Возвращение в Лутц

— Дай мне цианистый калий, я знаю, у тебя есть на случай непредвиденных провалов, — простонала Наннель, не отрывая головы от подушки. Предсказание Дмитрия сбылось в точности: всю ночь Наннель металась, мучаясь от головокружения и тошноты, а на утро не смогла даже встать с постели — такая острая боль во всем теле накрыла ее. — Познакомься с «ежевичным похмельем», — ехидно, но я явной долей сочувствия проговорил Дмитрий, забирая из рук бесстрастной Клотильды поднос с завтраком, — теперь будешь знать, как пить незнакомые напитки с незнакомой публикой. — Не буду, — промычала Наннель, — я планирую умереть как можно скорее. Обещай позаботиться о наших детях. — У нас нет детей, — напомнил Дмитрий. — Какое счастье!.. Тихо посмеиваясь в кулак, Дмитрий присел на край постели и поставил перед носом Наннель поднос со свежеиспеченными вафлями, яйцом всмятку и чашкой ароматного кофе. Новоявленная графиня открыла глаза и тут же позеленела. — Ты издеваешься, да? — захныкала она, — если я съем хоть кусок, меня вывернет наизнанку! Убери это немедленно! — Придется поесть, — настойчиво сказал Дмитрий, отрывая с яйца скорлупу, — поверь, станет лучше. — Не станет! — Ну что ты как маленькая, ей богу? — Просто уйди и дай мне спокойно умереть от собственной глупости без лишних мучений! Дмитрий нахмурился, встал и действительно вышел из комнаты, но уже через пару минут вернулся, держа в руках небольшую глубокую посудину. — Вот, попробуй, — сказал он, поймав уже начавшую упираться Наннель за плечо и втиснув ложку ей в плохо отмытый от помады рот. Та промычала что-то невнятное, проглотила «лекарство» и посмотрела на мужа с удивлением. — Лучше? — спросил Дмитрий. — Намного, — неверяще проговорила Наннель, — Что это? Суп? Микстура? В жизни не пробовала ничего вкуснее! — Считай, что суп, — усмехнулся Дмитрий, — это виски с желтком. Выпей всё, через несколько минут тошнить совсем перестанет. — Откуда такие познания? — удивилась Наннель, садясь на постели и поднося ко рту вторую ложку. — Я тебя умоляю, — протянул Дмитрий, — я учился в Венском университете. Приходилось импровизировать, чтобы выглядеть получше трупа после попоек в середине недели. Наннель улыбнулась, делая еще один глоток. Клотильда снова появилась в комнате: бесстрастно взглянув на страдающую хозяйку, она, кивнув Дмитрию, подошла к портьерам и широким жестом распахнула их в стороны. В воздух взлетел столп пыли, и комната налилась холодным утренним светом. Наннель застонала и уже собралась натянуть на голову одеяло, но Дмитрий перехватил ее руки. — Тебе, думаю, нужно подышать свежим воздухом. — Много думаешь, — буркнула Наннель, но, впрочем, не сильно воспротивилась, когда граф помог ей сесть на подушках. — Не торопись, — Дмитрий сочувственно обнял ее за плечи, — свежий воздух никуда не убежит. И он действительно не бежал — напротив, воздух Лутца, совмещавший в себе дух темного соснового бора и грубых горных камней, стоял так нерушимо, что Наннель, бредшей через три четверти часа с мужем под руку по узкой тропинке леса, показалось, что можно лизнуть этот воздух, и он будет терпким на вкус. И таким же нерушимым вдруг показался ей Дмитрий, шедший рядом. Зимнее темное пальто с воротником, отороченным каракулем, впитывало в себя мелкие снежинки, и Наннель вдруг захотелось прижаться щекой к его грубой материи, чтобы ощутить, как под слоями тяжелой одежды бьется человеческое сердце. — Тебе плохо? — спросил Дмитрий, уловивший изменения в настроении жены, — вернемся? — Нет, напротив, — Наннель обхватила обеими руками его локоть, как будто тот был главным спасительным якорем в ее жизни, — мне впервые спокойно за много дней. Мы наконец-то одни. — Но мы и в замке почти всегда одни… — не понял Дмитрий. — Там мы будто сразу кому-то что-то должны, — проговорила Наннель, — я хожу по залам и чувствую, как на меня ото всюду смотрит тысяча чьих-то глаз. Будто ждут, пока я ошибусь. Глупость, конечно, но иногда мне кажется, что я даже вижу, как темнота в углах шевелится. Дмитрий напрягся. — Ты стала впечатлительной, — попытался отшутиться он, — уж не предсвадебный ли это мандраж? Наннель нервно рассмеялась, дернувшись вперед, и вдруг вскрикнула от неожиданности. — Река! И действительно: у самых мысков женских туфель из плотного тумана вдруг выступил журчащий поток. — Она сильно разлилась в этом году, — загадочно проговорил Дмитрий, — нам лучше вернуться… Но, обернувшись, он вдруг понял, что Наннель больше не прижималась к нему: она, хитро улыбаясь, прошла по берегу пару метров вверх и вдруг ни с того ни с сего шагнула на выступавший из воды плоский камень. — Что ты делаешь?! — воскликнул Дмитрий. — Хочу посмотреть, что на том берегу, — невинно отозвалась Наннель, — за туманом ничего не видно! — Вернись, пожалуйста, сюда, — строже отозвался граф. — Что, боишься? — глухо рассмеялась Наннель, шагая по камням дальше, — не бойся, я слишком стара, чтобы заинтересовать твоих русалок. — Не упоминай!.. — зажмурился на вздохе Дмитрий, дергаясь вперед, чтобы вытащить жену с опасных камней, но, открыв глаза, остолбенел: Наннель уже целиком скрылась в тумане. У Дмитрия похолодело сердце. Еще тогда, когда Наннель упомянула о тысяче глаз по всему дому, он понял, что она имела в виду: замок Лутц, стоявший на своем месте многие сотни лет, и видевший так много горя, что целым странам не снилось, целиком пропитался нечистью. Он и сам, будучи ребенком, видел как в доме с наступлением темноты творилась чертовщина, но со временем привык к ее проявлениям. Иногда ему казалось, что черствость, с которой он смотрел на мир, тоже была следствием его принятия горных чертей в своем доме. Он никогда бы не признался в суеверии — в компании ровесников, в Вене и Будапеште, это считалось появлением провинциальности. В моде был рациональный анализ и грубый, неестественный атеизм. Но у себя дома, в Зубровке, вдали от шумных городов, Дмитрий прекрасно отдавал себе отчет в том, что каждое человеческое поселение, расположенное в лесистых горах, заведомо обречено на сосуществование с необъяснимым. Он не верил в призраков в белых простынях и вампиров с томным взглядом, какими их полюбили показывать в синематографе, но в то, что в старом замке живут осколки человеческих душ, а из реки за городом полнолунными ночами выходят рогатые ведьмы, готов был поверить охотно. И теперь река, это черное страшное место, пыталась утащить единственное, что было ему дорого. Дмитрия охватил ужас. — Наннель, вернись! — крикнул он, ступая на камни и чувствуя, как черная вода тянется к его стопам. Земля осталась где-то сзади и больше не была видна, закутанная в облако тумана. Река шумела, мешая ориентироваться в пространстве. Дмитрий наугад шел по едва видным над ней камням, пытаясь уловить хоть какой-то знак о том, где могла быть его жена, но туман, сгустившийся, казалось, еще сильнее, бил его в лицо, норовя опрокинуть в воду. Наннель нигде не было. И Дмитрий, зажмурившись, решился на отчаянный шаг. — Пожалуйста, я знаю, вы меня слышите, — проговорил граф не своим голосом, на старом зубровском наречии, которое не вспоминал с самого детства, и на котором разговаривали теперь только горные цыгане, — Я знаю, вы недовольны, вы не любите чужаков. Но она своя, она — моя! Пожалуйста не забирайте ее. Не забирайте ее у меня! Берите всё, что угодно, но не забирайте ее у меня! Он не заметил, как перешел на крик. Страх за Наннель, мешавшийся с всё сильнее густевшим туманом, брызгами воды, достигавшими не покрытых перчатками пальцев, был таким острым, что Дмитрий был почти готов отдать водной нечисти свою собственную душу. Вода зашумела сильнее, стучась уже о ноги графа — ему было все равно. Дмитрию казалось, что в бурном потоке он слышит чей-то отчаянный, жалобный вопль. — Наннель! — крикнул он в подступивший к горлу панике, дернулся вперед и вдруг столкнулся нос к носу со своей женой. — Что ты кричишь? — спросила она почти беззаботно, уступая ему больше места на своем камне, — я же стою, как ты и просил. Дмитрий, не вполне осознавая себя, сгреб Наннель в объятия, притягивая ее к себе до хруста костей. — Тише, тише, — прошептала в замешательстве Наннель, слыша, как быстро и неровно билось его сердце, — прости, я не хотела тебя напугать, но кто же знал, что туман сгущается… — Я люблю тебя, — глухо пробормотал Дмитрий, пряча лицо в ее макушке. Его била странная мелкая дрожь. Наннель не ответила — поднялась на мысках и, крепко обвив мужа руками, поцеловала его в тонко бьющуюся на шее жилку. Дмитрию было этого вполне достаточно. — Ты холодный, — очень тихо сказала Наннель, не разрывая объятий, — пойдем домой скорее? Дмитрий, отстранившись, поцеловал обе ее ладони. Они шли, так крепко обнявшись, будто оба понимали, что могли только что потерять друг друга навсегда. Наннель не понимала, что произошло на реке — туман будто выдернул ее из реальности, не давая вернуться, но тогда, на камнях, это не казалось чем-то мистическим. Она не слышала Дмитрия и, только уловив позади странный, почти звериный крик, обернулась, столкнувшись с ним лицом. Теперь же, при взгляде на Дмитрия, сжимавшего ее в объятиях, как внезапно воскресшего покойника, она постепенно осознавала, что именно имел в виду граф, рассказывая ей о «водяных» суевериях. В этой реке действительно жило что-то страшное — что-то, что испытывало их чувства друг к другу на прочность ради собственной забавы. — Я бы сейчас с удовольствием выпила чего-нибудь горячего, — нервно рассмеялась Наннель, пытаясь разрядить обстановку, когда они уже почти дошли до входа в замок, — а лучше виски. Дмитрий посмотрел на нее, криво ухмыльнулся и хотел было сказать что-то ободрительное, но дворецкий, поджидавший их у парадного входа, опередил его. — Ваша светлость, к вам посетитель из Вены, — поклонится дворецкий, — я проводил его в охотничью гостиную. — Посетитель? — хрипло спросил Дмитрий, — Кто? Дворецкий мельком взглянул на визитку. — Барон фон Тешем.