Возвращение в Лутц

Наннель показалось, что земля уходит у нее из-под ног, и она наверняка упала бы, если бы граф все еще не прижимал ее крепко к себе. — Этого не может быть, это какая-то ошибка, — зашептала Наннель, — он же умер, я была уверена, что он умер… Дмитрий сжал ладонь на ее талии. — Сейчас узнаем. Он отстранил дворецкого от входа и потянул жену с собой в сторону охотничьей гостиной, но она вдруг остановилась, крепко сжав его за рукав. — Пожалуйста, не ходи, — чуть не плача, прошептала Наннель, — это призрак, страшный призрак! Он будет говорить обо мне страшные вещи!.. Дмитрий сжал ее плечи. — Он скажет что-то, чего я еще не знаю? Наннель отрицательно покачала головой. — Тогда мне всё равно. Идем. И, не слушая возражений, взял Наннель за руку, стремительно входя в охотничью гостиную. Он не испытывал иллюзий по поводу того, что запятнанное прошлое Наннель не будет отравлять им жизнь. Вряд ли можно было надеяться, что в проклятой австрийской столице за пятнадцать лет успели умереть в мучениях все высокопоставленные мерзавцы, пользовавшиеся услугами малолетних проституток в притоне на Лёвенгассе, и мерзавцы эти наверняка могли бы подумать о том, что лицо дивы фон Тешем — похудевшее, с заострившимися к тридцати годам скулами, ярко вымазанное косметикой и гримом — очень напоминает им физиономию испуганной итальянской девочки, которую многие из них однажды тянули за волосы, прижав коленом к кровати. Но то, что наружу всплывет главный кошмар Наннель — тот, кто обрек ее на постоянную необходимость не жить, а выживать, — Дмитрий готов не был. Но он бы не простил себе, если бы дал слабину — в конечном итоге, он поклялся перед богом защищать жену от всех бед, и прошлых, и будущих. У камина, окруженном плотными рядами звериных голов, стоял изящно одетый мужчина. Волосы его, завитые по последней столичной моде, слегка падали на лицо, и глаза — большие, зеленые, в точности того же цвета, что у Дмитрия, — выглядели от этого совсем зловеще. Эти глаза были последним, что видела Наннель в своей прошлой жизни. Эти же глаза ее и погубили. — Чем могу быть полезен, барон? — первым напал Дмитрий, выступая вперед и непроизвольно закрывая собой оцепеневшую от ужаса Наннель. — Ах, граф Дегофф-Унд-Таксис, добрый день, — проворковал незваный гость мягким баритоном и, взглянув Дмитрию за спину, зловеще улыбнулся, — и тебе добрый день, Элль. Наннель дернулась, как от удара, услышав имя из своей прошлой жизни, и Дмитрий в тщетной попытке утешить взял ее под руку. — Вы разговариваете с будущей графиней, — холодно сказал он, — извольте проявить должное уважение. — Ах, да! — улыбнулся барон еще шире, — как же там было в газете?.. «Блистательная дива поднимается по титулам через мужей». Сперва баронесса, теперь — уже почти графиня. А как ты начинала, ты помнишь, милая? — Зачем ты пришел?! — не выдержала Наннель, крикнув на призрака из прошлого срывающимся голосом, — Ты оставил меня умирать на Лёвенгассе пятнадцать лет назад! Что тебе нужно теперь?! — Элль, не будь глупенькой, тебе не идет, — елейно проговорил он. — Не называй меня так! — Но это же твое имя, разве нет? Или ты предпочитаешь «синьорина Альбиноли», какой я тебя забрал из той дыры под Лидо? — барон с победной улыбкой покосился на стоявшего молча графа, — собственно, твое имя меня сюда и привело, милая. Знаешь, как дорого могут заплатить газеты за пару строк о том, кем на самом деле является будущая графиня Дегофф-унд-Таксис? И о том, сколько лет она лгала? И перед сколькими мужчинами стояла задницей кверху? Наннель отчаянно посмотрела на Дмитрия, сжавшего в молчании кулаки, но, не дождавшись ответа, вновь заговорила: — Ты ничего не докажешь! Если у тебя есть хоть что-то, ты мог опозорить меня уже давно, когда я покоряла сцену! — Это было бы неинтересно, — протянул барон, подходя совсем близко к паре, — тогда у тебя ничего не было. Ни денег, ни репутации. Ты была артисткой, а что с артистов взять? Все знают, что певички — шлюхи. А сейчас ты — солидная дама, которая наверняка не хочет, чтобы ее счастливая жизнь пошла коту под хвост. Да и потом, Элль, может, мне просто обидно, что ты замуж собралась? При мне-то, живом-то муже! Он надменно посмотрел на слёзы, из последних сил сдерживаемые Наннель в уголках глаз, на Дмитрия, продолжавшего стоять молчаливым изваянием, и с видом триумфатора подошел к ним совсем вплотную. — Но я рад познакомиться с твоим избранником, милая, — зашептал он, наклоняясь к самым губам растерянной женщины, — я всегда знал, что ты сумеешь продать себя побогаче. Кстати, граф, вы знаете, что она видела член самого чешского принца? О, попросите ее как-нибудь, она расскажет в красках! Мне вот об этом отлично рассказала ваша мать! Дмитрий вздрогнул. Этому подлецу было известно о них с Наннель абсолютно всё. То, что покойная мать Дмитрия, старая развратница, испытывала удовольствие от того, что брала столичные бордели под покровительства, как многие знатные дамы брали женские школы или пансионы, было известно немногим. И эта информация действительно могла стоить дорого. — «Тетушка» была замечательной стервой! Отменная женщина, больше таких не рождается… Уверен, ее рождение задумал сам дьявол! — в голос засмеялся блондин, подходя еще ближе, — граф, может, у вас найдётся что-нибудь покрепче? Выпьем за знакомство, пока вы будете выписывать мне чек. На первое время пятьсот тысяч марок меня вполне устроят. Так, может, устроимся поудобнее? Я никуда не тороплюсь. Дмитрий вдруг коротко улыбнулся. — Я не сомневаюсь. И вдруг протянул молниеносным жестом обе руки вперед, хватая барона за челюсть. Секунда, полная мерзкого глухого хруста — и незванный гость, не издав ни единого звука, безвольной куклой рухнул на пол, упираясь подбородком в собственные лопатки. Наннель подавилась криком. — Всё хорошо, — прошептал Дмитрий, притягивая зажавшую рот ладонью женщину к себе в объятия, — всё кончилось, он больше не придёт. Он никогда больше не заговорит с тобой. Наннель, ты слышишь? Он потряс жену за плечи. Наннель вдруг резко перестала кричать. Нечитаемым взглядом она посмотрела на Дмитрия, затем на труп у него под ногами, и прежде, чем граф успел бы запаниковать от того, что предстал перед своей женой непростительным убийцей, спросила потрясенно: — Ты только что убил ради меня? Дмитрий внимательно вгляделся в ее лицо. — Да. Я не мог допустить, чтобы он ушел живым отсюда после всего, что сказал, — граф вдруг запнулся, — Если тебе неприятно, если страшно теперь находиться со мной рядом, то… Наннель, не мигая, положила ладони на его побледневшее лицо. — Я люблю тебя, — восторженно проговорила она и притянула опешившего Дмитрия в глубокий, резкий поцелуй. Это было похоже на жуткий языческий ритуал — целоваться над трупом мёртвого врага. Но именно эта странная смесь опасности и крови отчего-то вызывала в графе и графине в равной степени жгучее, клокочущее возбуждение. «Должно быть, так поступали древние воины, празднуя победу» — промелькнуло в голове Дмитрия, когда он, забывшись, усадил льнувшую к нему Наннель на стоящий у камина высокий стол. Но все-таки рациональность еще имела шанс взять верх на зовом воинственных предков. — Нужно избавиться от него, — прошептал Дмитрий, оглаживая кончиками пальцев кромку чулок на женских ножках, — вряд ли его будут искать, но не хотелось бы снова общаться с полицией нового режима. Наннель с отвращением выглянула на тело. — Я помогу! Дмитрий усмехнулся. — Мы с Ганцем прекрасно справимся. Это не женское дело. — А Ганц не выдаст? — насторожилась Наннель, представляя себе отчего-то очень отчетливо непроницаемое лицо их дворецкого за тюремной решеткой. — Он хранит секреты этой семьи не первый десяток лет, — успокоил ее Дмитрий, подкрепив убеждение поцелуем в ключицу, — мы сделаем так, что его никогда не найдут. А ты сейчас должна очень внимательно меня выслушать и сделать так, как я скажу. Дмитрий рассказывал ей план действий медленно, отчетливо, и Наннель, хоть и запоминала каждое слово, не могла не думать о том, каким грозным и властным он выглядел теперь, отняв жизнь у человека, несшего им опасность, и какой теперь сама Наннель была в его руках хрупкой и беззащитной. Это было непривычное чувство — ощущать, как кто-то может молча и хладнокровно свернуть шею тому, кто посягнул на твою честь. Это было ощущение безопасности на грани беззащитности. И это чувство, такое незнакомое всегда полагавшейся лишь на себя Наннель, заставило ее ощутить, как в сердце закипает странная, животная жажда чего-то необузданного. — Возвращайся скорее, — прошептала томно она, укусив Дмитрия за губу после очередного глубокого поцелуя, — не хочу, чтобы этот червь отнимал у нас время. Дмитрий с трудом оторвался от нее, помогая слезть со стола обратно. — Не беспокойся, он уже ничего не сможет у нас отнять. Наннель, придя наконец в себя, сделала всё в точности, как сказал Дмитрий: она написала письмо в Вену, на имя некоего Фердинанда фон Тешема, брата «барона», который никогда не существовал, с приглашением приехать погостить в Лутц в память об усопшем муже баронессы, и сразу же сняла с письма канцелярскую копию, как было принято делать с любой корреспонденцией, идущей в столицу. А затем — бросила оригинал в камин, будто его и не было. Если полиция и начала бы разыскивать мерзавца фон Тешема и вышла бы на них с Дмитрием, то они смогли бы продемонстрировать копию письма, в котором сами приглашали его в гости. Ганц смог бы подтвердить, что барон действительно гостил у них, но вынужден был срочно отъехать — как и почему, полицию уже волновать было не должно. Альпы близ Лутца — опасное место зимой, всякое может случиться. Наннель чувствовала, что ее начало знобить. Все произошедшее утром было таким чудовищным и в то же время таким правильным, что ей становилось страшно от собственных мыслей. Сколько раз она представляла себе эту смерть в самых мельчайших подробностях? Сколько раз она сама хотела совершить это убийство? Но годы шли, ненависть постепенно стиралась из ее сердца, и она, казалось, спустя пятнадцать лет уже совсем забыла о том, кто вынудил ее проститься с прошлой жизнью, но вот он появился перед ней снова — и черная, адская злоба вперемешку с ужасом наполнили ее сердце. Но больше всего Наннель тревожило не это. Она корила себя за то, что, пусть на секунду, но все же допустила мысль, что Дмитрий, встретившись с бароном, возненавидит ее. Они никогда не поднимали тему ее прошлого с тех самых пор, как покинули тот злополучный притон в Вене. Но страх перед своим прошлым, который гнал Наннель вперед почти всю ее жизнь, заставляя достигать все новых высот, вдруг оказался материален, и она, услышав молчание мужа, целые несколько мгновений была уверена в том, что ее счастливые дни сочтены. Из тяжелых мыслей ее вывел скрип двери. Дмитрий вошёл в спальню прямо в пальто, тяжело дышащий и будто одурманенный чем-то. — Всё? — спросила Наннель, подходя ближе и кладя ладони ему на грудь. — Всё, — отозвался ледяным тоном Дмитрий, улыбаясь зловеще, — не беспокойся, его никогда не найдут. Он наклонился, и Наннель вдруг заметила у него на скуле темные капли. — Это кровь? — спросила она совсем без страха, но с извращенным, тираническим любопытством. — В Альпах в последнее время разбушевались шатуны, — зловеще проговорил он, — какой-то несчастный турист потерялся и был растерзан. Всё лицо всмятку — наверняка рвали когтями. На немой вопрос в глазах остолбеневшей женщины он пояснил: — Ганц предусмотрительно захватил с собой острые вилы. Наннель, как в бреду, заговорщически улыбнулась, и словно посмотрела на себя со стороны. «Тебе бы нужно сейчас закричать» — твердил внутренний голос, — «почему же ты так счастлива от рассказов о крови?» — Это не опасно? — тихо спросила Наннель, — а если его найдут? — Не найдут, — Дмитрий медленно расстегнул пальто и небрежно бросил его прямо на пол, — шатуны действительно ходят в лесу. Еще и волки. К утру от тела ничего не останется. И, заключив жену в объятия, он опустился на кровать, нависая над ней сверху. Наннель вздрогнула. — Ты все-таки боишься меня, — грустно ухмыльнулся Дмитрий, неверно истолковав ее смятение, и попытался отстраниться, но Наннель притянула его к себе за ворот рубашки, требовательно целуя. — Я боюсь не тебя, — прошептала она, привставая на локтях, — я боюсь того, что это не последний призрак из прошлого. И что со всеми ними нельзя справиться никак, кроме как пустив им кровь. Дмитрий нахмурился. — Ты страшишься запачкаться? Наннель нервно рассмеялась. — Милый, я не смогу запачкаться сильнее, чем уже сделала это. Я не боюсь за себя. Я только… — она запнулась, касаясь своим лбом лба Дмитрия, — …Мне совестно от того, что ты вынужден делать эти ужасные вещи из-за меня. Я чувствую себя обузой. Ты и так вынужден был мотаться со мной целый год по Европе вместо того, чтобы быть со своей землей… Она потянулась к тумбочке, чтобы взять сигарету, но Дмитрий, низко зарычав, перехватил ее руки, прижимая к постели и вновь нависая сверху, как коршун. — Вы помните, фрау, что говорили мне в церкви в том грёбаном швейцарском городке, и что скажете еще через месяц снова? — зловеще сказал граф, наклоняясь к самым губам своей жены, — в болезни, черт возьми, и в здравии, в горе, твою мать, и в радости. В горе! Твои беды — это мои беды, Наннель. И не потому что ты к чему-то обязываешь меня. Я сам выбрал быть с тобой — а, значит, со всем тем, что тебя тревожит. И, если придется, я выпущу кишки половине империи, если они как-то посмеют портить тебе жизнь. Никогда не любил убивать своими руками, но если такова будет необходимость — я лично буду смотреть, как подыхает каждый из твоих врагов. Наших врагов. Наннель поражено смотрела в зеленые глаза, горящие жутким, кровожадным светом, как у свирепого зверя, и вдруг снова почувствовала испытанное днем, в гостиной над трупом, возбуждение. — Ты всю жизнь была сильной, — продолжал тяжело шептать ей в лицо Дмитрий, — хватит, остановись хоть на минуту. Ты больше не должна бояться за себя в одиночку. Я сильнее тебя, Наннель, признай это и выдохни уже спокойно. О тебе есть, кому позаботиться. Волна праведного гнева и желания доказать свою силу на секунду вдруг всколыхнулась в Наннель, и она, вывернувшись, толкнула не ожидавшего такого сопротивления Дмитрия на спину, оседлав его бедра и скрутив руки над головой. — Давай кое-что проясним, — так же заговорщически улыбаясь, произнесла она, — Мне нравится быть слабее тебя, и я тебе благодарна. Но не смей больше указывать мне на то, что я от тебя завишу. Я могу позаботиться о себе, и я могу нести ответственность за свои грехи. И тебя я тоже выбрала — сама. Я решила быть с тобой, потому что мы равны, Дмитрий. Даже если в чем-то мне очень хочется подчиниться тебе. Ты меня понял? Граф смотрел, не отрываясь, на возвышавшуюся над ним женщину — растрепанную, раскрасневшуюся, в расстегнувшейся у ворота блузе, — и подумал, что никогда в жизни не был еще так счастлив от того, что кто-то дал ему отпор. Губы его растянулись в безумную, полную страсти улыбку. — Понял, — он вырвался из некрепкой женской хватки и подхватил Наннель под бедра, — Так на чем мы остановились в гостиной? Темнота под потолком заколыхалась от засбоившего вдруг электричества, и Наннель показалось на секунду, что у темноты этой была тысяча таких же, как и у мужчины, срывающего с нее одежду, зеленых едких глаз.