустя столько лет. Бездумно. Это, должно быть, сон! Дмитрий, зло покосившись на подсматривавшего за ними хозяина магазина, едва ощутимо поцеловал жену в висок. — Ну, вряд ли сон, раз ты сдержала свое обещание. Тебя ведь знает вся Вена. Она просмотрела на него, и Дмитрия пронзило странное ощущение: он похоронил в сердце воспоминания о девочке в саду Мирамаре как нечто несущественное, а теперь, когда они вдруг всплыли на поверхность, с невероятным чувством смотрел на то, как это несущественное воспоминание из наполненной пьяным угаром молодости вдруг стало самым важным явлением в его нынешней жизни. Девочка в школьной форме, смущавшаяся от упоминания регул, выросла, став хозяйкой в его доме и его жизни, и вдруг Дмитрий очень ясно увидел, как изменились ее глаза. Всё те же нежно-голубые с лиловым отливом, они больше не смотрели на мир с мягким смущением, больше в них не плескалось радости. Их больше не обрамляли золотые кудри, выбивавшиеся из-под черной шляпки. Дмитрий неосознанно провел ладонью по коротким прядям Наннель, едва прикрывавшим шею. — Где ты потеряла свои золотые волосы? — Там же, где все остальное, — вдруг мрачно ответила Наннель, — на Лёвенгассе. Там всех постригли налысо, когда испанка началась. Боялись того же, что случалось при тифе. А потом меня научили красить их красной хной… Дмитрий, жалея, что спросил, крепче сжал жену в объятиях, стараясь не смотреть на куклу, лежавшую у них под ногами. — И чёрт с ними, — сказал он, очертив пальцами ее острые скулы, — меня все равно страшно бесило, как они щекотали мой нос, пока я нес тебя через весь город. Наннель запнулась, округлив свои огромные глаза, и вдруг широко улыбнулась, справляясь с очередным приступом нервической дрожи. — А я тогда подумала, что ты самый красивый мужчина, которого я видела в жизни. Я загадала, что выйду в Вене замуж за такого, как ты. А потом… — А потом появился фон Тешем, — догадался Дмитрий. Они были похожи с ним, даром, что лжебарон был блондином. Точеный профиль, широкая фигура и волевой взгляд — всё это отложилось во впечатлительном сознании юной итальянской девочки как образ идеального мужчины, и хитрый барон, оказавшийся в Езоло в нужное время, слишком хорошо подходил под эти критерии. Опомнившись, Наннель оторвалась от мужа и подняла с пола несчастную златовласую куклу в школьном переднике. — Не думаю, что Фриде она понравится, — тихо проговорила она, прижимая игрушку к груди, — но я хочу взять ее. Пожалуйста. Дмитрий протянул к кукле палец и почти бережно, как привык делать с Фридой, убрал той золотой локон за фарфоровое ушко. — Как хочешь, дорогая, можешь взять ее себе, — он наклонился и поцеловал зажатую, одеревеневшую ладонь, вцепившуюся в куклу, как в спасительный круг, — тем более, что Фрида явно будет не слишком рада такому подарку. — Но мы не можем уйти с пустыми руками! — воскликнула Наннель. Дмитрий хитро улыбнулся. — Зачем же с пустыми руками? — он жестом подозвал хозяина лавки, указывая ему на что-то у витрины, — я видел там замечательное деревянные сабли…