Возвращение в Лутц

Как только чета Дегофф-Унд-Таксис пришла в себя после потрясений, пусть и безмерно радостных, и буря публичности в Лутце улеглась, молодые родители вдруг осознали, что за всем воодушевляющим волнением, что предшествует рождению ребенка, она забыли о самом главном. — У нас же ничего не подготовлено, — ахнула Наннель, доставая из колыбели дочку и прижимая ту к груди, — ни детской, ни няни, ни вещей. Дмитрий, наш ребенок голодранец! Дмитрий, едва разлепивший глаза (девочка плакала всю ночь, требуя то молока, то нового одеяльца, то перевернуться, то просто на руки), посмотрел на жену расфокусированным взглядом. — У нас есть детская, — пробубнил он, — в другой части замка. Специально, чтобы взрослые с детьми не пересекались. В Лутце, несмотря на обилие наследников у каждого поколения, ничего не было приспособлено для детей. Колыбель, которая последние несколько недель стояла рядом с хозяйской кроватью, каким-то чудом обнаружила в старом чулане Клотильда — Дмитрий был уверен, что от всего, что было связано с детством, в доме избавились, едва он сам научился ходить. — Мы не можем держать ребенка в другом крыле, — категорично сказала Наннель, — какой в этом смысл?! Дмитрий сел на кровати, устало потирая виски, и блаженно застонал, когда мягкая ладонь зарылась в его спутанные после сна волосы. — Что ты предлагаешь? — спросил тихо Дмитрий. Наннель поморщилась (девочка ущипнула ее за грудь) и провела ладонью по щеке мужа. — Мы живем в этом огромном замке вдвоем, не считая прислуги. Теперь — втроем. Тебе не кажется, что есть смысл перенести детскую комнату в это крыло? — Здесь нет свободных комнат, — возразил Дмитрий. — Глупости. Ее можно поменять местами с четвёртой спальней для гостей! Дмитрий скептически изогнул бровь. — Нельзя просто так взять и поменять положение комнат для гостей! План помещений замка не переписывался с восемнадцатого века!.. — Дмитрий, — подавляя зевок, сказала Наннель, — у нас так редко бывают гости, и их так мало, что им с лихвой хватает трех гостевых. К тому же, есть третий этаж. Давай сходим в то крыло, где детская, и посмотрим, поместится ли туда мебель из гостевой комнаты? Дмитрий вдруг напрягся. — Не надо тебе туда ходить. Рука в его волосах на секунду замерла. — Что с тем крылом не так? Дмитрий вывернулся из-под ласкавшей его ладони и серьезно посмотрел на жену. — Просто поверь. Зрелище не для слабонервных. Наннель фыркнула, уложила заснувшую у нее на руках малышку обратно в колыбель и посмотрела на Дмитрия с вызовом, уперев руки в бока. — Мне не нравится, когда ты говоришь загадками! — Никаких загадок, — раздраженно сказал Дмитрий, вскакивая с места и набрасывая на плечи халат, — так хочется испортить себе нервы? Изволь, пойдем! И, поймав Наннель за запястье, стремительно повёл ее из спальни по длинному коридору, соединяющему два центральных крыла замка. Наннель никогда не была в той части дома, о которой говорил Дмитрий — комнаты, располагавшиеся в ней, как-то: военная библиотека, оружейная, малая трофейная гостиная и почему-то комната для детей — были ей до недавнего времени неинтересны. — Здесь всегда так мрачно? — поинтересовалась она, разглядывая сужавшийся готический коридор с плотно развешанными мордами мелкой рогатой дичи. Вешать такую в большую трофейную гостиную было несолидно — там полагалось держать головы медведей и королевских оленей, — и сопутствующие «крупняку» на охоте трофеи вроде косулей, зайцев, клыкастых оленей и мелких хищников складировали подальше от глаз гостей. Жуткие головы, набитые таксидермистом ватой и опилками, поблескивали в темноте своими стеклянными глазами, и Наннель вдруг стало не по себе — ей показалось, что эти морды все, как один, смотрят на нее, как на чужую. — Здесь мало света, — пробормотал Дмитрий, уводя жену дальше по коридору, в портретную галерею, — в этом крыле самая прочная кладка, еще со средних веков, прорубить новые окна было просто невозможно. По галерее они пронеслись почти бегом. — Подожди! — запротестовала Наннель, — почему я этого не видела? — Всё ты видела, — буркнул Дмитрий, — это малая коллекция, из нее обновляют набор портретов на главной лестнице. Но Наннель, уперевшись, вырвала свою руку из его хватки и застыла, осматривая мрачный, увешанный портретами холл. Все изображенные на работах модели относились к разным временным периодам с разбросом в двести лет, но одно их объединяло — все были детьми. Бледные лица с характерными чертами семейства Дегофф-Унд-Таксис — крупным носом, тонкими губами и чёрными, как сажа, волосами, — смотрели на художников своего времени также очень похоже — с горделивой нервозностью. Казалось, будто ни одному из изображенных совершенно не нравилось то, что приходилось позировать незнакомому человеку, но показать этого никто не мог — слишком уж высоки были нормы приличия для этих, пускай и даже таких маленьких, аристократов. Завороженная странным, пугающим впечатлением, Наннель сделала по залу несколько шагов и вдруг громко ахнула. — Дмитрий, это же ты! С маленького, не больше полуметра, портрета на Наннель смотрели грустные зеленые глаза. Мальчик, которому они принадлежали, был очень худ, бледен и явно несчастен от того, что тугой кружевной воротник впивался ему в тонкую шейку. Фон позади мальчика был темным, костюм его — тоже, и казалось, что хрупкая фигурка, как призрак, парит между мирами и никак не может выбраться из-за сдерживающей ее проклятой рамки. — Уродливая вещица, — процедил Дмитрий, обхватывая плечи Наннель и пытаясь вывести ее из залы, — хотя у сестер еще хуже физиономии получились. — Почему ты держишь его здесь? — спросила, уворачиваясь от цепких рук, Наннель, и глядя мужу прямо в глаза. Тот отвел взгляд, не выдержав. — Потому что я не хочу вспоминать о том, что пережил этот мальчишка. Наннель еще раз взглянула на портрет, затем снова на Дмитрия и, кивнув каким-то своим мыслям, снова последовала за мужем вглубь замка. Когда дверь детской, наконец, отворилась спустя минуту атаки на нее заржавевшим ключом, Наннель сперва не поняла, куда попала — ледяное помещение с пустыми стенами и жутким зарешетчатым окном меньше всего походило на место для детей. — Ты сама попросила, — на всякий случай напомнил язвительно Дмитрий, болезненно отворачиваясь. Комнат, на самом деле, было две — детская для девочек и для мальчиков, смежные полой дверцей. Но если в детской для девочек было три кровати и висели какие-никакие, но уютные кружевные салфетки на резных спинках, то спальня мальчиков внушала ужас. Широкая комната с выбеленными и изошедшими трещинами от времени стенами была совершенно пуста. Ни игрушек, ни картинок на стенах. Лишь в углу стояла деревянная — даже не покрытая краской — игрушечная лошадка, а над кроватью с массивной спинкой на одинокой стене висел крест и полоска для молитвенника. — Господи, — прошептала Наннель, — здесь могли держать детей?! Дмитрий закусил губу. — Я жил здесь до одиннадцати лет. Потом меня определили во взрослые покои. Там хотя бы не было решеток на окнах… Наннель судорожно выдохнула и резко, обернувшись, обняла Дмитрия, сжимая пальцами ткань его халата. — Милый, мне так жаль, — проговорила она, целуя его в обессилевшее на секунду плечо, — мне так чертовски жаль, я не должна была просить тебя вспоминать об этом… Дмитрий, придя в себя, мягко обнял ее в ответ. — Я уже давно вырос, Наннель, — он погладил ее по волосам, — я могу справиться с этими воспоминаниями. Но это место… Я не хочу думать о нём и о своём ребенке одновременно. Не нужно детскую никуда переносить. Наннель снова обернулась к жуткому, почти тюремному помещению. — Мы сделаем новую, — уверенно сказала она, — Сделаем лучшую детскую, какую сможем. У Фриды будет самое прекрасное детство. Дмитрий изогнул бровь. — У Фриды? — Не заставляй меня произносить каждый раз имя «Фредерика» полностью, — Наннель устало ткнулась носом в его ключицы, — раз мне не дали даже поучаствовать в выборе имени дочери, я буду называть ее на итальянский манер! Дмитрий посмотрел поверх ее головы на то, как жутко сотрясались оконные стекла за решеткой от резких порывов ветра. — Всё, что пожелаешь, — грустно улыбнулся он, — но давай уйдем отсюда, пожалуйста. Они заперли детские всё тем же ржавым ключом на пять оборотов, и затем — выкинули его вон в щели между стенами. Только деревянную лошадку Дмитрий все-таки пожалел — забрал. — Его тоже зовут Демон, — объяснил он, трогательно прижимая к груди игрушку, — у меня должен был быть хоть кто-то из друзей! Наннель с сочувствием провела по потемневшей деревянной гриве. — Тогда давай хотя бы отдадим покрасить его? Меня пугают эти пустые дырки в дереве вместо глаз. На выходе из крыла Дмитрий на секунду задержался у собственного портрета. Мальчик по-прежнему смотрел на него с немым испугом. «Не бойся» — сказал он про себя, — «Ты вырос. Тебя больше никто не сможет запереть в той комнате. Никогда». Пустующую гостевую взялись переделывать в детскую спустя неделю. Наннель, удивительно трогательно смотрящаяся с завернутой в длинную рубашку крошечной девочкой на руках, наблюдала с гордостью, как Дмитрий очень грозно и подробно объяснял пришедшим из города рабочим, что и как нужно обустроить. Старик-плотник долго его слушал, очевидно, вспоминая все те сорок лет, что стоящий перед ним хозяин существовал на этой земле, а затем посмотрел на младенца в объятиях Наннель и широко улыбнулся, подкрутив усы. — Не переживайте, ваша светлость, все сделаем в лучшем виде! Для маленькой графинюшки-то как не сделать? Дмитрий на такую сентиментальность лишь закатил глаза, вручил старику чек на текущие расходы и напомнил, что работу примет через три недели. Через три недели маленькой графине исполнялось три месяца: она уже могла держать голову, и потому, когда Наннель внесла ее в новую детскую комнату, та смотрела на мир почти так же, как дети на портретах в затерянном крыле — гордо и величественно. Только грусти в огромных — как у матери — голубых глазах еще не отражалось. — Ну что, ваша маленькая светлость, — умилительно ворковал старик, сдававший работу и то и дело норовивший протянуть к младенцу руку, — как вам работа? Принимаете? Детская вышла изумительной: в оставленных от гостевой тканевых обоях с переплетениями зеленых лоз и синих гортензий разместились просторная новая колыбель с высоким балдахином, который защищал от света и пыли с потолка, кроватка с бортами на вырост, сундуки с игрушками, комод, и посреди этого великолепия — покрашенный и приведённый в порядок игрушечный конь с обновленными лыжами-качалками. К нему-то, попискивая и ворча, и потянула в первую очередь руки маленькая графиня. — Ну нет, — строго сказал Дмитрий, в шутку грозя ребенку пальцем, — это тебе еще рано. Девочка надулась, фыркнула и с явной угрозой схватила маячивший перед лицом палец своей крошечной ладошкой. Старик, наблюдавший разворачивающуюся сцену, рассмеялся в усы. — Прям как вы в детстве, ваша светлость, — сказал он тихо, но так, что Дмитрий, услышав, дернулся, — бойкая хозяйка растёт, с норовом! И вышел, позвав с собой подмастерье, оставив господскую чету с ребенком наедине. Наннель, выдохнув, подошла к колыбели и положила явно возмущенную сравнением девочку на пышные подушки. Дмитрий с тревогой посмотрел на нее. — Не дай бог ей быть такой, как я в детстве, — мучительно процедил он сквозь зубы и вдруг достал из-за пазухи нечто несуразное — сплетение толстых ниток алого и белого цвета, образовывавшее подобие человеческой фигуры. — Это оберег цыган, — пробормотал он на немой вопрос Наннель, — поможет отогнать злых духов и подружиться с добрыми. — Снова твои суеверия, — улыбнулась Наннель, обнимая его за пояс и кладя подбородок ему на плечо. — Может быть, — Дмитрий потерся щекой о ее висок, — но если бы ни эта вещица, я бы, наверное, умер в той комнате… Наннель обняла его сильнее. — Никто не войдет больше в ту комнату, — сказала она уверенно, — всё зло, что тебе причинили, осталось там. Дмитрий посмотрел на нее болезненный взглядом. — И здесь, — он коснулся кончиками пальцев своей груди, — я вырос с этим злом в сердце. Оно часть меня. — Что тебя тревожит? — спросила наконец прямо Наннель. Дмитрий зажмурился. — Я боюсь, что всё то плохое, что есть во мне, передалось Фриде, — он взглянул на засыпающую девочку, — вдруг все демоны этого дома решат, что она им — чужая? Если вдруг от того, как много зла делал я сам, с Фридой случится что-то плохое? Он замолчал, ощутив, как пробежала дрожь по его спине. Наннель с тяжелым вздохом очертила пальцами его лицо. — Мы оба делали много зла за свою жизнь, — проговорила она, чеканя каждое слово, — но мы никогда не делали зло только ради зла. Мы выживали, милый. Каждый своими средствами. Даже если во Фриде есть крупица нашей с тобой жестокости, то это лишь значит, что она сможет о себе позаботиться. Умение бороться за свою жизнь любыми способами — это не проклятье, а сила. У нас вырастет сильная девочка, Дмитрий. Она не пропадёт. Дмитрий с благодарностью погладил лежавшие на его щеках ладони, припав к каждой из них долгим поцелуем. Над ними в чёрной пустоте потолка неслышно пробирались меж готической резьбы черные тени. Девочка в колыбели приоткрыла глаза и, встретивший с одной из них взглядом, сонно улыбнулась.