Возвращение в Лутц

Раздался хлопок — и кора многовекового дуба, мирно растущего в парке у замка Лутц, разлетелась на сотни щепок. — Для первого раза неплохо, — хмыкнул Дмитрий, смотря на выставленные метрах в трех от дуба винные бутылки. Наннель разгорячено потрясла рукой с дымящимся пистолетом. — Я даже рядом не попала! — воскликнула она, — мы никуда отсюда не уйдём, пока я не начну попадать нормально! Дмитрий подошел к ней и резким движением выхватил пистолет из маленькой цепкой ручки. — Во-первых, — сказал он строго, — никогда не размахивай снятым с предохранителя оружием, если перед тобой стоит человек! Наннель насупилась, но вдруг почувствовала, как руки в кожаных перчатках осторожно вкладывают пистолет обратно в ее ладони. — Во-вторых, — Дмитрий прижал ее к себе спиной, так, чтобы направлять руку с оружием, — тебе сначала нужно научиться держать его, а уж потом стрелять. Иначе мы и правда никогда не уйдем отсюда. Ты видишь мушку? — Что такое мушка? — ворчливо спросила Наннель. Она ненавидела чувствовать себя в чем-то глупой. Дмитрий надменно ухмыльнулся, но тут же смягчился, увидев рассерженный вид жены. — Черная выпуклость на кончике дула, — он взял руку Наннель в свою и мягко переместил ее пальцы на рукоятке в правильное положение, — чтобы попасть в цель, нужно правым глазом видеть ее ровно между выемки, что ближе к курку. Наннель расслабилась, ощущая за спиной спокойное, уверенное дыхание, и перестала наконец противиться попыткам Дмитрия поставить ее руки на пистолете как надо. Стащив перчатки зубами, граф осторожно взял Наннель свободной рукой за подбородок. — Куда ты целишься? — спросил он ее на ухо. — В центральную бутылку, — прошептала Наннель. — Тогда чуть поверни голову, чтобы увидеть дуло. Он чуть надавил на подбородок, и Наннель послушно наклонила голову, опаляя уже успевшую побелеть на морозе руку Дмитрия горячим дыханием. — Мушка по центру? — спросил он. — Кажется, да. — Тогда огонь. Хлопок, искры — и пустая бутылка из-под гевюрцтраминера взорвалась, поблескивая на солнце миллиардом изумрудных искр. — Получилось! — радостно воскликнула Наннель, занося пистолет повыше, но осеклась и, виновато улыбнувшись, опустила его дулом в землю, — нужно закрепить результат! У тебя есть еще патроны? — Сколько угодно, — усмехнулся Дмитрий, снова надевая перчатки, — но давай продолжим завтра? Мне нужно съездить в город, а одну с оружием я тебя не оставлю. — Я тебе что, ребенок? — фыркнула Наннель, — Есть же егерь! — Ему тоже есть, чем заняться, — сказал Дмитрий, отнимая у жены оружие. Завтра я и мой пистолет будут в твоем распоряжении, а пока что дай нам с ним обоим от тебя отдохнуть. — Размечтался! — воскликнула Наннель, нагнав мужа и в каком-то безумном порыве неожиданного успеха запрыгнув ему на спину, сцепив ноги в теплых зимних ботинках у него на талии, — я еду с тобой в Лутц! — Зачем это? — охнул Дмитрий, не ожидавший такого напора. — Куплю у господина Кекешфа себе дамский револьвер! — Наннель, уймись, ради бога! — взвыл Дмитрий, — я тебе не дам покупать себе оружие, пока ты не умеешь с ним обращаться! — У меня есть свой счёт в банке, я могу покупать, что захочу! — Ну пожалуйста, хватит, — серьезно сказал Дмитрий, вывернувшись и перехватив Наннель так, что она, воскликнув от неожиданности, оказалась всё в той же позе со скрещенными ногами, но прямо у него перед носом, — ты сама не своя с того злополучного дня в гримерке. Прекрати этот балаган! Если ты все еще боишься, или если ты думаешь, что я не смогу защитить тебя, то… Замерзшие пальцы вдруг легли поверх его губ. — Я не думаю, что ты не сможешь защитить меня, — сказала она сконфуженно, глядя ему в глаза, — но я хочу перестраховаться. Милый, я слишком часто боялась в жизни. Я привыкла просчитывать опасность на много шагов вперед. Дмитрий поцеловал ее пальцы. — Не беспокойся, я понимаю тебя, — примирительно улыбнулся он, — Ты мыслишь очень правильно, не думай, что я в чем-то не разделяю твои стремления, но, пожалуйста, не впадай в безумие. — Я постараюсь… — смущенно сказала Наннель, — Прости мне мою истеричность и странное настроение, когда я слишком много думаю, я становлюсь невыносимой… — Ты вполне выносима, — усмехнулся Дмитрий, — и я в этом даже не успею разубедиться, если ты сейчас слезешь с меня. Наннель фыркнула, закатила глаза, спрыгнула с мужа обратно на землю и посмотрела на него с притворной обидой. — Тебе теперь придется купить мне что-то поинтереснее пистолета, чтобы я не подумала, будто ты намекаешь, что я растолстела! — Купить тебе что-то, милая? — язвительно проговорил Дмитрий, — я-то думал, у тебя есть собственный счет! Наннель, так же едко усмехнувшись, ткнула его локтем в грудь. Дмитрий поймал себя на мысли, что был в ту секунду парадоксально, неприлично по меркам семьи Дегофф-Унд-Таксис, счастлив. В Лутце они разошлись ненадолго: Дмитрий — в городскую управу, Наннель — в школу для девочек, которую вызвалась курировать, чтобы чем-то оправдать свой статус графини. «Я все равно ничем не занимаюсь, если не пою, мне нужно дело в городе. Отдай мне школу, тебе все равно до нее нет дела» — заявила она однажды Дмитрию в те нередкие моменты их близости, когда он, нависнув над ней со сбившимся дыханием, вряд ли бы мог даже попытаться ей в чем-то отказать. И — не отказал. «Хочешь, забирай» — проговорил он в поцелуй, когда Наннель, выгнувшись, впилась ногтями ему в плечи, оставляя яркие отметины. У этого разговора просто не было шанса завершиться неприемлемым для одной из сторон образом. С тех пор Наннель попечительствовала женскому лицею Лутца — единственному учебному заведению для девочек на восемь ближайших населенных пунктов. Воспитанницы — провинциальные девчушки от шести до шестнадцати лет — были в восторге от новой графини Дегофф-Унд-Таксис: она одевалась по последней столичной моде, курила длинный мундштук из эбенового дерева и в минуты ярости тихо ругалась в кулачок по-итальянски. И, что самое главное, новая графиня была отчего-то бесконечно добра ко всем им. Никто не мог знать настоящей причины того, почему благородная дама с таким удовольствием возилась с девочками всех возрастов, привозила им книги по этикету, выписывала из Вены и Будапешта лучших специалистов в гуманитарных науках и даже учила их основам вокала на занятиях по музыке, но Наннель совершенно отчетливо понимала, для чего делала всё это. Каждая из девочек — в своих нелепых школьных платьицах, с грязными чулками на коленках и неопрятными косичками — напоминала ей то детство, которого ее лишили. Ей хотелось избаловать каждую самым важным — гарантией будущей спокойной жизни. Чтобы ни один из тех детей, что так доверчиво жался к ее юбке, не был оторван от своих привычек и не был бы вынужден выживать в жестоком мире, в котором всем на них было бы совершенно плевать. «Вы всегда можете расчитывать на меня, что в этих стенах, что вне их» — говорила Наннель девочкам, обступавшим ее с восторженными восклицаниями, и искренне была уверена, что всегда сможет держать это обещание. Дмитрий сидел в темной комнате, уставленной прошитыми папками с верха до низу. Он не любил обманывать жену — но это был один из тех случаев, когда Наннель совсем не нужно было знать, что ни в каком городском управлении у него дел не было. Контора, где сидел Дмитрий, занималась его личными расследованиями с того самого дня, как он стал хозяином луцских земель. Это была не просто детективная фирма — это была полиция и силовой центр одновременно. Джоплинг, погибший, исполняя задание Дмитрия годом ранее, был выходцем как раз этого заведения. — Я могу быть уверен, что графиня ничего не узнает до того, как это станет необходимо? — грозно спросил Дмитрий и, дождавшись утвердительного кивка, не прощаясь, удалился. Маньяк, растревоживший нервны Наннель своей выходкой, не давал ему покоя. Всё произошедшее, хоть и осталось позади, пугало своей необъяснимостью, и то, что Наннель, находясь в театре, переставала быть в безопасности, тревожило его больше всего остального. Его бесконечно сильная и храбрая женщина не могла порой справиться со своими эмоциями — слишком сильно он избаловал ее своей заботой, пусть это и радовало его в пределах дома. Он хотел нежить ее, как ребенка, оберегать от даже самых легких воспоминаниях о жестокости, которую ей пришлось пережить до встречи с ним, но выходило, что чем сильнее он заботился о Наннель, тем меньше она держала свои эмоции под контролем. Это было хорошо в спокойной жизни — она наконец-то была собой. Но в минуты опасности могло сыграть с ней злую шутку. Дмитрий уже даже был не против мыслей о том, чтобы действительно купить ей дамский револьвер — чем черт не шутит. Но предпочел все-таки на первых порах отправить своих людей на разведку. И он надеялся, что к тому моменту, как Наннель прибудет в Вену в следующий раз, ни пистолет, ни излишняя бдительность ей больше не понадобятся. Когда Дмитрий закончил, Наннель уже ждала его в условленном месте — за столиком в центральном городском заведении, попивая горячее вино из большой деревенской кружки. — Пьянство в одиночестве это прямой путь к алкоголизму, моя дорогая, — хмыкнул он, наклонился, чтобы под умильный шепот всех прочих посетителей поцеловать Наннель в щеку, и жестом приказал принести ему такую же кружку. — Как дела в управе? — спросила Наннель. Дмитрий дернул уголками рта, но своего притворства не выдал. — Улажены до следующего месяца, — соврал он, — как дела в школе? — Девочки умоляют меня упросить их учителей отпустить их с занятий на какой-то День вольного стрелка. — простонала Наннель в кружку, — Не очень поняла, что это значит, потому что единственный знакомый мне «Вольный стрелок» это опера фон Вебера. Послышался звон бутылок, и через стойку, задыхаясь, перегнулся хозяин заведения. — Позвольте вам рассказать, ваша светлость! — прогромыхал он грузным голосом, игнорируя холодное выражение лица Дмитрия, — это ежегодный охотничий праздник! Все лучшие стрелки земель Зубровки приезжают в Лутц, чтобы показать свои умения! А ваша семья этот праздник всегда открывает! Вот господин Дмитрий открывал последние двадцать сезонов… — Как здорово! — Наннель умильно сложила ладони перед собой, — а все желающие могут участвовать? — Конечно, — улыбнулся хозяин, — но вы, ваша светлость, неужели вы тоже стреляете?! Наннель горделиво подняла подбородок и уже хотела было утвердительное кивнуть, как вдруг столкнулась с полным ледяного раздражения взглядом Дмитрия. — Ради бога, Наннель, — процедил он, — не нужно позорить меня в том, где ты не разбираешься!.. — Почему это сразу позорить?! — тут же вспылила Наннель. Хозяин заведения тактично спрятался обратно под свою стойку, — этот ваш праздник, судя по всему, через две недели, я как раз успею натренироваться и стрелять не хуже тебя! Вид у Наннель был такой воинственный, что Дмитрий, прекрасно знавший, как страшна может быть его жена в гневе, решил ненадолго отступить. — Хорошо, ты можешь участвовать, при условии, что хотя бы попадаешь в мишень, а не в голову кого-нибудь из зрителей. И тебе придется тренироваться так часто и долго, что ты взвоешь! — Ах так?! — глаза Наннель загорелись азартным огнём, — а что ты скажешь, если я попаду в «яблочко»? Дмитрий прыснул. — Не будет такого никогда. — Ты берёшь меня на «слабо»? — грубо спросила Наннель, и притихшие, еще остававшиеся в заведении посетители, издали какой-то общий опешивший звук. Дмитрий, заразившийся азартом, хлопнул по столу ладонью. — Это просто невозможно чисто физически — научиться попадать в яблочко за такой короткий срок! — воскликнул он, — но если каким-то чудом тебе это удастся, то проси у меня, что хочешь! Наннель заговорщически прищурилась. — Любое желание? — Абсолютно, — кивнул нахально Дмитрий, — слово Дегофф-Унд-Таксис. Улыбка Наннель стала еще опаснее. — Запомни, у твоего сегодняшнего данного слова есть свидетели. Из-за стойки затравленно и виновато улыбнулся несчастный хозяин. Все следующие две недели супруги Дегофф-Унд-Таксис провели буквально, как на фронте. Дмитрий, утомившийся от того, что Наннель таскала его пистолет с разрешения и без в любое время дня и ночи, все-таки купил ей дамский — изящный, недальнобойный, но все еще очень опасный в неумелых руках — и приставил к ней для тренировок своего егеря. Атмосфера в замке напоминала пережидание обстрела в окопе: Дмитрий, уже подумывавший о том, чтобы запереться в подвале, где не было слышимости, ощущал, что глаз его начинал дергаться от непрекращающихся на улице выстрелов и звона разбитого стекла. — Да мы столько выпивать не успеваем, сколько ты расколачиваешь за день! — ворчал он за ужином, наблюдая не без садистского удовольствия, как Наннель промахивается вилкой мимо рта из-за содрогавшейся от непривычки кисти. Наннель посмотрела на него исподлобья, хмыкнула и демонстративно выпила залпом целый бокал вина. Дмитрий хотел было заметить, что спорили они на то, что она пристреляется, а не сопьется, но захмелевшая графиня так соблазнительно расстегнула верхнюю пуговицу своего домашнего платья, что он решил приберечь нравоучения до более подходящего момента. Момент, к слову, всё никак не наступал, и в день праздника, когда город гудел, встречая гостей со всей зубровской земли, Дмитрий уже хотел было сжалиться над женой и предложить ничью в их странном споре, но Наннель, надевшая роскошный бордовый костюм для охоты с шляпкой, напоминавшей традиционный зубровский головной убор, была такой соблазнительно-воинственной в своих попытках его переиграть, что Дмитрий сдался. В конце концов, ей все-таки даже не обязательно было попасть по мишени — графиню, вызвавшуюся участвовать с простыми горожанами в празднестве, и так бы все носили на руках. Но Наннель попала — и попала в яблочко, не дрогнув ни на миг. Дмитрий не сразу понял, что произошло: толпа взорвалась оглушительными аплодисментами, и все стоящие вокруг состязательной площадки мужчины в один миг сняли свои охотничьи шляпы. А когда понял — было поздно. Наннель уже шла к нему, покручивая на пальце свое крошечное оружие и победно улыбаясь. — Что ты там говорил, милый? — притворно-нежно проговорила она, по-театральному выпячивая вперед ножку в изящном сапоге до колена, — невозможно за неделю научиться стрелять точно в цель? — Тебе сегодня просто повезло, — натянуто улыбнулся Дмитрий, забирая от греха подальше у жены пистолет, — ну, давай, говори, что ты хочешь? Пистолет у тебя уже есть, значит, может быть, бриллианты? Новое манто? Полгода в Ницце? Выполню любое твое желание. Наннель опасно сощурилась. — Я хочу, чтобы ты избавился сегодня от своих усов. Дмитрий инстинктивно прижал к лицу ладонь. — Ты что, с ума сошла? — прошипел он, — какой мадьяр без усов?! — Безусый, надо полагать, — хихикнула Наннель и вдруг приблизилась к нему так близко, что Дмитрий почувствовал ее дыхание на своих губах, — а может я хочу узнать, как ты целуешься и… делаешь всё остальное без них? Дмитрий болезненно закатил глаза. Ему очень не хотелось думать, что перспектива остаться без усов даже на малейшую секунду показалась ему соблазнительной. — У тебя есть время с ними попрощаться, — злорадно поговорила Наннель, беря его под руку, — нам еще целый день здесь глохнуть под выстрелами. Уже вечером, в спальне, сидя в одних только брюках на краю широкой кровати, Дмитрий снова попробовал выразить протест. — Пощади меня и моё лицо, умоляю, — взвыл он, когда Наннель, уже переодевшаяся в шелковую ночную сорочку, оседлала его колени, держа наизготове опасную бритву, — я с этими усами войну прошел!.. — Да хватит тебе капризничать, — грудным голосом рассмеялась Наннель, безжалостно полоснув бритвой по самому кончику лихо подкрученного уса, — по плесени в окопах ты так же, поди, не скучаешь! — Ну ты и стерва, — выдохнул обиженно Дмитрий, пытаясь вывернуться, — ты мои усы с плесенью сравнила?! — И поделом тебе, не я же целых два года целовалась с щеткой! — усмехнулась Наннель, отрезав еще один подкрученный край, — тем более, что ты ноешь? Они отрастут у тебя через месяц, я знаю, с какой скоростью растут твои волосы! И, щедро намазав мылом из приготовленной ванночки верхнюю губу графа, со знанием дела провела лезвием по остаткам пышных мадьярских усов. — Теперь ты похож на Чаплина! — рассмеялась Наннель. — Я тебе сейчас коленную чашечку выверну, — пробурчал Дмитрий, угрожающе схватив жену за обе ноги. Наннель укусила его за кончик носа. — Не смей мне грубить, а то ведь я так и оставлю! Она еще пару раз аккуратно провела лезвием по его губе, и, наклонившись, примирительно поцеловала Дмитрия, убирая рукой с полотенцем остатки мыльной пены. Отстранившись, Наннель открыла глаза и вдруг застыла, изумленно рассматривая результат своей работы. — Ну что такое?! — не выдержав, нервно спросил Дмитрий, пытаясь найти в комнате хоть где-то свое отражение, — всё настолько плохо? Чего ты замолчала?! Наннель, медленно моргнув, подняла руку к лицу Дмитрия и провела большим пальцем от его верхней губы до подбородка. — Ты просто дьявольски красив, — почти шепотом сказала она, не отрывая взгляда от его лица, — это выглядит почти незаконно! Дмитрий, все еще неуверенно подергивая губами, внутренне усмехнулся и прикусил легший на его губы палец — ему все-таки видно было, что Наннель силилась подобрать слова восхищения, но не справлялась с этим. Ноги, оседлавшие его бедра, чуть подрагивали. — Вот как? — проговорил Дмитрий, медленно проводя руками по коленям, чьи чашечки он в шутку обещал вывернуть, и по тощим бедрам, стягивая с жены ночную сорочку и касаясь губами ее оголившейся груди, — кажется, ты что-то там хотела узнать? И, не дожидаясь ответа, опрокинул ее на кровать, устраиваясь между ее разведенными ногами и закидывая ее колени себе на плечи. — Ну? — задохнувшись от неожиданности и возбуждения, нетерпеливо воскликнула Наннель. Дмитрий хитро улыбнулся. — Ты меня мучила, — прошипел он, целуя внутреннюю сторону ее бедра, — теперь уж терпи, мало не покажется. Клотильда, вовремя остановившаяся у двери и не успевшая занести руку для стука, чтобы предупредить о позднем телефонном звонке, раздраженно выругалась на французском. Дни, когда в доме вместо проклятых стонов раздевались звуки выстрелов, были ей куда больше по душе.