Возвращение в Лутц

К середине следующего дня они достигли Флоренции. Нос Дмитрия, все-таки облезший за ночь и теперь саднящий от любого дуновения ветра, был заботливо намазан Наннель толстым слоем крема. — Чувствую себя по-идиотски, — недовольно пробормотал Дмитрий, натягивая на уши шляпу, так, чтобы тень от нее скрывала почти всё лицо. Наннель рассмеялась. — А я тебя предупреждала! На подъездах к Флоренции погода заметно испортилась. Туман, еще с утра державшийся на вершинах гор, спустился в город мелким, надоедливым дождем, который не бил каплями по лицу, а будто налеплял их, сковывая путников влажными тисками. Наннель, смешно морща нос, озиралась по сторонам в поисках укрытия и, наконец, указала куда-то пальцем. — Никогда не представляла момента идеальнее, чтобы насладиться искусством! Дмитрий проследил за ее рукой и тут же уперся взглядом в выставленную под все пытки непогоды копию статуи Давида. — Пойдем шлёпать мокрыми ногами по галерее Уффици? — с сарказмом спросил Дмитрий, но Наннель уже выпрыгнула из машины, уверенным шагом направившись, минуя лужи, к главным воротам. — Подожди! — крикнул Дмитрий, но Наннель уже скрылась из виду. Пожилой смотритель, продававший билеты за позолоченной стойкой, хитро улыбнулся, взглянув на ворвавшегося на большой скорости в первый зал промокшего туриста. — Рыжая сеньора с вами, надо полагать? — спросил он тонким, чуть надменным голоском. Дмитрий грозно кивнул. — Не удивляйтесь, — затараторил смотритель, — сейчас такое время, когда посетителей совсем нет, не сезон. Да и час поздний, мы скоро закрываемся. Сеньора взяла два билета и пошла в первый зал. Кажется, она не слишком поняла, что оставила вас далеко позади. Проходите. Дмитрий снова кивнул, снял шляпу, неприятно поморщившись от того, как она мазнула острым краем по масляному от крема носу и, наконец, вошёл в галерею. Уффици, в отличие от многих других дворцов, обустроенных под музеи, был на удивление светлым. Широкие окна, врезанные архитекторами так, чтобы заполнять почти все стены, пропускали сквозь себя солнечные лучи, не давая тем перебиваться стоящей по соседству средневековой башней, и от того все пространство галереи выглядело почти летящим над городом. Людей действительно не было. Пройдя пару залов в полном одиночестве, Дмитрий уже начал беспокоиться о том, что потерял в этом великолепии свою жену навсегда, как вдруг, обернувшись, нашел ее взглядом. Наннель стояла в конце открывавшейся Дмитрию анфилады, не замечая его и пристально вглядываясь в полотно перед собой. Дмитрий прищурился — над его женой, пестрея золотом волос, величественно нависала «Весна» Боттичелли. Граф стоял, не в силах подойти, и смотрел, завороженный, как влажное дорожное платье голубого цвета сияет на фоне боттичелевского шедевра, будто Наннель не разглядывала картину со стороны, а только что сошла с нее, еще не до конца выбравшись из-под вуалей трех Харит. Волосы графини, выбившиеся из-под шляпки и принявшие от воды тот самый, страшно раздражающий ее кудрявый вид, блестели в свете ламп тугими медовыми кольцами, и так невероятно походили на локоны нимф, окружающих на полотне Венеру, что Дмитрий, приблизившись к картине, не сразу дотронулся до жены — ему показалось, что, коснись он ее, тут же прибежит смотритель с выговором за порчу национального достояния. — Прости пожалуйста, — прошептала Наннель, краем взгляда увидев мужа и протянув ему руку, — я думала, ты идёшь за мной, а когда обернулась, тебя не было. — Ничего, — почему-то тоже шепотом ответил Дмитрий, не сводя глаз с картины, — испугалась? — Немного, — Наннель протянула руку, коснувшись кончиком мизинца его рукава, — но я, кажется, нашла Боттичелли. — Да, определено, Боттичелли, — с тревожной улыбкой повторил за ней Дмитрий. Они простояли несколько минут в тишине, не отрываясь наблюдая за тем, как заходящее, тусклое от дождя солнце в окнах отражается коралловыми всполохами в волосах красавиц эпохи Возрождения. Наннель, тяжело вздохнув, протянула руку, и Дмитрий переплел их пальцы. — Похоже на нашу жизнь, — вдруг тихо проговорила Наннель, — мертвая тишина безучастия, и мы в ней — наконец-то держимся за руки. Дмитрий отрешенно улыбнулся, сжав ее руку крепче, притягивая к себе. — А ты хотела бы примкнуть к тишине? Наннель с трудом оторвалась от полотна Боттичелли и прижалась щекой к мужскому плечу. — Нет, но я хотела бы, чтобы ты держал меня за руку дольше, чем тишина звучала бы. Не хочу однажды оказаться перед ней в одиночестве. Дмитрий поднес ладонь к ее лицу и погладил скулы подушечками пальцев. — Я не обещаю тебе вечность, — серьезно прошептал он, — но я сделаю всё, что в моих силах, чтобы тебе не пришлось сталкиваться в одиночку с чем-либо, что навевает на тебя такое отчаяние. Наннель улыбнулась, прикрыв от нехитрой ласки в удовольствии глаза, и потянулась за поцелуем. Губы Наннель, обветренные после дороги, пахли табаком и едкой помадой, и Дмитрий отчего-то понял, что знает этот запах наизусть. В его картине мира — той, которая сложилась на фоне разрушенной, казалось, навсегда — у этого запаха было особое место. Он не представлял больше жизни без того, чтобы ощущать его везде — на подушках, в одежде, в столовых приборах, в своей собственной коже. Он пропитался им насквозь, и от мыслей о том, что этим странным ощущением он связал себя с женой еще теснее, у него закружилась голова. Это было похоже на сон — целоваться теперь, под взглядом записанных в вечность чьих-то лиц из прошлого, которые миллионом глаз смотрели на них сквозь гений художников. Дмитрий почувствовал, как мурашки пробежали по его спине. Даже в самом удаленном доме, посреди непроходимого леса, он бы не чувствовал себя таким одиноким, как здесь, среди картин. Они с Наннель будто были случайно живы в бесконечном потоке душ, переправляемой по реке смерти и времени. «Как Аид и Персефона» — почему-то пришло Дмитрию в голову, и он едва не рассмеялся от того, как точно теперь выглядело это сравнение. Мрачный бог непонятного другим мира, заманивший к себе в плен потерявшуюся дочь могущественной богини. Чувства вопреки мнению прочих. Жизнь насмерть. Только вместо зерен граната, соблазнивших Персефону, были зимние вишни, и соблазнился ими Аид — неловко и навсегда. Год назад — Я, конечно, не Диоген, но вы, герр, загораживаете мне солнце, — прошелестел откуда-то снизу грубый женский голос. Дмитрий, коротавший время за тем, что разглядывал сквозь запорошенное снегом панорамное окно холла «Гранд Будапешта» сияющие под сугробами кроваво-красные ветви зимних вишен в приотельном саду, дернулся и с раздражением взглянул на источник звука. Лицо сидевшей за столиком позади него дамы не показалось графу запоминающимся или даже красивым, — бледные, но приправленные кирпичными румянами щеки обрамлялись модной прической «волнами» ярко-рыжего, почти красного цвета, аккуратный нос с небольшой горбинкой, будто искривленный насильственно, чьим-то тяжелым ударом, — но глаза, помещенные на него Создателем, были достойны отдельного внимания. Про себя Дмитрий отметил, что они, пожалуй, были единственной привлекательной деталью в образе дамы: нежно-голубые, цвета февральского утреннего неба, и такие жгучие, что граф невольно поморщился — ему показалось, что яд, сочащийся из них, прожёг в нем язву. Дмитрий вовремя спохватился, и его долгий взгляд, брошенный на собеседницу, не успел перерасти в разглядывание. — Я, конечно, не Александр Македонский, но, так уж и быть, отступлю от вашей «бочки», — хмыкнул Дмитрий, смотря собеседнице прямо в ядовитые глаза и отсчитывая про себя секунды до того момента, как та потупит взгляд. Женщины никогда не выдерживали его прямого взгляда дольше нескольких секунд. Незнакомка, очевидно, обладала хорошей выдержкой, так как вместо того, чтобы смутиться, сощурила свои небесные глаза и с улыбкой предложила графу занять соседнее с ней место. Этикет требовал начать беседу. — Отсюда открывается замечательный вид, фройляйн, — выговорил скороговоркой граф, выбрав для вступления в разговор самую заурядную из фраз в своем арсенале. Дама посмотрела на него со странной ухмылкой. — Фрау, вообще-то. — Вот как, — не совсем учтиво хмыкнул Дмитрий, — неужели ваш муж оставил вас здесь совсем одну? Граф понадеялся, что его вопрос прозвучит достаточно неприлично, чтобы заставить незнакомую даму поскорее закончить разговор. Она чем-то раздражала его. Вернее, Дмитрий прекрасно понимал, чем — ему непривычно было видеть в женщинах такую непробиваемость, какую демонстрировала неизвестная. Такому человеку по закону сильного следовало бы подчиниться, но подчиняться женщине, тем более, незнакомой, было слишком даже для прогрессивного ХХ века. Неприличного вопроса дама совершенно не смутилась. — Моего мужа здесь нет, — проговорила она заговорщическим тоном и наклонилась ниже над разделявшим собеседников столиков, — пришлось съесть его на ужин в поезде, иначе мне бы подали ту редкостную дрянь из вагона-ресторана. Она проговорила это таким серьёзным тоном, что пауза, завершившая реплику, заставила прыснуть обоих. Образ некоего сильного существа рассеялся, и Дмитрий, отогнав от себя странное наваждение, решил попробовать начать сначала. — Граф Зубровский, в вашим услугам. Незнакомка достала из ридикюля изящный дамский портсигар и посмотрела на Дмитрия, скептически изогнув бровь. — Это какая-то местная мода, представляться титулами? — съязвила она, — в таком случае, я примадонна Венской оперы. Рада знакомству. Дмитрий скривился, неприятно задетый дерзостью странной дамы, но вовремя сдержался — грубить женщине посреди забитого людьми отеля было слишком даже для него. — Вы курите? — спросил Дмитрий, зло уставившись на замаячивший в пальцах дамы мундштук, — а разве певицам можно курить? Дама посмотрела на него исподлобья. — Мне никто не может запретить. В клубе дыма она вдруг очень отчетливо напомнила графу самку крокодила — такой хищной и недоброй показалась ему улыбка на припечатанных помадой губах. — Раз вы примадонна, то я не понимаю, что вы здесь делаете, фрау, ведь театральный сезон сейчас в самом разгаре, — произнес Дмитрий и от досады прикусил себе язык. Разговор никак не получалось закончить на доброй ноте. — Я здесь исключительно с исследовательским интересом, господин граф, — на удивление мягко ответила женщина, — в Вене говорят, что в «Гранд Будапеште» зреют les cerises d’hiver (фр. «Зимняя вишня»). А я обожаю их всем сердцем! — Вы жертва рекламы, — фыркнул Дмитрий, — зимняя вишня зреет не в «Гранд Будапеште», а во всех Зубровских Альпах. Просто здесь, в Небельсбаде, ее додумались сажать в садах. Она ничем не отличается здесь от садовых яблок. Если вам нужна настоящая дикая зимняя вишня, фрау, то поезжайте в Лутц, там ей усыпаны все ущелья. Но я сильно сомневаюсь, что вы готовы корячиться по горам под ледяным ветром ради такой мелочи. Дама с удивлением и отчего-то широкой улыбкой посмотрела на Дмитрия. — Да вы страшный зануда, господин граф! Дмитрий опешил. — А вы, фрау примадонна, грубиянка! Дама хитро улыбнулась и, вместо того, чтобы обидеться, вдруг снова потянулась к ридикюлю и вытащила на свет наспех сложенный кулёк из обрывка «Зубровского вестника». В кульке, пачкая изящную женскую ладошку соком, сияла в пробивавшемся сквозь заснеженное окно солнце та самая зимняя вишня. — Угощайтесь, — с вызовом сказала дама и, придерживая левой рукой непослушную прядь рыжих «волн», аккуратно зацепила ягоду кончиками пальцев и поднесла ее к губам. Ярко накрашенные, даже слишком ярко с учетом времени суток, блестящие в свете солнца губы сливались с вишней, соблазнительно раскрываясь, принимая сладость. Секунда — и тонкая шкурка лопнула, а капля сока, алая, как кровь, смело скатилась с ягоды, очертив контур рта, и, задержавшись на самом краешке, была застигнута врасплох быстрым движением языка. Дмитрий со странной смесью неловкости и необъяснимого, просыпающегося в душе первобытного чувства смотрел на производимые перед его лицом нарочито-соблазнительные манипуляции и, выдохнув, смог задать лишь один вопрос. — Вы что, оборвали садовые деревья? Дама прищурилась, отправляя в рот еще одну ягоду. — Зря вы думаете, что меня испугает снег в горах этого вашего… Как вы сказали?.. Лутца. Меня сложно остановить. Дмитрий, как завороженный, машинально протянул руку к предложенному ему кульку и положил в рот липкую, приторно-сладкую ягоду. — Теперь я, надо полагать, ваш подельник, — хмыкнул он, глядя на даму уже не с раздражением, но с интересом. Та театрально дернула ярко подведенными бровями. — Еще чего. Я вас на дело бы с собой никогда не взяла! — Это еще почему? — наигранно возмутился Дмитрий. Дама положила в рот еще одну ягоду. — Во-первых, вы слишком красивы, — выплюнула дама, взглянув на Дмитрия так, будто ожидала его смущения, но, не дождавшись, прикрыла глаза, — а, во-вторых, мне будет крайне неудобно кричать «Граф Зубровский, бежим!», если на нас произойдет облава. Одни убытки с вами. Дмитрий криво усмехнулся и потянулся в кулек с ягодами. — Дмитрий. Меня зовут Дмитрий. Рыжая бестия вторила его усмешке. — Как вас оказалось несложно вывести на откровенность, — прошипела она, но тут же смягчилась, видя, как леденеет взгляд ее собеседника, — простите, я сегодня отвратительно несносна. Приятно познакомиться, герр Дмитрий. И, надеюсь, до скорой встречи. Она встала, поправляя прическу, и уже почти скрылась из виду, как Дмитрий окликнул ее. — Вы не представились, фрау! Дама обернулась, и улыбка ее отчего-то блеснула печалью. — Я думаю, вы догадываетесь, как меня зовут. — Я полагаю, ваша фамилия фон Тешем? Дама улыбнулась. — Бываете в опере? — Ненавижу ее. Она улыбнулась, обнажив ряд подпорченных табаком зубов. — Меня зовут Мари-Анн. Но с таким именем тоже неудобно идти на «дело», не выговоришь. — То есть все-таки как подельника вы меня рассматриваете? — усмехнулся Дмитрий. Она изящным жестом заправила рыжую прядь волос за ухо. — Только в том случае, если будете звать меня Наннель. — Я подумаю над вашим предложением, — хмыкнул Дмитрий и, проводив даму взглядом, преисполнился уверенности, что их пути пересеклись в первый и последний раз. Они оторвались друг от друга только тогда, когда недовольный смотритель прокричал им с другого конца анфилады, что музей закрывается, и вообще, Уффици — не место для поцелуев. Наннель посмотрела на мужа расфокусированным взглядом. Казалось, она тоже ощутила, как они едва не утонули в реке времени, погрузившись в подземное царство. Когда они вышли на улицу, так по прежнему и не разнимая рук, дождь уже перестал. Влажные камни брусчатки, скользящие под ногами, мерцали, как мозаика, в свете рыжих ночных фонарей, и туман, нависший над городом из-за влаги, заставлял при взгляде на них думать, что по городу снуют в безумной пляске сотни призрачных светлячков. На площади у Санта-Мария-Дель-Фьоре веселился народ. Бесконечные ночные заведения с летними террасами, залитыми водой, совершенно не стеснялись того, что гостям приходилось ждать с бокалами в руках стоя, пока над столиками установят тенты, и лишь остервенелее крутили ручки своих патефонов, каждый — со своей пластинкой, призывая людей развлечь себя самих на время. И та странная какофония, складывающаяся из многоголосого скрипящего пения под патефонной иглой, в тумане и призрачном свете складывалась в небывалую гармонию, в которую хотелось закутаться, как в пуховую перину, способную, будто в детстве, спрятать тебя от всех чудовищ. Наннель чуть замедлила шаг и прислушалась. Из ближайшего к ним ночного кафе, перекрикивая прочие, тянулась какая-то песня в ритме медленного фокстрота. Дмитрий, пожав плечами, протянул жене руку в пригласительном жесте. — Что? — с усталой улыбкой ответил он, — мы слишком выбиваемся из этой пляшущей толпы, предлагаю немного с ней слиться. Наннель улыбнулась краешками губ, вложила свою руку в его, но вместо того, чтобы принять положение для танца, подалась вперед и обняла Дмитрия за шею, увлекая в первый квадрат шагов. — Io lo veglierò, Io lo difenderò (итал. «Я за ней присмотрю, я её защищу»), — шептала Наннель, повторяя за неизвестной Дмитрию певицей, закрыв глаза и прижимаясь теснее к нему в объятиях. Они медленно качались, окруженные танцующими в разных ритмах парами, окутанные туманом и совершенно сбитые с толку всем, что пережили за последние часы — будто Флоренция, город Данте и Донателло, возвращала им себя самих после изнурительного путешествия. Только здесь, в промозглой равнине у реки, наконец ощущалась та легкость и отвлеченность, какую каждый ожидает от жизни на итальянской земле. Наннель неожиданно поднесла ладонь Дмитрия к губам и прикоснулась поцелуем к костяшкам его пальцев. — Я бы хотела, чтобы смерть была похожа на это, — загадочно сказала она, поцеловав центр его ладони, — бесконечный туман, мерцание, и ты рядом. Дмитрий обнял ладонями ее лицо, поглаживая скулы большими пальцами. — Ты слишком часто думаешь о смерти в последнее время. Что тебя беспокоит? — Наоборот, — улыбнулась Наннель, — я слишком спокойна и счастлива. И я пытаюсь запомнить эти минуты, чтобы потом знать, где в загробном мире искать тебя. В каком из пластов своих воспоминаний. — Тебе не придется, — Дмитрий зажмурился и прижал Наннель к себе в крепком объятии, — я найду тебя первым. Туман, сползавший с гор в равнину, сгущался все сильнее, и скоро уже даже купол умощенной двуцветной мозаикой Санта-Мария-Дель-Фьоре скрылся из виду, оставив вместо себя лишь тускнеющий во всполохах уличного света силуэт. Людей на улице становилось больше, какофония танцевальных ритмов росла, и только одна пара, казалось, не придавала этому значения. Одна тихая мелодия, окружавшая их, все еще продолжала литься сквозь борозды заевшей пластинки. Это был их последний итальянский сезон. Пора было возвращаться домой.