Часть 25. От рассказчика. Принцесса
10 ноября 2023 г. в 11:56
От рассказчика:
— Знаете, что странно? — сказала вдруг Фрида, когда мы с ней после вечерней прогулки чинно брели по картинной галерее, — я понятия не имею, как познакомились родители. Они каждый раз рассказывали мне разные истории.
Я сжал губы.
— Как я понимаю, обстоятельства их отношений были довольно странными в любом случае.
— Вы про то, что они не ровня? — она дернула уголками губ, — эту историю мне припоминали все тетушки, кому не лень. Наследник титула и оперная королева… Вся Зубровка на ушах стояла, когда они поженились.
— Простите, Фрида, я слышу в ваших словах яд, — осмелился возразить ей я.
Она вдруг взглянула на меня со смехом.
— Я очень люблю обоих, — улыбнулась она, — меня не смущает, что я полукровка. Это смущает в основном моих многочисленных родственников, которые то и дело пытаются под этим предлогом оспорить моё право наследовать Лутц. Хорошо, что у меня есть дядя Зеро. Он полукровка еще страшней, чем я — беглый сын араба и иудейки. С ним мне ничего не страшно.
Я скривился от резко прозвучавшего оскорбления из уст моей знакомой, а Фрида, казалось, развеселилась от моей реакции.
На ней был модный твидовый костюм с короткой плиссированной юбочкой, и она, сделав пару шагов от меня по галерее, специально покрутилась на каблуках на месте так, чтобы складки юбки задрались до бедра.
— То, что моя мать актриса, дало мне больше, чем если бы она была высокородной аристократкой откуда-нибудь из здешних мест. Артисты, даже самые именитые, это богема. Знаете, что означает слово «Богема»?
— Цыганство, — покорно ответил я.
Фрида хитро улыбнулась.
— Верно. И то, что мой отец, цыганский король, женился на женщине из богемы, а не на закостенелой графине, делает меня полноправной цыганской принцессой.
Я смотрел, не веря своим ушам, на эту бойкую молодую женщину, дразнившую меня совершенно естественно, от скуки, и ощущал почти физически, как тайны Лутца, все сложности его существования, обрушились на меня с силой водопада.
Фрида в своей зрелой, осознанной дерзости была похожа на Эсмеральду из последнего глупого итальянского фильма — точно так же изящно вскидывались, чтобы поправить тяжелые темные локоны, ее ладони с кольцами на каждой фаланге, точно так же горели огнём древних знаний ее еще очень молодые глаза.
— Я знаю, что отец вился вокруг «Гранд Будапешта», как коршун, в надежде выманить ту единственную картину ван Хойтля, которая оставалась во владении нашей семьи, а потом перешла к дяде Густаву, — продолжала, ка ни в чем ни бывало Фрида, снова идя со мной рука об руку, — думаю, если бы не появление мамы, он бы украл эту проклятую картину в первую же неделю. Я не знаю, что могло случиться, чтобы между фамильной ценностью и малознакомой женщиной он выбрал второе, но я счастлива, что вселенная в любом случае наградила нас альтернативой.
— Альтеративой? — недоуменно переспросил я.
Фрида, кивнув каким-то своим мыслям, вдруг совершенно нелепо указала мизинцем куда-то вверх. Я проследил за ее жестом: там, в окружении написанных маслом лиц многочисленных членов семейства Дегофф-Унд-Таксис и пейзажей в технике старой германской школы странным, броским пятном сиял женский портрет. Я сразу узнал и почти алые, крашенные модной тридцать лет назад краской волосы, уложенные волнами, и нос с горбинкой, и синие глаза. Графиня Дегофф-Унд-Таксис смотрела на меня мягким, теплым взглядом, будто доверяла мне без остатка. Портрет был выполнен в парадной манере, но мне отчего-то стало неловко смотреть на него там, в галерее, в окружении бесстрастных грубых лиц. Я смотрел на графиню, ловил ее взгляд и сердце моё наполнялось странным трепетом — будто на том месте, где стоял я, написанная много лет назад маслом женщина видела кого-то, кого любила больше жизни.
— Этот портрет написали по заказу дяди Густава, — объяснила Фрида, — так он якобы извинялся за то, что ван Хойтль к нам так и не вернулся.
— Я, конечно, не эксперт, — решил снова проявить дерзость я, все еще не в силах оторвать взгляд от портрета, — но мне кажется, что этот портрет стоит десяти ван Хойтлей.
Фрида мягко улыбнулась, всматриваясь в лицо своей матери.
— Я люблю эту работу, — тихо сказала она, и мне показалось, что в ее голосе впервые за долгие часы нашей беседы не было ни притворства, ни жеманства, — раньше портрет висел в спальне родителей. Уже потом, после всего произошедшего, его перенесли сюда от греха подальше. Теперь его никто не достанет.
Я вздрогнул.
— Так что же все-таки здесь случилось?
Фрида, почувствовав мою нервозность, хищно улыбнулась.
— Имейте терпение, мой друг. Это долгий рассказ.