***
День рождения Рина проходит сквозь них обоих, оставаясь позади ещё одной пройденной отметкой в документах и на цифровых календарях. Саэ не пытается воззвать к его юношескому максимализму через подарки, поздравления и утешения — Саэ молча садится рядом на кровати и укладывает голову на плечо. Волосы текут по щеке, в брюшине позорно сводит, а под кожей расползается пресловутая мальчишеская робость. Саэ сглатывает. Переступать через собственную гордость равносильно прыжкам через контактный рельс, и у него нет ни шанса уцелеть в случае досадной ошибки. Но всё же. — Ты в порядке? — осторожно выскальзывает изо рта. Рин не реагирует на вопрос — продолжает уединённо мять свою игрушечную сову, никак не отставая от выпученных пластмассовых глаз и оттопыренных крыльев, натянутых поверх стального каркаса. Саэ оценивающе оглядывает аккуратно подстриженные ногти и шелушащуюся кожу на костяшках, а затем решает подступиться снова: — Имею в виду, с твоим настроением. На этот раз Рин всё-таки отзывается — пускай и неопределенным вздохом, — и рефлекторно прижимает сову к животу. Подсознание молниеносно расценивает его шуршание как «да», ведь у Саэ есть плохая привычка раскидывать всё по чётким категориям. Тем не менее, он подмывает сделать ещё один шажок навстречу Рину — подбивается бок к боку, вытессняя оттуда весь спёртый комнатный воздух, чуть увереннее утюжит щекой проступающие кости, и устремляет бесцветный взгляд к дисплею ноутбука, умостившегося в кресле на колёсиках. Рин не двигается. И это почему-то напрягает. — Может, сходим на какой-нибудь фильм? — бескостный язык предпринимает последнюю попытку докопаться перед тем, как Саэ заладит про своё типичное «зарекаться». Существование ментальной связи возможно только в комиксах, поэтому Саэ почти удивляется тому, что Рин неожиданно приходит в движение. Плечо впивается в висок, Саэ слышит гортанный хрип и замечает, как Рин протягивает руку к клавиатуре. — Знаешь… Рыжие брови сдвигаются к переносице — Саэ с первого слова не нравится этот тон. Кнопка «плей», по всей видимости, вторит ему — резко дёргается, точно от пощёчины, после чего послушно расплывается в липкой черноте превью. — …Нам не стоит ходить в такие места, — заканчивает Рин, возвращаясь в прежнее положение. Не стоит делать это вдвоём, формулирует мысль внутренний голос. Базовая логика внезапно жалит в грудь, Саэ мысленно чертыхается, отползая от Рина на десяток дюймов, выдёргивает из себя глухое «как скажешь», и окончательно переключается на просмотр фильма. Разумеется, в репертуаре их отнюдь не торжественного вечера очередная муть из сбитых в кашу внутренностей, остекленевших глаз и безжизненного лица в такой же безжизненной маске. Рин не приемлет что-то другое. Рин считает другие жанры скучными. Тупыми. Убогими. Сопливыми. Ну конечно же, никакой романтики для исчадий ада и никакой жвачки для мозгов, которую Саэ тщательно молол зубами при анализе своих любимых триллеров. Стылый вечерний воздух скользит по его ногам, обвивая щиколотки эластичными ветками. От пижамы Рина пахнет домом, уютом, а ещё порохом. Под ключицами что-то потягивает, Саэ не знает, что именно, но немного наглеет — зарывается носом в мягкую фланель и аккуратно подцепляет пальцами чужое запястье. Пожалуй, это самое худшее, что он мог бы сделать под аккомпанемент из приглушённых визгов и собственного размеренного дыхания. Пожалуй, это в принципе самая худшая вещь, до которой он мог опуститься. — Можно? Подушечки пальцев вопросительно кружат по натянутым жилам, Саэ незаметно кусает губу с неосознанной целью содрать с неё ороговевшую кожу. Ему пиздец как не нравится спрашивать. Ему, блять, омерзительно понимать, что разрешение другого человека имеет такое большое значение. Сердце рушится куда-то в пятки, когда Рин ловко изворачивается, меняя позу, и откладывает свою сову в сторону. — Можно, — говорит. И укладывает руку на бедро. Тёплую. Тяжёлую. Вены на ней приветливо растворяются под кожей, Саэ с готовностью обмякает и окунается всё в те же идиотские мурашки. Казалось бы, что ещё нужно для спокойствия? Рин рядом, они у себя дома, посреди крохотного островка безопасности в запертой изнутри комнате, но на душе у Саэ — если это именно она, а не химические реакции в его организме — по прежнему как-то не совсем так. Как-то паршиво. Пушистые ресницы покачиваются, зрачки неотрывно глядят за тем, как чьё-то изуродованное тело подметает грязные доски, и тусклый свет с экрана почему-то болезненно режет сетчатку. В медицине бы списали на отслоение, но Саэ списывает на свои чувства. Чувство. Чужая ладонь сжимает его крепкие мышцы и постепенно сдвигается к колену, Рин статично пялит на ноут, не подавая признаков жизни. Двигается только рука. Массивная, сильная. Саэ роняет подбородок на грудь, прослеживая ход длинных пальцев вдоль складок на ткани, долго-долго моргает, и резко отклоняется спиной назад, утягивая Рина к стенке. Честно-пречестно, он совершенно не знает, что дарить человеку, которого лично убеждал в бессмысленности любого из торжеств. Не знает, чем перекрыть своё издевательское «это просто коммерция, сраный капитализм, мать его, я не собираюсь уподобляться тем идиотам в магазинах и тратить лишние бабки на всякую срань». Затылок бьётся о стенку, резонно напоминая о том, что у Саэ напрочь атрофирована тяга к извинениям и вежливости — по крайней мере, такое он производит впечатление, — но он лучше любого психолога понимает, из-за чего вскидывает бёдра и ведёт носом по чужой щеке, запуская пальцы в мягкие, густые волосы. В первую очередь, для себя. Своего удовольствия, в смысле. Во вторую — ради загребущих рук под своей толстовкой. В третью — ради блестящих похотью глаз, тёплой ладони на гладкой груди и рваного, голодного вздоха Рина, раскаиваться перед которым уже слишком поздно.***
Новый учебный год ставит их раком близ компьютерного стола и безжалостно имеет обоих без вазелина в порядке живой очереди. Резцы скоблят по карандашу, Саэ пристально вглядывается в тему конспекта, будто надеется прожечь буквы взглядом, но в конечном счёте не выдерживает, швыряет тетрадку на постель и валится следом. — Заебло, — выплёвывает он в днище верхнего яруса. Рин, усердно корпящий над домашкой — опять какие-то проекты, мать их в рот, — неожиданно вскидывается, хлопает учебником, и резонно замечает, что подрастающему трудовому ресурсу нужна не смазка, а топливо. Хрючево, мысленно поправляет его Саэ, утопая в подушке. Хрючево, да. Генно-модифицированная жареная картошка в пластмассовом подносе, выкачанное компрессорами многострадальное коровье молоко в тетра-паках — обязательно безлактозное, чтобы никто не надристал в свои штанишки, — и свежие морковные палочки в качестве источника витамина А — единственный вид продукта, от которого чего Рин не воротит нос в столовой. Он тщательно соблюдает свою почти-здоровую диету, но почему-то умудряется жрать фаст-фуд, полуфабрикаты и сладкое без вреда для своей мышечной массы. Нутрилон фактс дружат с Рином замечательную дружбу, и Саэ со своим подпорченным голодовками метаболизмом ему немного завидует.***
Туманное утро ползает по его пояснице липким сквозняком. Лезет под футболку и за пояс, прихватывает влажные после душа волосы и морозит кожу на загривке. Из приоткрытой двери на терассу виднеется хлипкий туман. Под тяжестью ложки хрустят свежие кукурузные хлопья, заспанный взгляд Саэ двигается вдоль кустов на заднем дворе, частокола соседского забора и линий электропередач, проскальзывает в комнату и резко стопорится на угловатом силуэте Рина, задумиво оцепеневшего у холодильника. Доброе, блять, утро. Вашему вниманию жилистые бицепсы, раздавшиеся вширь крылья, выпирающие сквозь белую, лишённую загара кожу, и ровная, выправленная по линейке, почти солдатская осанка. Между бёдер сводит от недавних воспоминаний о щелчках позвонков в душной душевой, Саэ заблаговременно забрасывает ногу на ногу и глуповато хмыкает. С такой комплекцией надо в Сирию, Ирак или в Ливию, а не в долбанный Контр-Страйк. Впрочем, он бы не пустил. И ещё одно впрочем: сверх всего ранее сказанного Саэ хочется выделять крепкую задницу и массивные ноги, скрытые под идиотскими домашними штанами с совами. Кто-то назовёт это контрастами, но Саэ небезосновательно предполагает, что у его Рина есть конкретные тёрки с самопознанием. Подумать только, этот придурок вроде всё так же бережно хранит в себе личность наивного мальчишки, засыпавшего под диснеевские мультфильмы про супергероев, теплит под сердцем воспоминания о том, как они жались друг к другу в походах на кемпингах, а вроде и поступательно готовится к тому, чтобы сравнять своё сознание с землёй в намерении освободить место для беспринципного психопата, наплевавшего на весь мир с высоты статуи Свободы. Кстати, ещё пару лет назад году он вроде как просился поехать в Нью-Йорк. Шутил про медовый месяц, ночи в дешёвом мотеле и шаблонные поцелуи под омелой. Да, кажется, тогда он ещё шутил. Ровно до того дня, когда какой-то ублюдок попытался сломать ему нос в той неосвещённой аллее за школой. Расследование — естественно, узконаправленное, чтобы не досаждать предкам, давая лишний повод заподозрить в них тщательно маскирующихся извращенцев — не увенчалось успехом. Сколько бы Саэ ни спрашивал, сколько бы ни отводил всех в сторонку в порядке живой очереди, сколько бы порывался считать чужую ложь своим убийственно-враждебным взглядом — ничего. Ни одного намёка. Ни единой грёбаной улики. Только вот это пресловутое «конечно, он твой брат, но он же чокнутый». Как будто бы, блять, Саэ должен был засчитать это за аргумент в пользу издевательств и присоединиться к их тотальному сговору. Ага, конечно. Самоуверенные уёбки без капли гордости выступили против такого же самоуверенного и феноменально гордого Саэ, и внезапно одержали победу всхухую. Допустимо ли сказать, что им просто повезло? Или что личное везение Саэ повернулось к нему пятой точкой? Разницы де-факто никакой, а результат всё тот же. Нулевой без степени. Позорный и жалкий. Я не могу ничего исправить, шипел Саэ от отчаяния, стараясь не смотреть на огромную гематому на распухшем носу Рина — уколы совести при взгляде на его лицо ощущались слишком болезненно, тысячекратно хуже сезонных прививок от гриппа и зудящих катетеров в вене после упадка сил на матче. Надо же, он со своим высоким статусом и безупречной репутацией впервые не мог ничего исправить. Он. Впервые. Не. Мог. Ничего. Исправить. Но самое страшное крылось не в его самобичевании. Не в желании уебать себя кожаным хлыстом. И даже не в стыде перед матерью, когда та всё-таки спросила, что у них случилось. Самое страшное крылось в Рине и его нравственных ценностях, давших первую — самую глубокую — трещину. Ту самую системную трещину, от которой каждым вдохом начали разветвляться новые и новые. Не переживай из-за этой ерунды, я способен за себя постоять, с ироничной усмешкой бубнил тогда он, теребя пластыри на счёсанных об асфальт пальцах, и снова лез обниматься — со спины, аккуратно и как-то по новому. Потому что, наверное, понимал. По-взрослому и феноменально много. Понимает ли теперь? Вопрос риторический. Или бессмысленный. Не несущий в себе ничего, кроме страха за шкуру этого болвана — за тот обширный отрезок времени до две тысячи двенадцатого с ним произошло чрезвычайное количество изменений. Сначала Рин — забросивший было попытки прорваться в американский футбол и попасть в одну команду с Саэ — ринулся заниматься спортом с таким усердием, что последнему приходилось загонять его домой чуть ли не пинками. Затем Рин — вот этот искренний и ранимый Рин — стал всё реже переживать о том, что они не отмечают праздники, кося под уставших от жизни предков, и наотрез отказался принимать подарки на Рождество и день рождения. После — принялся не спать ночами, страдать от мигреней и зарываться с головой в какую-то даркнетовскую хрень, от одного вида которой Саэ хотелось выблевать всё содержимое своего желудка, а заодно и сам желудок, поскольку аппетит и расчленёнка были — и есть — несовместимыми понятиями. Так что нынешнее пристрастие Рина к стрельбе, учитывая все предпосылки… ну… Это уже так. Ерунда. Закономерный итог, если хотите. Крохотная консервированная вишенка на гигантском торте, колоссально похожим на тот, что влетел в морду соседского хулигана, осаждавшего их дом на прошлый Хэллоуин. Рин, кстати, тогда даже посмеялся в голос. С прежней искренностью, но как-то нихрена не весело. — Саэ. Саэ вздрагивает. Дверь на террасу уже закрыта, Рин снова у холодильника. Светит своими ямками на пояснице и распаренной кожей на плечах. — Что-то случилось? — негромко раздается из-за них. Саэ встряхивает волосами, точно мокрая собака. Случилось ли что-то? Пожалуй, да. Хлопья в его тарелке всё заметнее походят на кашу, которой кормят в доме престарелых. Поэтому жрать её, будучи уважающим себя тинейджером — совершенно неблагодарное дело. Даже если ты Саэ Итоши и чувствуешь себя на все сто. На том и порешив, он отодвигает завтрак в сторону и подпирает щёку костяшками, чтобы случайно не влететь лбом в лакированный дуб. Так и не дождавшись нормального ответа, Рин принимается копаться на полках, перебирать контейнеры и банки, не замечая того, с какой осторожностью Саэ отдирает зрачки от его тела. Яйца ноют из-за того, какое оно. И какой Рин. Красивый и ёбнутый. Вернее, ёбнутые. Саэ морщится, пропуская через себя недодуманное «оба», и тянется к кружке с какао. К тому моменту, когда они практически заканчивают со своими бесплодными диалогами — если не монологами, — мама спускается в столовую. Опять в костюме, снова с активным лепетом про визит к бабушке на кладбище. Отец кивает болванчиком и охотно поддакивает, припоминая какого-то там прадеда. Саэ слушает их болтовню вполуха — куда интереснее наблюдать за тем, как Рин наконец-то находит в холодильнике потемневший банан, шлёпает его на столешницу и фанатично запивает водой комплексные витамины в пилюлях. Мускулы на его торсе плавно перекатываются в такт движению рук. Дельтовидная, трапециевидная, ременная. Последняя почему-то перетягивает горло, мешая вдохнуть. Будто ощутив на себе ещё один взгляд, Рин выглядывает из-за плеча и вопросительно приподнимает бровь. Саэ брезгливо кривится, опираясь ладонями на стул, а затем поспешно сваливает на второй этаж под грохот кухонных шкафчиков и пустой трёп матери, плавно перешедший в перемывание костей её непродуктивным коллегам. Ёбаное утро. Ёбаный Рин. Ёбаная школа и — по всей видимости — никем не ёбаные одноклассники.***
— Я не собираюсь быть неудачником, — сопит Рин в шею уже в школьном автобусе, и Саэ поддаётся длинным паучьим пальцам, скрытно поддевающим манжету на его куртке. Поддаётся, услужливо подставляя Рину плечо, безмолвно разрешает гладить косточку на запястье — только до следующей остановки, пока не зайдут братья Коллинс, — и вперивает бессильный взгляд в тяжёлые тучи, ползущие над низкими крышами коттеджей. На самом деле, его друзья и сокомандники вполне справедливо говорят о том, что Рин ненормальный. Он просится на совместные пробежки по пересечённой местности, в процессе которых в обязательном порядке лезет под спортивки и жадно целуется, словно вот-вот отъедет в мир иной; учится одеваться за тридцать секунд, как при воздушной тревоге — хотя раздеваться никогда не торопится, мучая самого себя болезненным трением о трусы, и Саэ в курсе, что это чертовски больно, — а ещё ходит к окулисту по первому требованию, после чего вновь принимается менять дальность просмотра своих уродских фильмов. Кажется, для того, чтобы не посадить глаза. У них обоих единичка — наследственность решила сыпануть отменного здоровья, — поэтому свои Саэ не бережёт, а только закатывает, замечая всплывающее уведомление на экране смартфона. После уроков. Дальние туалеты у твоих раздевалок. Пожалуйста, Саэ. И этот долбанный стикер с совой вдогонку. Глотку режет тугой ком. Саэ клонит голову к парте и сжимает чехол до такой степени, что немеют пальцы. Самоубийство — неспособность справиться с трудностями, да и Рин наверняка откинется следом, не выдержав осознания того, что его любимый братик теперь не греет постель, а удобряет землю, но Саэ откровенно лажает, допуская саму мысль о том, насколько целесообразно будет расколоть черепушку о ближайшую стену. Ладонь сама ложится на лицо, Саэ невесело выдыхает сквозь пальцы и быстро набирает ответ. Ну, раз пожалуйста. Раз Рин просит, раз Рин соскучился, раз Рин снова будет пасти в оба во время тренировки, а Саэ привычно нацепит на себя маску упёртого барана ещё на один день… В спёртом воздухе классной команты воняет кислым подростковым потом, едой из абсолютно-не-герметичных-контейнеров и дешёвыми духами. О панорамные окна учебного корпуса скребутся лысеющие ветки, преподша по биологии объясняет тему про продукты фотосинтеза на увядающем примере, чередуя научные тезисы с ненаучными отрывками из стихов. Саэ пропускает мимо ушей практически все её цитаты и упорно делает вид, что не видит нескольких новых уведомлений — Саэ вообще ни с того, ни с сего мысленно расчленяет Мэгги, сидящую за соседней партой. Тонкие руки в пакет, стройные ноги в пластиковый таз с серной кислотой, жаждущую внимания голову вместо футбольного мяча на чемпионате штата, а длинную косу — кажется, кто-то из парней рассказывал, что её предки были мигрантами из восточной Европы, — в качестве удавки её подружкам. Особенно Сэнди.***
— Неправильно мыслишь, достаточно попасть в аорту. Саэ скептически фыркает, защёлкивая кабинку изнутри, и переводит свой безразличный взгляд на сгрудившегося в дальнем углу Рина. — Не о том думаешь, — срывается с голосовых связок при первом шаге навстречу. В последнее время Саэ стал замечать, что Рин поистине наслаждается своим превосходством над простыми смертными, накачивая себя теорией о этапах разделки мяса животных и проведении вскрытий человеческих тел. Вполне возможно, он зависим от своего желания защищаться ровно так же, как Саэ зависим от его рук, оплетающих тело, в момент сбивающегося дыхания, суматошного сердцебиения и просевшего, хриплого голоса. — …Как тебе затея кончить от пальцев, а, Саэ? — на границе слышимости шепчет он в шею, жадно наглаживая грубые изгибы талии. Как ему идея снимать напряжение перед тренировкой, а не после неё, хочет отбить Саэ, но в глазах всё плывёт, и он выгибается навстречу грубым, мозолистым пальцам, и скомканно мычит в чужие ключицы. Как ему эта идея? Если брать в расчёт хаотичные поцелуи Рина, вмазанные, охуительно нетрезвые зрачки и свежую испарину под чёлкой — очень даже ничего. Шанс попасться на горячем достаточно велик, но Саэ уверен, что верно расставляет приоритеты, соскальзывая по стенкам кабинки потными ладонями. Надрывное дыхание Рина щекочет плечо сквозь синтетическую футболку, кожа на щеках пыщет жаром, Саэ облизывается и сбивает с себя сильные руки. — Эй. В груди что-то трещит и лопается из-за лица, которое корчит Рин, но потворствовать ему абсолютно во всём — хреновая затея. Здесь нужна дрессировка. Мягкая сила. И возможность добраться до его члена, потому что нахрена Саэ вообще тогда притащился сюда? — Не проси стонать — урою, — строго предупреждает он перед тем, как рывком спустить шорты до колен, развернуться и расставить ноги пошире. На ягодицы моментально приземляются обе ладони, в бедро упирается горячее, влажное и твёрдое, в шею — липкое, гладкое и холодное. Саэ выпячивает задницу и откидывается головой на чужое плечо, чувствуя слабое давление между бёдрами. Естественно, взмокшему от возбуждения Рину не нужно намекать дважды. Ему нужна разрядка, право обладать и немного стонов.