Возвращение в Лутц

Дмитрию казалось, что средневековый замок, переживший в свое время не одну атаку врагов, вот-вот готов был лопнуть — так много членов семьи Дегофф-Унд-Таксис шумело в нем с приходом позднего утра. Когда чета — уже официально — Дегофф-унд-Таксис спустилась к завтраку, на них одномоментно обрушился нескончаемый поток запоздалых поздравлений, наставлений и плохо сдерживаемого раздражения. — Все еще озадачены твоим выбором, — проговорила надменно Летиция, старшая сестра Дмитрия, посмотрев на кольцо на безымянном пальце брата в лорнет, — ты мог жениться на графине Форарльберг, на княжне из Долмации… А в результате связал жизнь с актрисой! Кто бы мог подумать… Мама была бы в бешенстве! — И ты не представляешь, как бы это меня порадовало! — язвительно ухмыльнулся Дмитрий, демонстративно взяв Наннель за руку. К обеду гости, приехавшие из ближайших городов, начали постепенно разъезжаться — по их мнению, праздник можно было закончить еще на выходе из церкви. Мало кто искренне желал молодым счастья, и, самое главное, «молодые» об этом прекрасно знали. Без особых сожалений распрощавшись с многочисленными столичными тетушками, кузенами, друзьями семьи и тремя старшими сестрами Дегофф-унд-Таксис, предварительно, разумеется, выслушав миллиард советов о том, как скорее развестись, Дмитрий и Наннель наконец вздохнули спокойно. В замке остались лишь те, кто действительно мог считаться на этом празднике желанным гостем. — А где твой консьерж? — спросил презрительно Дмитрий, провожая полным торжества взглядом удаляющийся в Вену поезд. Наннель фыркнула. — Во-первых, Густав, не консьерж, а хозяин «Гранд Будапешта», во-вторых, он не мой, прекрати меня ревновать. В-третьих, он уехал еще вчера, ему нужно решить какие-то вопросы с Зеро по поводу наследства. Неужели ты не заметил, что его не было на ужине? — Я слишком был занят тем, что наслаждался пребыванием в статусе твоего мужа, — самодовольно улыбнулся Дмитрий и тут же получил тычок под ребра. Оставшиеся в замке гости лениво перемещались из одних гостиных в другие. — Как думаешь, они вообще помнят, на какой праздник приехали? — усмехнулась Наннель, входя в спальню и блаженно растягиваясь на кровати. Дмитрий задержался у двери: Клотильда, что-то быстро пробормотавшая, вручила ему большую, перевязанную чёрной лентой коробку. — И не надейся. Они наедятся, напьются и отчалят себе восвояси. И слава богу. — Поэтому я и не люблю устраивать публичные мероприятия на «своей территории», — пожаловалась Наннель, — праздник тут же становится протокольным сборищем. А мне всегда казалось, что уж в свадьбе-то должна быть хоть какая-то душевность. — Тебе не хватило душевности в наше первое венчание? — ухмыльнулся Дмитрий, — я думал, ты вкусила прелести спонтанной романтики сполна. Наннель криво усмехнулась, вспомнив, как осыпала проклятьями Дмитрия, пытавшегося затащить ее к алтарю в неопрятном дневном платье, и как отчаянно целовала его спустя несколько часов, осознав наконец смысл всего произошедшего. — Если честно, теперь мне кажется, что та свадьба действительно была великолепной, — погрустнела Наннель, — хоть я и обещала после нее разбить тебе лицо… Дмитрий присел на край кровати и, отложив коробку, переплел пальцы Наннель во своими. — Я тоже счастлив, что нам есть, с чем сравнивать, — сказал он, — я взял тебя в жены там, в Монтре, в порыве, потому что испугался потерять тебя навсегда. Вчера это было красивое обрамление уже сказанных клятв. Я был счастлив снова назвать тебя своей женой. Но и первого раза мне было бы достаточно. Наннель коснулась губами его костяшек. — И все равно мы сделали очень правильно, что устроили вчерашнее венчание на публику. Теперь не будет никаких слухов, ни мне, ни тебе теперь ничто не помешает. — Я надеюсь на это, — улыбнулся Дмитрий, — и все-таки, наше «проклятие» еще не кончилась. — Ты про обещанный «балаган»? — лениво улыбнулась Наннель, — охотно взгляну на него, только передохну для начала… — Не просто взглянешь, — хитро проговорил Дмитрий, — а станешь главной его частью. С этими словами он поднял наконец с коробки крышку, и у Наннель зарябило в глазах от обилия в них алых искр. — Что это? — недоверчиво спросила она, протягивая руку. Пальцев коснулся холод тонкого шелка. — Это свадебный наряд первых графа и графини Дегофф-Унд-Таксис, — спокойно ответил Дмитрий, — этим тряпкам уже 300 лет, так что постарайся не разорвать всё и сразу в клочья. Наннель завороженно приподняла на уровень глаз объемную длинную рубаху из тонкой красной ткани — не то шерсти, не то действительно азиатского шелка. — Чего ты замерла? — спросил Дмитрий, скидывая пиджак и принявшись развязывать галстук, — город ждать не будет! — Мы что, должны выйти в этом к людям? — рассмеялась Наннель, — никогда не поверю, что ты бы мог предложить мне такое! Дмитрий хмыкнул и, избавившись от рубашки, демонстративно накинул на себя алую материю. Странное одеяние, напоминавшее несуразное женское платье, удивительно гармонично сидело на его фигуре — будто ему самому было 300 лет, и он сам когда-то расхаживал в этом наряде по еще не достроенному замку Лутц. «Как упырь» — пронеслось у Наннель в мыслях. — Боже, ты и правда серьезно? — похолодевшим голосом отозвалась она наконец, наблюдая, как Дмитрий бережно, со знанием дела подвязывает широкие рукава, подбирает под пояс «юбку», прикалывает к широкому галстуку-банту булавки со странными символами, и не могла взять в толк, что случилось за пару мгновений с ее всегда рациональным, язвительным мужем, который не надевал ничего, что можно было бы назвать «эпатажным» не то, в высшем обществе, но даже в собственной гостиной. — Я бы на твоем месте поторопился, — ухмыльнулся Дмитрий, залихватски подкручивая усы, — у твоего наряда столько юбок, что я боюсь представить, сколько времени потребуется, чтобы завязать каждую. Наннель недоверчиво покосилась на будущий наряд. Он был похож на тот, в который облачился Дмитрий, за исключением того, что вместо свободной юбки к нему прилагалось бесчисленное количество парчовых лент, складок, пижм и всех прочих деталей, которые крепились на пояс, и которые вышли из моды еще в восемнадцатом веке. — А твоя мать тоже надевала это платье? — спросила с сомнением Наннель, погладив пальцем вышивку на рукаве рубахи. Воспоминания о жестокой даме, получавшей странное наслаждения от «воспитания» девушек на Лёвенгассе, невовремя всколыхнулись в ее сознании, и она с трудом подавила приступ отвращения. Если бы она с самого начала знала, что красивый и язвительный мужчина, развлекавший ее витиеватыми беседами в засыпанном бураном «Гранд Будапеште» год назад, был сыном той самой «Тётушки Ди», она бы, возможно, даже в мыслях не могла допустить каких-либо теплых чувств к нему. Но судьба распорядилась иначе — очевидно, решила, что хватит с них двоих ее жестоких шуток. — Удивительно, но нет, — ответил Дмитрий, — они с отцом были в отъезде, когда поженились. Венчание было в Будапеште, а потом они не успели приехать в Лутц — что-то произошло, кажется, родилась Летиция, и от этого прискорбного факта все забыли о свадебных традициях. — Хоть один плюс, после «тетушки» я бы ничего не смогла носить, — пробормотала Наннель, вытаскивая из коробки расшитый камнями корсет, — тебе придется помочь мне, не хочу звать Клотильду. Она меня насмех подымет. — Скорее, суеверно окрестит серебряным распятием, она при всем своём традиционном устройстве терпеть не может свадьбы, — мягко улыбнулся Дмитрий, наблюдая, как нехотя и неловко Наннель избавляется от привычного платья и, надев такую же алую, как у него, плиссированную рубашку в пол, пристраивает на груди корсет. — Как ощущения? — спросил Дмитрий, осторожно стягивая ленты на женской талии. — Странные, — честно ответила Наннель, — будто я снова в ЛаСкальской постановке «Севильского цирюльника», и на меня пытаются натянуть шесть батистовых юбок разом. — Не шесть, а восемь, — усмехнулся Дмитрий, указывая кивком на коробку. Наннель обречено застонала. К ее огромному удивлению, наряд, несмотря на обилие камней в отделке, оказался довольно удобным — за то время, что они с Дмитрием спускались по парадной лестнице, она даже ни разу не оступилась и ни разу (в отличие от того пресловутого вечера в Ла Скала) не задохнулась от перетянутого корсета. Камни на лифе озорно сияли в свете электрических ламп, шелк приятно холодил кожу, и Наннель почти смирилась с маскарадом, в который ее вовлекали, но то, что ждало ее и Дмитрия у ворот замка, заставило ее сердце снова сжаться от негодования. — А где машина? — на всякий случай попытала она удачу, уставившись на двух вороных коней фризской породы в пурпурных попонах. — Никаких машин сегодня в городе, — на удивление весело отозвался Дмитрий, подходя к одному из коней и трепля его по морде. Конь фыркнул, явно узнав хозяина, боднул его носом в плечо и бойко заскреб копытом по гравию. Наннель попятилась. — Ты чего? — спросил Дмитрий, нехотя отпуская лошадиную морду. — Я не умею править лошадью, — соврала Наннель, отворачиваясь, чтобы Дмитрий не заметил, насколько сильно она преуменьшила свое неумение. Наннель до дрожи, до разрыва сердца боялась тварей, которых люди ласково называли «лошадьми». Но Дмитрий не был бы ее мужем, если бы не понимал ее эмоций так же хорошо, как она сама. — Не беда, мы можем ехать на одном, благо Демон зверь крепкий, — сказал он на проверку, беря Наннель за руку, и тут же почувствовал, как напряглись ее пальцы. — Я на него не полезу! — взвизгнула Наннель, но было поздно: Дмитрий, привычным, как казалось, жестом подобрав полы своего наряда, подхватил Наннель под колени и водрузил на широкое седло, тут же забираясь следом. Наннель вскрикнула, вцепившись от отчаяния в попону обеими руками, как кошка. — Сними меня отсюда немедленно! — завизжала она в панике, — Что за средневековье?! Но Дмитрий, крепко прижав ее к себе, уже повёл лошадь в мягкий шаг. — Не средневековье, а традиция, — терпеливо объяснял он, — рыцарский символ. Господа должны въезжать в город верхом. Наннель, обессиленная и раздраженная тем, что никакой опоры, кроме фигуры Дмитрия позади, у нее не было, захныкала, как ребенок, мелко дрожа. — Что за проблемы у тебя с лошадьми? — спросил наконец Дмитрий, когда конь по кличке Демон вышел на ведущую к городу центральную дорогу. По обочинам уже встречались горожане с праздничными фонарями в руках. — В детстве меня одна такая чуть не раздавила, — пискнула Наннель, — я гуляла в роще у моря, когда на меня налетел сорвавшийся с выпаса конь, сшиб с ног и наступил мне на грудь копытом. Слава богу, что не продавил насквозь… Дмитрий, удерживая повод одной рукой, погладил Наннель по спине, успокаивая. — Это было давно, Наннель. Не все лошади хотят убить тебя. — Я в этом не уверена! — Однажды придется преодолеть свой страх! — Не придется, — проговорила Наннель ему куда-то в шею, — до последнего мне удавалось избегать этих чудовищ благодаря техническому прогрессу. — В Лутце охота верхом — частое дело. Тебе придется освоить ее, если мы планируем принимать гостей. — О боже, — простонала Наннель, — давай запремся в замке и будем отшельниками, только умоляю, никаких лошадей… — Ну хватит, — зловеще ухмыльнулся Дмитрий, — сейчас или никогда. И пришпорил под отчаянный вопль своей жены Демона с легким свистом, пуская вороного красавца в резвый, свободный галоп. Когда они въехали в город, Наннель была готова упасть в обморок прямо на месте. Останавливало ее только то, что падать с коня такой высоты могло стать ее последним решением в жизни. — Я тебя ненавижу, — проныла она в хаотичных попытках поправить растрепавшуюся на ветру прическу. Дмитрий довольно ухмыльнулся. — Меня радует, что хотя бы меня, а не несчастного коня, который и так шел медленнее обычного, — он похлопал ободрительно Демона по крепкой черной шее. — Вас обоих! — истерично пропищала Наннель, — И если ты сейчас же не снимешь меня отсюда, клянусь, я с тобой разведусь! Дмитрий украдкой рассмеялся в сторону. — Слушаюсь и повинуюсь, — сказал он, помогая Наннель спуститься, — и свадьбу, и развод на одной неделе мой карман не выдержит. Город бурлил. Праздник прошлого дня — уютный, воздушный, полный смеха вперемешку с почти столичной чопорностью — все еще звучал в нем отголосками, но этим вечером на Лутц будто опустилась волна раскаленной лавы и поглотила мрачный город по самую крышу ратуши. Там и тут на улицах разжигали в глубоких котлах огонь, который в обилии цветов казался зеленовато-рыжим. Дети, переодетые в длинные, как у Дмитрия, красные и черные рубахи, бегали с фонарями на длинных палках. Каждый человек на улице, казалось, не замечал времени. Веселились все, и веселились так, как Наннель того никогда не видела — с криками, в экстазе, без оглядки на то, что скажут про них окружающие. — И что теперь? — настороженно спросила она. Дмитрий уверенно повел ее к середине площади. Завидев их, беснующаяся толпа замерла на мгновение, а затем взорвалась с новой силой. Дмитрий, властным жестом приказав людям замолчать, взял Наннель за руку. — Повторяй за мной всё, что я скажу, — ободрительно улыбнулся он и вдруг заговорил на странном грубом языке, который Наннель раньше не слышала. «Мадьярский» — догадалась она, наблюдая, как от каждого произнесенного ими с Дмитрием слова толпа становится веселее. Две девочки, вышедшие вперед, накинули на их соединенные руки алые ленты и стали, качая головами в такт словам Дмитрия, заплетать хитрые узлы. На последнем сказанном и повторенном слове Дмитрий вновь поднял свободную руку, и толпа взорвалась криками и аплодисментами. — Расскажи мне хоть в двух словах, что происходит, — спросила сбитая с толку Наннель, потеряно рассматривавшая образовавшиеся у них на запястьях узоры из шелковых лент. — Мы с тобой только что поклялись друг другу в вечной любви и взяли порукой всех этих людей на остаток жизни, — беззаботно ответил Дмитрий, целуя их переплетение пальцы, — а ленты символизируют нашу связь с их кровью и их жизнями. — И долго нам ходить «привязанными»? — уточнила Наннель. Дмитрий вдруг очень громко и очень тепло рассеялся. — Любовь моя, — проговорил он, откровенно веселясь ее удивлению, — до конца наших дней! Девочек с лентами перед ними сменила пожилая пара с потемневшим от времени серебряным кубком в руках. — Это самая старая супружеская пара города, — пояснил Дмитрий, — виноделы и хозяева лучшего вишневого сада в округе. Этот кубок их предкам вручили мои предки. — А что в нем? — не выдержала Наннель. — Горячее вино с горными травами. Ты не пожалеешь. Со связанными руками пить из кубка представлялось сложной задачей. — Ты должна дать мне напиться из него, а я — тебе, — пояснил Дмитрий, подходя ближе и наклоняя голову. Наннель замерла. То, как он пил из ее рук, а она затем касалась кубка губами в том месте, где были его, напоминало ей поцелуй на расстоянии. И вкупе с общим творящимся вокруг безумием это показалось ей почему-то очень притягательным. — Что вы добавляете в это ваше вино? — шепнула Наннель, когда кубок опустел, и толпа снова заликовала, обсыпая их крупой, ягодами и размахивая фонариками на палках в неистовом ритме вокруг, — мне кажется, я уже совсем пьяная! — Ты не пьяная, — спокойно сказал Дмитрий, подталкивая Наннель к какой-то арке, — просто в него добавляются средства, которые не дают телу возвращать тепло. Оно тебе пригодится. — Пригодится для чего? — поинтересовалась Наннель и ойкнула: кто-то всунул ей за пояс нечто, напоминающее по форме охотничий нож. — А это зачем? — не переставала она удивляться. — Какая ты нетерпеливая, — усмехнулся Дмитрий, утаскивая ее под общий крик и гомон в сторону от центральной площади — ввысь в гору, по дорожке, украшенной такими же, как у детей в городе, разноцветными фонарями. — Это что, минутка физической культуры? — простонала Наннель, когда дорожка сделала очередной крутой поворот, — тоже какая-то местная традиция — запыхаться до смерти на собственной свадьбе? — Можно и так сказать, — Дмитрий крепче сжал ее руку, — но без этой традиции в город нам возвращаться смысла нет. Через несколько минут дорожка закончилась, и взгляду Наннель предстала едва заметная в снегах и тумане выемка под скалами, которую было бы легко принять за снежную поляну, если бы в ней не отражалась лунная дорожка. — И что мы здесь будем делать? — спросила Наннель, обернувшись к Дмитрию, и вдруг заметила, как тот медленно развязывает ворот своей алой рубашки. — Кое-что увлекательное, на что жителям смотреть не обязательно, — заговорщически прошептал он, подходя ближе и оттесняет Наннель к кромке воды. — Ты с ума сошел?! — испугалась она, — Нашел время! Мы же замерзнем насмерть! Да и вода рядом, ты же сам говорил, что к вашей воде лучше близко не соваться?! — Это не вода, — улыбнулся Дмитрий, стягивая рубашку через голову. На белом снегу его кожа отливала тёплой бронзой, — это радоновый ключ. И, избавившись от остальной одежды с неподвластной осмыслению скоростью, а вместе с ней стянув спутывавшие движения алые ленты на запястьях, босиком прошел по снегу к кромке водоема и, не оборачиваясь, зашел в воду сразу по пояс. — И чего ты ждешь? — спросил он ласково Наннель. Та продолжала стоять, неловко сминая край платья. — Во-первых, это все похоже на какой-то первобытный фарс, — попыталась она возмутиться, — а, во-вторых, я при всем желании не выберусь из этого платья самостоятельно! В-третьих, вылезай, умоляю, ты же замерзнешь насмерть! Дмитрий закатил глаза, выплюнул себе пол нос какое-то ругательство и вдруг совершенно спокойно вновь вышел на берег, не обращая внимания ни на холодный ветер, ни на снег под ногами. — Прекрати скандалить, — мягко сказал он, широким жестом развязывая многочисленные юбки на талии своей жены, — и доверься мне. Наннель стояла, гордо вскинув подбородок. — А зачем мне нож дали? — без особого энтузиазма спросила она, ойкнув, когда Дмитрий развернул ее к себе лицом, крутя пресловутым ножом в воздухе. — Вот за этим, — сказал он и молниеносным движением полоснул по шнуровке корсета. Послышался треск, хруст, и прекрасный расшитый лиф упал к ногам Наннель, отражаясь в снегу алыми, как кровь, каменьями в отделке. Не успевшую опомниться Наннель вытряхнули из рубашки, из нижнего белья и, не слушая воплей сопротивления, подхватили на руки, направляясь прямо к водоему. Она уже собиралась закричать от холода, как вдруг к огромному своему удивлению обнаружила, что вода, в которую ее поместили, была горячее температуры ее собственного тела. — Как в молоке… — почему-то произнесла она, прижимаясь ближе к крепко державшему ее мужчине. — А сколько было крика, — улыбнулся Дмитрий, подхватывая ее под коленями. Наннель оплела ногами его талию. — Прости… Всё это так странно, — смущено прошептала она, чувствуя, как густой пар скручивает ее волосы в мелкие завитки, — я будто в каком-то детском предании, и от мыслей, что это происходит в четырёх часах езды от Вены, у меня дух захватывает. Дмитрий осторожно провел ладонью по ее лицу, убирая волосы. — Я понимаю, что все это тебя смущает. Но ты скоро поймёшь, как много смысла во всем происходящем. Начнём хотя бы с того, что я снова вижу твое настоящее лицо и волосы. Наннель машинально потянулась руками к голове — пальцы коснулись отвратительно вставших дыбом кудрей, которые она каждое утро с большим трудом укладывала в модные «волны». Она попыталась тут же прикрыть ладонью лицо — бледное, покрытое веснушками, очищенное горячей водой от тщательно наложенной косметики, — но Дмитрий перехватил ее руку, завёл себе за шею и прижался губами к раскрасневшейся женской щеке. — Ты помнишь, как впервые показалась мне такой, Наннель? Она поежилась. — Сложно забыть вечер, когда сначала пытаешься застрелиться, а потом признаешься в любви самому опасному человеку из всех, кого когда-либо знала, — нервно рассмеялась Наннель, прикрывая глаза. Мягкие поцелуи теперь касались ее скулы. Это был странный вечер — они сидели безвылазно в «Гранд Будапеште» тогда уже почти месяц из-за бурана. Дмитрий искал пути бегства от полиции — та все еще подозревала его в убийстве собственной матери, и Наннель до сих пор до конца не знала, насколько эти обвинения были голословными. Сама она искала путь бегства от своего прошлого, сгущавшегося, как черная туча, и, не найдя, решила покончить со всем самым глупым образом. Она знала, что граф хранил в своем багаже пистолет, и знала, как вскрыть дверной замок бесшумно. Чего она совершенно не могла знать, так это того, что доведенный до крайней степени невроза полицейским преследованием граф примет ее за ищейку и чуть не застрелит на месте. Очевидно, тогда-то всё и случилось — им двоим, слишком долго державшим за светскими масками рвущие на части сердца чувства, нужно было наконец с кем-то поговорить. В ту ночь они разговаривали до рассвета. Блистательный граф мог без опаски признаться во всех своих грехах и в крови, в которой был повинен. Звезда столичной сцены могла, не смущаясь, рассказать о том, чем промышляла до покорения Венской оперы. И если до той ночи они, чтобы убить время в ожидании конца бурана, проводили за едкими беседами почти всё свое время и, присматриваясь друг к другу, начинали испытывать легкую симпатию, какая случается, если перед привыкшим к одиночеству человеком вдруг появляется некто, кто достаточно умен для того, чтобы не раздражать и радовать своим обществом, то после ночи в номере графа, во время которой они даже не коснулись друг друга, а лишь сидели, зажав в руках стаканы с виски, по разные стороны кровати, между ними начало зарождаться то самое странное чувство, которое каждый из них все еще боялся назвать любовью, но ощущал его именно так. — Я тебя тогда услышал, и принял такой — настоящей, — терпеливо проговорил Дмитрий, прижимая ее ближе к себе, — тебе не нужно прятаться за своим безупречным образом дивы, когда я рядом. — Я и не прячусь, — Наннель расслабленно подставила под поцелуи шею, — я доверяю тебе, ты знаешь. Просто сейчас ты застал меня врасплох. Это место… — она окинула взглядом нависавшие над ними горы и снежные кроны деревьев, — … оно влияет на меня так же, как ты. Ты и эти горы — вы совершенно одинаковые. Оба на первый взгляд, как с картинки, безупречные и строгие. А копнешь поглубже… — Тебя это смущает? — Это что-то меняет во мне, и я еще не знаю, как относиться к этим изменениям. С минуту они молчали, тесно прижавшись друг к другу и слушая, как сквозь нежно-голубую, отливавшую в лунном свете лиловым, воду стучат оба их сердца. Они были уже почти на середине ключа — водная гладь в тумане сливалась со снежным берегом, и непонятно было, где они оказались — за несколько метров до суши или в совершенно ином измерении. — Что это за источник? — спросила наконец Наннель, обняв мужа за шею. — У него нет названия, — тихо отозвался Дмитрий, — но в городе каждая вступающая в брак пара обязана провести ночь в нем. Есть легенда, что его вода дарит самых красивых детей. Если подарить ей взамен каплю своей крови. Наннель вдруг вздрогнула и посмотрела на Дмитрия с опаской. — Ты же понимаешь, что я не самая лучшая кандидатура на роль матери наследника древнего рода? Дмитрий погладил ее колено. — Не вижу никаких препятствий к тому, чтобы однажды ей стать. — Милый, — строго сказала Наннель, обнимая лицо Дмитрия руками и заставляя посмотреть себе прямо в глаза, — я столько раз была беременна, и даже не вспомню, как часто избавлялась от этих беременностей. Я не была у врача многие годы. Не думаю, что у меня там, — она взяла под водой его руку и поднесла к своему животу, — хоть что-то осталось от того, что отвечает за создание ребенка. Я просроченный товар, Дмитрий. Пожалуйста, услышишь меня. Но вместо того, чтобы, как казалось Наннель, со скорбью заговорить с ней, Дмитрий вдруг хитро улыбнулся и опустил руку с ее живота вниз, туда, где их тела почти соединялись. — Замечательный вечер сегодня, ты не находишь? — странным голосом спросил граф и подался вперед, увлекая жену в поцелуй. Наннель, настроившаяся на драматическую беседу, дернулась, пытаясь вырваться, но Дмитрий так крепко держал ее, прижимая к себе, а горячая радоновая вода так нежно обволакивала все ее тело, что, повозмущавшись с минуту, Наннель решила уступить. В конечном счете, ей казалась отчего-то невероятно волнующей мысль, что туман вокруг спрятал их от всего мира и даже — от них самих. Не было больше ни глупых условностей, ни правил, которые нужно было соблюдать — ради столицы ли, ради ли маленького горного селения. Ни титулов, ни заслуг, ни страшных воспоминаний о прошлом. Были только горячие поцелуи, объятия и тела, которые хотели изо всех сил прижаться друг к другу с такой силой, будто пытались соединиться в одно. В какой-то момент Наннель забылась совсем и закричала в голос — так, что с деревьев, нависавших над источником, посыпались мелкие снежные хлопья. Дмитрий с рыком укусил ее в плечо, и Наннель совершенно потеряла себя в обилии чувств и эмоций. Всё происходящее будто снилось ей, а, между тем, и губы, касавшиеся ее, и разливающееся по телу удовольствие, и капли крови, выступившие на месте укуса — все это было совершенно реальным. Когда, наконец, они отпустили друг друга и вышли на берег, Наннель показалось, что даже снег под ногами стал теплым. — Теперь-то мы можем вернуться в замок? — лениво проговорила она, зажмурившись от соприкосновения ткани костюма с мокрой кожей. — Еще чего, — усмехнулся Дмитрий у нее за спиной, — все самое интересное только начинается. Наверняка на площади нас уже дожидается свадебный пирог. Да и потом, нам нужно взять машину, не идти же мокрыми по морозу? Не хочу свалиться с кашлем на ближайший месяц. Наннель возмущенно топнула ногой. — То есть все это время машина у нас была?! — Конечно. — Но ты все равно посадил меня на проклятую лошадь?! — Извини, — Дмитрий явно веселился, — но при всем моем сочувствии, это того стоило! Наннель, что-то недовольно восклицая, подняла с земли свой разрезанный корсаж, натянула юбки, рубаху, меховую накидку, быстрым шагом двинулась в сторону тропы, ведущей в город, и не обратила совершенно никакого внимания на то, что Дмитрий, задержавшись у воды, взял нож, затерявшийся меж одежды и, что-то тихо сказав себе под нос, полоснул по своей ладони. Три крупные алые капли скользнули по бронзовой коже и, мелькнув в лунном свете, растворились в голубой воде загадочного ключа. На тропе, ведущей в Лутц, показались крошечные точки разноцветных фонарей. Город снова погружался в праздник.