***
Просыпаться в остывшем салоне пикапа под изъеденным временем пледом — ужасный способ ознаменовать начало выходных. Просыпаться в остывшем салоне пикапа под изъеденным временем пледом без тепла Рина под боком — самое дерьмовое стечение обстоятельств за последнее время, не считая проигрыша на межсезонном чемпионате. Сравнивать кардинально различающиеся случаи между собой, конечно, нихера не круто, но резкие падения котировок в графике собственного успеха оцениваются Саэ примерно одинаково. Одинаково критично. Судорожный вздох выбивает изо рта густой пар. Всё ещё непослушная ладонь шарится по обивке, вяло исследуя каждый дюйм ворсистой ткани на предмет присутствия чужих пальцев. Скребётся по швам. Поднимается вдоль спинки. Переходит к боку переднего сидения. В принципе, можно найти в себе силы протащить тело вверх и перегнуться к багажному отсеку, однако Саэ и без завершения тактильно-визуального осмотра догоняет, что там тоже нет никого нужного. Пожалуй, в их случае не могло быть иначе — Рин, пускай и действует из благих побуждений, до безобразия эгоистичен и туп. В груди отчего-то щемит, по гортани поднимается ком из промасленной наждачки. Скорее всего, дело в воспалившихся гландах, но Саэ бессильно чертыхается на что-то иное, скидывает с себя выгоревшую ткань и резко садится поперёк импровизированной постели. За отпотевшими стёклами пасмурно, серо и уныло. Застывший взгляд проходится по изморози на резиновых прокладках стеклоподъёмников, скользит по пористым стволам деревьев и теряется в кривых, переплетённых между собой ветках. Разглядеть затылок Рина в лесной глуши оказывается чуть легче, чем дотянуться до замка зажигания с целью прокоптиться до самой костной ткани. Внутренний голос подначивает греться иным способом, и центр принятия решений почему-то не даёт команду отдёрнуть пальцы от дверной ручки. Нет, Саэ прекрасно знает, почему, но… Не сейчас. На хрен эти откровения. Расшнурованные кроссовки придавливают жухлую траву к земле, худые щёки жадно облизывает ноябрьская сырость, а под ногти вонзаются крохотные иголки. Или, вернее сказать, занозы. Такие же, как Рин. Дверь пикапа глухо клацает у загривка, Саэ ведёт плечами и робко обхватывает борта куртки. Естественно, Рин не оборачивается на такой незначительный шум — Рин деловито ходит туда-сюда, расставляя мишени по новым позициям. На напряжённом плече уже болтается сраный помповый дробовик. В движениях — ни намёка на ночную расхлябанность. И на заинтересованность в собственном старшем брате — тоже. Костяшки проступают сквозь бледную кожу, кончики пальцев паскудно вздрагивают, Саэ раздражённо дёргает губой. Он терпеть ненавидит нытьё, эмоции и прочую подростковую хуетень, но напускное — определённо напускное, чуйка Саэ на чувства Рина никогда не давала осечек — равнодушие задевает до чёртиков. Задевает до того, что хочется подать голос, пнуть что-нибудь, а то и вовсе подойти со спины и сделать подсечку — что угодно, лишь бы Рин обратил внимание. Да, Саэ эгоистичен не меньше всего братишки — кто знает, быть может, даже больше, — но пресловутая гордость вкупе со страхом позорно промямлить не позволяют ни сдвинуться чуть дальше вот этого замшелого пня, ни выплюнуть рандомное слово. Типа, люблю. Хотя нет. Типа, ублюдок.***
Саэ не нравится завтракать злаковыми батончиками с запивкой в виде выдохшейся газировки. Не нравится торчать здесь, а не на мойке. Не нравится то, что Рин на шипящее «мне холодно» отдаёт свой крюнек, а не садится рядом. По всей видимости — и по тому, с какой злобой играют желваки на плотно сомкнутых челюстях, — Саэ не нравится вообще ничего. Редкие капли дождя без каких-либо усилий напоминают о том, какое отвратительное утро может быть уготовано всем, кто верит в весь этот бред о природе и погоде, но увлечённому разминкой Рину абсолютно — безрассудно — поебать на риск простудиться или простудить своего любимого старшего брата. Саэ приминает слипшуюся листву подошвами и тяжело, звучно вздыхает. Ну да, блять. Как же иначе. Неуважаемые все, подождите, пожалуйста, Рин корчит из себя мессию, идущего против установившейся системы ценностей, и одному только чёрту известно, какая из этих ценностей — принятая во внимание семью миллиардами или же созданная лично им — может оказаться верной. Впрочем, дождь не переходит в полноценный ливень, а Саэ не спрашивает у Рина, зачем он опять декламирует какие-то ёбнутые лекции про эволюцию, естественный отбор и социальные нормы — Саэ просто сидит на складном стуле, остервенело шурша фантиком и перегноем, и смотрит за тем, как чужие пальцы — теперь без кровавых зажимов — перебирают ребристую помпу. Ну, а какой толк разговаривать, если мировоззренческие вопросы по умолчанию не подлежат никакому обсуждению? Да и Рин всё равно никогда не слушает. Саэ фыркает, прожигая зрачками дыру в чужой переносице сквозь нависшую над ней чёлку. Рин усердно чистит пушку, сидя на корточках. Бормочет про последствия. Про будущее планеты. Про людскую подноготную. — Упёртый кретин, — не сдерживается Саэ. — Перестань, пожалуйста, — с резкой переменой в интонации решает взмолиться Рин. Будь у Саэ желание оставаться с ним настолько вредным, насколько он бывает вредным с остальными людьми, непременно бы ляпнул что-нибудь обидное — прямо как раньше, как в старые добрые, как ещё вчера в машине, — но сейчас… Сейчас как-то не хочется. На часах половина девятого утра, в мессенджере, несмотря на удалённость от вышек связи — вереница сообщений от родителей. Читать западло, и Саэ не глядя смахивает все лишние уведомления, в очередной раз коря себя за то, что позволяет Рину бороться с воображаемыми врагами вместо подготовки к тесту по химии. Как ни крути, а этические дилеммы их отношений не равноценны долгосрочным последствиям при общении с предками — лично Саэ готов дать голову на отсечение, что все эти запальчивые поездки с благородной целью развеяться и побыть наедине вернутся им с Рином с троекратной отдачей. Потому что объясняться перед отцом и матерью придётся обоим. И явно не из-за того, что они трахаются с такого возраста, за сексуальные взаимодействия с которым обычно сажают за решетку. Саэ вот вынужден будет отчитываться за то, что официально пособничал капризам брата. А Рину придётся выслушивать херову тучу тактичных нравоучений касаемо того, что он стал на шаг ближе к исключению из старшей школы. Рин, боже, ты совсем скатился по учёбе. Рин, ты вообще собираешься поступать в колледж? Рин, почему ты не берёшь пример со своего старшего брата? Конечно же, матери с отцом насрать на то, что у Рина в запасе есть ещё десяток миль до пересечения точки невозврата и несколько заочных автоматов за переводные экзамены. А ещё прибранный к рукам отцовский дробовик. И блядская ненависть ко всему сущему, не умещающаяся ни в какие стандартные рамки. На самом деле, Саэ уже давно понял одну прикольную вещь: пока не грянет такой лютый пиздец, что без зазрения совести выпотрошит страховую компанию семейства Итоши похлеще Теда Банди, предки вообще нихуяшеньки не заметят того, что их не-драгоценный младший сыночек напрочь рехнулся из-за желания защитить драгоценного старшего. С другой стороны, Саэ… Саэ пока справляется сам. Это как поселиться со своим ручным гризли в охуительно тесной и хлипкой клетке. Гринпис с их хвалёной заботой о диких зверях должен как минимум надорвать живот и попятиться назад с отчаянным отрицанием, потому что даже Саэ не знает, когда этот гризли решит перегрызть прутья и наброситься на случайных прохожих. Весело, не правда ли? — …Скоро что-то случится, я чувствую, просто поверь мне, — доказательно звенит сталью между бугристым частоколом деревьев, и язык Саэ паскудно прилипает к нёбу, вынуждая расклеить губы в попытке ответить своё резкое «нет». Не случится. Мы просто можем уехать. Поменять имена и фамилии. Оборвать связь с родителями. Добиться всего вместе. Почему-то именно сейчас Саэ мнится, будто он сможет сказать много обнадеживающего, но Рин уже заряжает ствол, и миллисекунды на внутреннем таймере отсчитывают драгоценное время на прицеливание с нового ракурса. — Сейчас будет громко, — добирается до слуха его хрипловатый голос. Саэ подбирается на месте и не понимает, насколько мощное влияние оказывает на него такой Рин. Не хочет понимать. — Не там шумишь, где бы стоило, — многозначительный упрёк формируется где-то на опухших гландах, а кишки Саэ скручивает так, словно какой-то припизднутый псих с диагностированным обсессивно-компульсивным решил прополоскать их с содой на восьмистах оборотах в минуту. Рин стоит в утреннем тумане в своей несчастной кожанке, наброшенной поверх майки, точно потерявшееся пугало. Чудится, будто бы даже не дышит. Саэ тоже занимает позицию, нарочито-безучастно упирая костяшки в щёку. Да уж, сидеть на раскладном стульчике в его крюнеке, копируя одну единственную — уникальную, непревзойдённую и неповторимую — луковицу на все пятьдесят штатов, откровенно говоря, как-то стрёмно. — Стреляй уже. Рин горбится и сверкает взглядом, ветви над его макушкой угрожающе поскрипывают, а у Саэ спирает дыхание. Выстрел. Пальцы сами собой хватаются за собачку на молнии, а ноги с силой упираются в мягкий наст в поисках опоры. Зубы сводит, Саэ сглатывает, а мишень разлетается в щепки. Рин без промедления оттягивает помпу и давит на спусковой крючок. Снова. Снова. И снова. Он — настоящее хаотичное зло, с большим трудом посаженное на короткий и крайне ненадежный поводок. Саэ едва сумел натаскать его не искать повода, но повод сам стучится в раздевалки, шевелит пушок на загривке и всё чаще добирается до задворок подсознания в попытке вытрясти оттуда правду. Движения Рина не отстают в развитии — всё больше смахивают на отработанные манёвры, да и Саэ уже сто раз выучил всю эту хуйню про корректировку огня, типовые размеры целей, углы, градусы и поправки на ветер, поэтому прекрасно ощущает, как пространство в его квадрате всё основательнее прожигает стойкий запах пороха. С таким багажом знаний он бы наверняка смог выхватить пушку из чужих рук и остановить деструктивные процессы, происходящие в мозгу Рина, но выйти из этого охуительно стрёмного дерьма с чистыми руками и цельным подсознанием будет элементарно невозможно. Короче говоря, Саэ по прежнему эгоист. Саэ боится. Саэ себя бережёт. Бережёт, поскольку знает, что возможный способ спасения — не выход, несмотря на свою привычку прыгать в крайности. Поэтому… Поэтому, если холодный взгляд Рина, в очередной раз замирающий между рейками прицела — прямое производное американской демократии, то максимумом Саэ станет решение топить за консервативных республиканцев.