Возвращение в Лутц

Как и было обещано, Дмитрий взял машину — изящную двухместную бугатти с откидным верхом, на которой, когда чета Дегофф-Унд-Таксис остановилась напоследок на главной площади, едва не повисли все местные мальчишки. Винченцо пообещал писать о состоянии синьоры Альбиноли каждый день, но Наннель все равно зашла к ней перед отъездом и провела в доме своего детства по меньшей мере два часа, а когда вышла, взгляд у нее был пустой и отчего-то очень светлый. — Ей осталось совсем немного, — прошептала она Винченцо, обнимая его напоследок, — позаботься о ней и напиши, как все случится. А Дмитрию, который ждал ее в машине, сказала: — Она просила убить ее. Я не захотела. Кажется, я недостаточно простила ее для этого. За то, что поверила в мою смерть. Дмитрий, тяжело вздохнув, лишь обнял ее в ответ. Езоло, который должен был бы стать райским местом воспоминаний о лучших годах жизни Наннель, высасывал из них обоих последние силы. И они уехали — без суеты, чинно, кидая во все стороны пустые обещания еще когда-нибудь навестить этот богом забытый город. — Какой у нас план? — спросил Дмитрий, когда терракотовые стены остались позади, и черный бугатти, трясясь на гравии, медленно выезжал на дорогу вдоль ривьеры. Наннель прикрыла глаза и впервые за много дней по-настоящему искренне улыбнулась, прикрыв глаза. — Никакого плана. Поедем на юг до тех пор, пока не найдём достаточно привлекательное место, чтобы напиться вином до беспамятства! — Тебе нельзя вино, — на всякий случай напомнил Дмитрий, но вжал педаль сцепления в пол сильнее, разгоняя автомобиль до четвертой скорости. Наннель наклонилась и смазано поцеловала его в щеку. — Красное можно. Если разбавить водой. Я спросила у матроны в таверне вчера. Дмитрий с трудом вспомнил, кого бы можно было назвать «Матроной» из всех собравшихся вчера людей, и, не вспомнив, на всякий случай сделал недовольное лицо. — Но врач сказал тебе перед отъездом… — Если ты продолжишь зудеть, — Наннель больно впилась ногтями в его бедро, — первая же бутылка вина полетит тебе в голову! Дмитрий смиренно кивнул. В том, что жена выполнит свой завет, он не сомневался. Черный кабриолет стремительно летел на Ривьерой, обгоняя ползущих по обочинам торговцев апельсинами, отбившихся от хозяев ослов и усталых туристов с огромными холщовыми рюкзаками за спинами. Солнце, спрятавшееся за перистыми облаками, грело не так отчаянно, и Дмитрий, облаченный в привычный черный цвет — хоть костюм его и был дорожного фасона — заметно расслабился, подставляя лицо под ласкающие струи разрезаемого автомобильной скоростью воздуха. — Мне кажется, ты сгорел, — вдруг сказала Наннель. Дмитрий, не глядя на нее, пожал плечами — впереди был сложный участок дороги. — С чего ты взяла? — Ты красный и морщишься, — она пододвинулась ближе, касаясь кончиками пальцев его воспаленной кожи. — Отстань, — отмахнулся Дмитрий, — все со мной нормально! Они ехали в молчании еще около получаса, пока вдруг Наннель, казалось, задремавшая, не указала на затерянный меж стволов оливковых деревьев сарай с цветастой вывеской. — Здесь точно нальют хорошее! — повеселела она, — остановимся? И возьмем с собой пару ящиков! — И как ты это определила? — с сомнением спросил Дмитрий, покосившись на полузаброшенное сооружение. Наннель, хитро улыбнувшись, по-хулигански перемахнула через закрытую дверь автомобиля, сверкнув пятками в босоножках на высоком каблуке. — Я итальянка, забыл? — сощурилась она, — я кровью чувствую хорошее вино поблизости! Дмитрий скептически усмехнулся, но промолчал, следуя за женой под тень оливок. Та уже вовсю разговаривала с каким-то стариком, курившим трубку у корней деревьев. Дмитрий не понимал, что они говорили: при всем своем неплохом знании итальянского языка он с трудом понимал диалект, на котором изъяснились простолюдины. И то, что Наннель при всей своей утонченности совершенно филигранно умела пользоваться этим наречием, одновременно смущало его и интриговало. После непродолжительной беседы старик рассмеялся, встал с насиженного места и вдруг фамильярно погладил Наннель по животу. — Madonna! — подмигнул он Дмитрию, уже готовому броситься на старика с кулаками, и скрылся в сарае. — Не кипятись, — предупредила его грозный выпад Наннель, — здесь такая традиция. Беременным желают счастья прикосновением руки! — Ты на каждом шагу будешь распыляться о том, что в положении?! — недовольно буркнул Дмитрий, отворачиваясь, но Наннель вдруг властно поймала его за шею, заставляя смотреть себе в глаза. — Милый, мы не в Зубровке, — напомнила она, — здесь женщины кричат о том, что беременны, начиная с первого месяца. Это дань традиции — так они собирают благие слова для малыша! — Как и сглаз, — серьезно сказал Дмитрий, ловя ее за руку, — ты об этом не подумала? Наннель ухмыльнулась. — Боже, граф, да вы отвратительно суеверны! — рассмеялась она и тут же примирительно поцеловала его, извиняясь, — прости, не хотела тебе обидеть. На самом деле, я сказала ему про ребенка, чтобы он не принёс слишком крепленое вино. Ну и чтобы положил нам в дорогу кое-что полезное… — Что еще? — недовольно спросил Дмитрий, но старик уже показался в дверях сарая, держа в руках две огромные плетеные корзины. В них, переложенные соломой и ветвями, лежали бутылки вина в деревянных подпорках, зеленые фиги, хлеб, овощи в сетках, баночки с непонятным содержимым и странные, будто фарфоровые стручки ярко-алого оттенка. Наннель о чем-то весело прощебетала, по-хозяйски вытащила у Дмитрия из-за пазухи бумажник и сунула старику две банкноты. — Так мало? — удивился Дмитрий, — за две корзины?! Старик вдруг очень внимательно посмотрел на Дмитрия, широко улыбнулся и подмигнул ему. Граф сдержанно кивнул в ответ. — Поехали в гору! — скомандовала Наннель, запрыгивая на пассажирское сидение, снова не открывая двери, — Этот человек сказал, что там пустует сезонная вилла! Нам все равно нужно переночевать где-то, скоро начнёт смеркаться. — Так уж и пустует, — хмыкнул Дмитрий. — Он давно ее никому не сдавал. Граф с удивлением посмотрел на жену. — Ты хочешь сказать, что этот оборванный старикашка — местный землевладелец?! — А что тебя удивляет? — спросила Наннель, — он у себя на территории, в сиесту, собирается на обед к внукам, как он еще должен выглядеть? — Как человек, а не как чучело, — смутился Дмитрий, — я даже по территории замка не позволяю себе разгуливать в нижнем белье… Наннель перегнулась через сидение и неожиданно страстно поцеловала его в губы. — Ты страшный зануда, и, наверное, поэтому я так сильно тебя люблю. Старик что-то прокричал им, и Наннель, рассмеявшись, помахала ему рукой. — Кстати, что это за странные красные штуки он положил нам в корзину? — спросил Дмитрий, сворачивая на ведущую в гору дорогу. Небо совсем перестало быть видно за толщей оливковых ветвей. Наннель хитро прищурилась. — Это молодой корналетто. Считается символом мужской силы и безудержной страсти! — То есть то, что ты буквально беременна от меня, каким-то образом не убедило его в моей мужской силе, и он решил помочь?! — воскликнул, закипая, Дмитрий, но тут же почувствовал мягкое прикосновение к своим коленям. — В Италии всем всё известно про чувственную любовь и телесность, — рассмеялась Наннель, — и тут прекрасно знают, что женщина в положении хочет близости сильнее обычного. Так что стоило мне упомянуть про ребенка, как в качестве подарка «от заведения» в корзину полетели перцы во всех проявлениях! Кажется, даже лосьон с корналетто хотели положить… Дмитрий, спокойно слушавший всегда любые вещи, связанные с интимной стороной любви, вдруг почувствовал, как краснеет. В его насквозь зубровской голове совершенно не укладывалось, как могла целая нация быть так спокойна по поводу разговоров о любовных утехах. К тому же, он вспомнил, как отчаянно Наннель лезла к нему, едва зажили ее раны после нападения, и то, что он счел странным, но приятным недоразумением, связанным с каким-то периодами, на деле оказалось настолько обычной частью женской сущности, что в курсе ее был целый народ. — И куда, прости пожалуйста, этот лосьон нужно втирать? — совсем смутившись, пробормотал Дмитрий, сжав ладонь Наннель на своем колене. Та усмехнулась. — Понятия не имею. Я обменяла его на крем от солнечных ожогов! Дмитрий, фыркнув, болезненно закатил глаза. Вилла, на которую указал им старик, была так тщательно спрятана от мира, что пара в кабриолете сделала как минимум два лишних круга по роще, прежде чем им открылась приземистая двухэтажная постройка во флорентийском стиле с просторной террасой, выступом для бассейна и небольшим розовым садом. — Прислуги, я так понимаю, тут нет? — обреченно вздохнул Дмитрий, загоняя автомобиль на площадку под заплетенным лианой навесом. — И не надейся, — рассмеялась Наннель, потягиваясь, — только ты, я и это захолустье! Разве не прекрасно? Дмитрий с сомнением покосился на звенящий тишиной но, несомненно, чистый и приятный с виду дом и, вздохнув, схватился за тяжелые корзины. Внутри дом оказался современнее, чем думалось на первый взгляд. К кухне был проведен водопровод, в старинные люстры были вкручены электрические лампочки, а бассейн, который, как показалось сначала Дмитрию, должен был бы быть заросшим плесенью, был на удивление вычищен и оснащен системой водостока. «На пару дней вполне сносно» — подумал он, ставя корзины с продуктами на деревянный стол из цельного куска горной сосны. Дмитрию было в диковинку жить в большом доме без слуг — впрочем, как и видеть совмещенную со столовой кухню, и крохотную гостиную без шкур на полу, и собственную жену, по-хулигански сбрасывающую обувь прямо на пороге. Даже в крохотном доме в Монтре у них была горничная. Здесь же они были на несколько суток предоставлены сами себе. Наннель, суетившаяся вокруг корзин, наконец остановилась и, выдохнув, повисла у Дмитрия на шее. — Ты красный, — констатировала она, целуя его в нос. Дмитрий зашипел — кожа действительно отчего-то сильно зудела. — Ерунда, — пробормотал он, — ну что, довольна своими махинациями? — Очень, — улыбнулась Наннель, припадая губами к его шее, — представь, мы тут совершенно одни, не нужно даже бояться разбудить слуг, если мы будем слишком сильно кричать… Она игриво провела пальцами по ряду пуговиц на его рубашке и остановилась на пряжке брюк. Дмитрий перехватил ее руки, прижимая жену к кухонному столу. Наннель вздрогнула, покрывшись мурашками, и медленно, с вожделением закрыла глаза. — Не хотите исполнить свой супружеский долг прямо сейчас, фрау Дегофф-Унд-Такмис? — Очень хочу, — промурлыкала Наннель, кусая его за ключицу, — в спальне, в гостиной, в ванне, может быть, на веранде? — На кухне, — прошептал Дмитрий и прежде, чем Наннель потянулась нему за вожделенным поцелуем, добавил, хмыкнув, — приготовь мне ужин! Наннель отпрянула и посмотрела на него одновременно со смехом и раздражением. — Иди к черту! — фыркнула она, но тут же будто со смущением потупила взгляд, — я не умею! Дмитрий удивился. — Я думал, все женщины умеют готовить. — Ты что, считал, что у нас это врожденное? — рассмеялась без тени обиды Наннель, — поверь, милый, если бы я умела готовить, я была бы очаровательной соблазнительной пышкой, а не гремела бы костями из-за того, что в молодости питалась одними хлебными корками! Дмитрий многозначительно ущипнул ее за бедро, давая понять, что худоба не мешает его жене быть соблазнительной, коснулся губами ее виска и вдруг подошел к маленькой, врезанной по-итяльянски в отделанную расписной эмалью стену чугунной плите. — И что ты делаешь? — недоуменно спросила Наннель, наблюдая, как Дмитрий со знанием дела роется в набитых продуктами и вином корзинах. — Собираюсь сообразить что-нибудь съедобное, — протянул он, вскрывая пакет с мягким сыром, — я голоден, а варианта дождаться ужина, приготовленного кем-то еще, у меня, как мы видим, нет. — Я сейчас обижусь, — пробурчала Наннель, сложив руки на груди, — ты-то откуда умеешь готовить? — «Умеешь» это громко сказано, — усмехнулся Дмитрий, уже успевший закатать рукава рубашки, — но в детстве я часто торчал на кухне. Любил смотреть, как наша кухарка Кресченца готовит всякие изыски. Ну, а потом я жил в Вене с камердинером, который готовил просто отвратительно. Чтобы не умереть с голоду, когда не было времени пойти в «Плахуту», пришлось учиться. — Что я еще о тебе не знаю? — с сомнением фыркнула Наннель, пристроившись за уставленным корзинами кухонным столом. Дмитрий уже вовсю гремел тарелками. — Давай я хоть что-нибудь тебе помогу сделать, — не выдержала Наннель, наблюдая, как ее муж ловко орудует найденными в закромах кухни разделочными ножами, — чувствую себя безрукой! Может я порежу овощи? — Чтобы не только чувствовать себя безрукой, но и быть такой? — усмехнулся Дмитрий, включая огонь, — если хочешь помочь, посиди спокойно и не мешай. Наннель с обидой отвернулась. — Могу вообще уйти, раз я так бесполезна! Дмитрий, мучительно зарычав, сунул в печку уже наполненный чем-то обод сковородки и, обогнув стол в пару шагов, поймал Наннель за талию. — И вот зачем ты опять устраиваешь мне скандал? — он больно укусил ее за ухо, и Наннель вскрикнула, дернувшись в сторону. — Потому что ты ведёшь себя как чертов всезнайка, и меня это бесит! — с чувством зашипела Наннель, ударяя Дмитрия в грудь, но тут же прижимаясь к нему в объятиях, — не люблю чувствовать себя беспомощной, а когда ты, весь такой идеальный, умеешь делать все сам, я чувствую, что ты и без меня в этой жизни прекрасно справляешься! — Глупая женщина, — саркастично усмехнулся Дмитрий, примирительной целуя ее в нос, — сейчас я спалю до углей наш обед, и ты наконец перестанешь со мной во всем соревноваться! Наннель попыталась что-то возразить, но тут же была утянута в долгий, развязный поцелуй. Обед, как ни странно, вышел действительно сносным. Из всех тех скудных продуктов, которые положили им к вину, Дмитрий соорудил весьма неплохое жаркое из овощей, которое, хоть и чуть горчило, отлично дополняло купленное у старика красное сухое. — Чувствую себя на охоте, — улыбнулся Дмитрий, выходя на террасу прямо с тарелкой в руках. Наннель пролезла у него под рукой с двумя бокалами, — в последний раз я так пренебрегал этикетом, когда мы выслеживали дичь с графом из соседних земель. Он сел в плетеный стул, и Наннель, переставив тарелки из его рук на маленький столик, оседлала его бедра, отпивая из своего и его бокалов разом. — Вы с ним тоже ели из тарелок на весу и целовались под прямым солнцем? Дмитрий глухо рассмеялся, отнимая у жены бокал и по собственнически сжав свободной рукой ее ниже спины. — Слава богу, ограничились тарелками на весу. Наннель, чувствуя, как крепко ее держат чужие руки, чуть откинулась назад и нежно провела ладонями по успевшим за пару дней покрыться щетиной щекам Дмитрия. — Если бы не твой сгоревший нос, мог бы сойти за настоящего итальянца, — улыбнулась она, — но надеюсь, ты не забыл бритвенный станок, я не хочу быть стёртой начисто этой наждачкой. — Да не сгорел у меня нос! — буркнул Дмитрий и в отместку укусил жену за шею, — и что за сравнения с наждачкой?! Заниматься любовью прямо на террасе, скрытой от взглядов случайных путников только оливковыми деревьями, было совершенно безрассудным и странным решением, но Дмитрий, схвативший жену за бедро и сквозь тонкую ткань платья не почувствовавший под ним швов нижнего белья, пришел в такое замешательство от осознания того, что Наннель ходила так последние несколько часов, что не заметил, как цепкие пальчики избавили его от рубашки, брюк и крепко зажатого мед пальцами пресловутого бокала с вином. Наннель, дрожа и тяжело дыша, выпрямилась и уткнулась лбом в его лоб. — Удивительно странное состояние, эта ваша беременность, — лениво проговорила она, прогибаясь под поглаживавшей ее по спине рукой, — не могу перестать думать о том, как при любой возможности прижать тебя к кровати. Дмитрий поднес ладонь к ее лбу и смахнул задержавшуюся на переносице капельку пота. — Считай, что у нас второй медовый месяц, — выдохнул он, — с учетом того, что первый мы провели в бегах, думаю, мы заслужили вторую попытку. — Если так будет все девять месяцев, я тебя замучаю до смерти. Дмитрий поцеловал ее в ключицу. — Кто тебе сказал, что я против? До самого вечера они просидели на залитой солнцем жаркой террасе, постепенно избавляясь от остатков одежды по мере того, как солнце начинало нагревать воздух, а когда над оливковой рощей повисли первые сумерки, Наннель вдруг соскользнула с колен мужа и направилась к расположенному на выступе у перил бассейну. — Хочу купаться, — по-детски простодушно ответила она, схватила со столика остатки вина в бокале и скользнула в зеленоватую воду. Дмитрий поглядел на нее с сомнением, но вскоре встал следом и, пригубив свое вино, присел на бортик, не касаясь воды. — Напомни отвести тебя в Хевиз, когда мы будем дома, — улыбнулся он, наблюдая, как Наннель лениво переползает от борта к борту, не выпуская из рук бокала, — тамошняя вода внушает гораздо больше доверия, чем эта лужа. — Ты зануда, — улыбнулась Наннель и вдруг посерьезнела, — у меня странное чувство, что мы видим это все в последний раз. — Что именно? — не понял Дмитрий. — Эти рощи, солнце, венецианскую ривьеру… это наш последний итальянский сезон. — Откуда такие мысли? — насторожился граф, — ты явно еще поедешь на гастроли в Ла Скала, да и твой этот Езоло, там тоже скоро появятся дела… Наннель пожала плечами и подплыла ближе, утыкаясь лбом в его колено. — Не знаю, просто чувствую. Может, ты заразил меня своим цыганским чутьем? Дмитрий грустно усмехнулся и запустил руку в ее влажные волосы. — Кстати, твоя мать сказала, что твой отец был цыганом. Наннель изогнула бровь. — Никогда об этом не слышала. Он был андалузцем, хотя, конечно, в этом своем ало-золотом костюме, который долго хранился в сундуке, чем-то мог и сойти за цыганского короля… Дмитрий закатил глаза. — Ты не знаешь, как выглядит цыганский король, не так ли? Наннель показала ему язык. — Я всю жизнь провела в местах, где единственными, кого называли цыганами, были попрошайками в ярких лохмотьях! Откуда мне знать, как выглядит их король? Вероятно, так же, только одежки получше? Дмитрий наклонился и, поймав ее ладонь, чуть потянул из воды, заставив коснуться его груди. — Он выглядит вот так, — Дмитрий откинулся назад, проведя ладонью по растрепавшимся волосам, — я цыганский король. Наннель издала странный всхлипывающий звук и закусила губу. — Спрашиваю второй раз за день, что я еще не знаю о тебе, граф Зубровский, лорд Лутц?! Ты, одетый с иголочки мрачный аристократ с гусарским кителем в шкафу, ты не можешь быть королем бродяг! Дмитрий тихо рассмеялся и подтянул жену к себе за плечи, заставляя вылезти из воды и сесть рядом на бортик. — Первый граф Дегофф-Унд-Таксис был цыганским королём, а этот титул наследуется очень странными путями. Ты заметила, как некоторые жители города при виде нас с тобой прикладывают пальцы ко лбу и говорят «Счáстливо»? — Я думала это какой-то зубровский обычай! — Цыганский, — усмехнулся Дмитрий, — точнее, обычай горных цыган приветствовать своего короля и королеву. Наннель застонала и уронила голову в ладони. — Мне нужно это переварить. Я знала, что в тебе есть какая-то часть цыганской крови, ты даже говоришь на их языке, но то, что ты буквально главный цыган своей страны… Это слишком для меня за сегодня. Лучше бы не спрашивала! Дмитрий ехидно усмехнулся и притянул жену к себе для поцелуя. — «Главный цыган» звучит забавно, — он провел пальцами по ее губам, — в таком случае, получается, что ты — главная цыганка. — Боже, — протянула Наннель, — я не могла понять, кто я, итальянка, испанка или австрийка всю свою жизнь, а теперь-то к чему мы пришли?! Дмитрий прошептал ей на ухо какие-то странные слова на древнем языке, которые Наннель не поняла, и в протестном жесте потянула его от воды. — Кто-то грозился любить меня под стрекотание цикад, — нервно рассмеялась она, обнимая его за шею на входе в дом, — так вот я слышу, как они просыпаются! Дмитрий усмехнулся и, взяв ее за руку, повёл на так и не исследованный ими за день второй этаж. Вилла, затерянная в оливковой роще, наполнилась вместе с пением древесных мух душной, терпкой ночью южного побережья.