***
Конечно же, у всех относительно нормальных людей летние каникулы ассоциируются со всякими приятными штуками. Чаще всего — с праздным бездельем, с выключенными будильниками и с крепким сном. Чуть реже — в зависимости от их интересов — с поездками по достопримечательностям, шоппингом, прогулками под луной или поцелуями в тачке в кинотеатре под открытым небом. На крайняк — когда уже совсем всё плохо, и интересы рассматриваются в плоскостях различных девиаций, спрятанных за лицемерным фасадом — с отборной дурью, вкусным пивом или с безвылазным просиживанием задницы дома перед компьютером. Естественно, Рина, насквозь прожжённого и искалеченного собственными заёбами, не первый год невозможно приткнуть к условно-нормальным парням. Вообще никак. Без вариантов. Даже косвенно. Даже на самую последнюю строчку. Поэтому-то и его летние каникулы — как и весь учебный год — ассоциируются отнюдь не с весельем, памятными событиями и нерушимым спокойствием. Они ассоциируются с неуклонно растущим давлением, и Саэ был бы несказанно рад сообщить, что оно распространяется только на нематериальную составляющую личности его младшего брата, но… Но нет. — Господи, блять, Иисусе, почему ты не закрыл нос футболкой? Рин захлопывает дверь пяткой и тащит себя вглубь коридора, не сводя блестящих глаз со своего старшего брата. — Потому что она твоя. Вернее, она тебе нравится. И она тебе идёт. Скрипнув душой на неуклюжие комплименты, Саэ сердито оглядывает вереницу красных клякс на светлом ламинате. Затем переводит испепеляющий взгляд на Рина, согнувшегося посреди прохода в ожидании удара чем-нибудь острым по своему беззащитному хребту. Сквозь фрамугу просачивается тусклый закат. Лиловые всполохи ложатся на угловатые плечи и растекаются по гладким волосам на макушке. Саэ прослеживает направление их роста, замечая пыль и грязь, и непроизвольно протягивает руку, поддевая кончики прядей. — Свин. Рин вздрагивает, но подставляется, не поднимая глаз. Его волосы такие мягкие и теплые — грёбаная теплоёмкость, — что в подреберье что-то щекочет, но Саэ принимает это чувство за подступающую тошноту и отдёргивает руку. Не хватает только знаковой таблички: убейте***
Нет. Это невыносимо. Любой ртутный столбик, рассчитанный на усреднённые восемьсот с чем-то пунктов, давным-давно бы лопнул от этого всестороннего прессинга, но Рин несёт в себе не хрупкое стекло и не ртуть. Рин несёт в себе кровь, воду, костную ткань и самосознание, потому что человек. Припизднутый подвид Хомо Сапиенс. Венец неизученных патологий органического характера. Взрывная смесь, запечатанная в гильзе, которая кое-как умудряется избежать детонации, несмотря на все пинки, тычки в спину и нападки в свой адрес. Как бы цинично это ни звучало, но Саэ небезосновательно полагает, что ему определённо повезло — ни переломов, ни сотрясений, ни колото-резаных ран в брюшной полости, ни вытекающих из них банковских счетов за лечение — пакет страховки их семьи не покрывает все процедуры. Летальные случаи — пожалуйста, вот вам сотня тысяч баксов или сколько там. Простуда — в полном объёме. Перелом — дайте-ка подумать, вы же не про позвоночник? А вот последствия подростковой драки, не попадающей под статью уголовного кодекса… Слушайте, у нас тут не детский сад, разбирайтесь сами. Тем не менее, Саэ, автоматически причисляющего себя к касте циничных страховщиков, больно видеть Рина таким… Несчастным? Обречённым? Загнанным в угол? Не настолько больно, чтобы мучиться в равной мере, конечно же — чтобы проникнуться чувствами этого идиота, нужно обладать выдающейся эмпатией, коей Саэ, по всей видимости, обделён с рождения, — но достаточно для философствований о борьбе с настоебавшими законами Ньютона, поскольку именно из-за их формулировок Саэ не может вкарабкаться на стенку, повиснуть на люстре вверх тормашками, и завыть про свою горькую судьбу. Помогите, я сплю с младшим братом. Помогите, я дрочу не на порно, а на те хоум-видео, которые он снимает. Помогите, пожалуйста, он никак не хочет съебаться из моей головы, и я реально боюсь проткнуть себе кожу, чтобы пробовать кровопускание. М-да. Спать с психом всё равно что размахивать динамитом над костром, и Саэ себя жалеет. Без всякого сомнения, хорошая наследственность наградила их обоих не только привлекательной внешностью, недюжинной выносливостью, и крепкими костями, но злоупотребление всегда выходит боком, да и Рин… Рин просто Рин. Неженка, простак и показательный пример того, ради чего Саэ вынужден работать на грани фола, причём сразу за обоих. Попросту говоря, Рин, вопреки итоговой оценке по физкультуре, всё-таки слабее — порог выживаемости в социуме ниже, терпения как у пороховой бочки посреди цеха закалки, а навыки адаптации к обстоятельствам примерно на нуле, если не в минусе. Да и вообще. Ни одна грамота и позолоченная медалька не подарит ему истинное хладнокровие и не поделится железом для выдержки — лечение изношенной психики равносильно попыткам вернуть пары ртути в прежнее агрегатное состояние без знаний простейших формул по химии. В довершение всего ранее пережёванного — подуманного и записанного в заметках в мобильном, Саэ всё-таки прагматик и перфекционист, — он из раза в раз сталкивается с одним и тем же выводом. В силу своего дрянного характера, Рин вряд ли сочтёт нужным признаться, насколько трудно терпеть весь этот пиздец. Честность жертвы для него не менее унизительна, чем отсутствие соразмерной реакции на чужую агрессию, а желание Саэ выудить из его башки парочку скупых откровений наподобие «я заебался» напоминает Пентагоновские попытки достучаться до внеземной цивилизации через азбуку Морзе и световые сигналы. С одной важной ремаркой: только в случае подтверждения теории враждебного космоса, разумеется, так как все эти ебучие НЛО, дружелюбные гуманоиды и круги на полях — та ещё бредятина, не заслуживающая внимания радистов, научников и параноиков. Как бы то ни было, в «Войне миров» уже показали, куда это приведёт, но Саэ следит за своим нерадивым младшим братцем в оба глаза, рассчитывая успеть. Саэ выверяет расхождения и противоречия, Саэ анализирует, сопоставляет и концептуально предполагает, что издевательства над Рином равны экспериментам над растерявшимся гуманоидом, которого впоследствии вычистят, набьют какой-нибудь соломой и превратят в чучело. И Саэ — частично — чувствует этот гадкий запах чьей-то смерти, идущий в комплекте с лёгким налётом вины за случившееся. Это же он не уберёг. Не смог заметить. Остановить. Снова. С другой стороны, кто вообще мог предугадать, что Сандовал со своей братией притащится на ту вечеринку без какого-либо приглашения? Саэ со своей братией — куда более адекватной и уважаемой в обширных кругах, — разумеется, не мог. А если бы и мог, то вряд ли бы выступил против — позиция нейтралитета не предусматривает такой опции. В конце концов, столкновения на футбольном поле не должны развязывать им руки вне матчей. Впрочем, решающей ошибкой Саэ стало не то, что он конкретно перебрал с выпивкой, расслабил булки и упустил момент появления Сандовала на пороге. Решающей — нет, блять, непростительной — ошибкой Саэ оказалось взять с собой едва оправившегося Рина, который внезапно решил повыёбываться без причины и ляпнуть этому нарциссичному кретину про то, что вскоре размажет его по стенке вместо обойного клея за все его понты, дерзости и унижения. Ну не идиот ли, а? Пьяные угрозы в отношении трезвого всегда чреваты проигранной дракой. И эта неписаная истина даже не подлежит обсуждению. Каким бы сильным и опасным Рин себя ни считал, справиться с пятью спортсменами на заднем дворе, где из освещения и подручных средств оказались только стриженые кусты и настенный светильник, было фактически нереально. Сандовал ещё смеялся, мол, забери своего щенка обратно, он слишком много гадит. Забери же, ну. Ты же не хочешь создавать Сэнди проблемы? Или тебе напомнить, из-за кого она так горько плакала на свой день рождения? О, Рин, а ты не знал, да? Хорошо, что Сандовал быстро заткнулся, координация движений не нарушилась, а мать с утра так и не заметила пропажу ватных дисков из своей косметички. Саэ с метровым шлейфом из перегара до трясучки не хотелось попасть на очную ставку из-за того, что он счищал с костяшек Рина вспенившуюся перекись прямо в распахнутых дверях ванной. Пожалуй, именно из-за его виноватого взгляда, разбитой губы и тёплых пальцев, осторожно шарившихся по затёкшей коленке, Саэ и спохватился поменять своё решение. Нет-нет, он искренне собирался бросить Рина где-то через недельку после Дня Независимости и согласиться сходить с Сэнди на свидание в качестве извинений за свой отказ — несколько отказов, на Рождество, День Святого Валентина и на её восемнадцатилетие, — но ощутил мягкое дыхание на своей щеке, увидел этот взгляд из-под приопущенных век, и… Поддался. Себе, своему позорному румянцу и мимолётному желанию уложить ладони на щёки Рина, исцарапанные травой и ветками. В эти мгновения Саэ не хотел вспоминать о существовании другого мира за стенами — он хотел вжать Рина затылком в плитку, носом — в нос, и ласково лизнуть уголок рта, чтобы подержать паузу и набраться сил предложить поехать на стрельбище вместе. Рин с кручёной ватой в носу, лопнувшими капиллярами в белках и вонючей мазью на верхней губе прямо-таки воссиял, но ничего не ответил.***
Кто-то наверняка посчитает такую перемену поводом для всеобщего презрения, но Саэ ничего не может поделать с тремя показателями собственной никчёмности. Первый — отчаянная вера в лучшее, втайне побуждающая не терять надежду ни при каких условиях. Второй — как бы Саэ ни открещивался от Рина и их тесной взаимосвязи, его постоянно подкашивает пресловутый зов сердца, от которого мокнут пальцы и розовеют уши, а во рту растекается такая приторная сладость, что зубы едва не сводит от передоза чем-то шаблонно-ванильным. Третий же показатель, пожалуй, самый логичный. Единственный логичный, вернее — Саэ уверенно вычленяет из своих побуждений рациональное желание держать всё под контролем, сопряжённое с желанием покорно положить голову на плаху. Никакого сопротивления, только Несквик с молоком в термосе, резиновый сэндвич с тунцом с автозаправки и череда оглушительных выстрелов. Уже через полчаса наблюдения за импровизированной тренировкой становится ясно, что Рин не тратил время впустую: мишени теперь располагаются на деревьях, дырок на них гораздо больше, а смена позиций происходит так резво, что сумбурный хруст мелких веток под берцами обрывается ровно на третьей секунде. Саэ моргает, затёкшая рука отбивает интервал на таймере. Рин невозмутимо перехватывает ствольную рукоять. На поляне светло — погода сегодня хорошая, — и просторно. В застывшем зрачке с прежней чёткостью отражается момент, когда бледную кожу пальцев, сплошь испещрённую неестественными бурыми пятнами, опять защипывает затвором. Ауч. Саэ сочувственно морщится, но Рин уже не замечает боли ни при отдаче, ни при перезарядке. — Сколько? — на выдохе бросает он, оттягивая помпу до упора. Медный волос стекает по щекам, жидкие кристаллы на экране горят роковым двенадцать и три. Утренний рекорд в десять и четыре пока не побит, но Саэ меньше всего хочет торчать здесь до сумерек. — Восемь с половиной, — безразлично вбрасывает он, проходясь по напряжённому силуэту якобы безразличным взглядом. Рин вздыхает и устало косится. — Врёшь. К ушам поднимается красноречивый жар. Саэ цокает языком, но мысленно чертыхается — так легко его обман ещё не раскусывали, — а из-под кожи на левой руке Рина выпирают белёсые жилы. — Саэ, — с нажимом произносит он, словно может психануть и спустить всю обойму в собственный рот. — Ладно, одиннадцать целых, две десятых, — более правдиво заявляет Саэ, рефлекторно отмахиваясь от писка над ухом. Дева Мария, отдых на природе во взрослом возрасте настолько безрадостен и скучен — по крайней мере там, где нет водоёмов, — что Саэ уже согласен погулять по центру города, посидеть у ратуши и поесть картошку в маке. Что угодно, пожалуйста, лишь бы не находиться здесь. Объективно говоря, организация досуга по проверенному шаблону гораздо комфортнее, чем отбиваться от голодных комаров, когда ты находишься в их логове без защитного спрея и москитной сетки. В любом случае, как бы Саэ ни хотел свинтить куда-нибудь поближе к цивилизации и её организованной нестабильности, Рин не предоставляет ему выбора. Он раздражённо морщится на озвученный результат, опускается на корточки вместе со своим ружьём, словно разрядившийся робот, и с силой пропахивает зелень под ботинком. — Блять, да какого же чёрта, — сдавленно шипит он, хватая волосы на висках с такой силой, словно хочет содрать с себя кожу. Негласное правило анализировать своё окружение работает похлеще металлоискателя — Саэ не сдвигается ни на дюйм, но отчётливо осязает ту смертоносную ауру, которую источает его сгорбленный, поникший братишка. — Успокойся, ты занимаешься только месяц, — слова поддержки вырываются изо рта скорее от безысходности, нежели из искреннего желания ободрить — Саэ уже понял, конкретно в этом случае с самооценкой Рина ничего не сработает. — Да какая хер разница, — подтверждая предыдущий тезис, вскидывается он, и пытается заглянуть в глаза. Пытается так старательно и отчаянно, что Саэ чувствует фантомные касания на губах, подбородке и шее, и наклоняет голову набок, безмолвно указывая на увесистый термос. — Ты учишься сам, и это охуеть какая большая разница, — с расстановкой проговаривает он, решая поддержать зрительный контакт. — Не будь идиотом, отдохни. Тина под длинными ресницами яростно бликует, Рин вскакивает с места и нервно перехватывает пушку. — Ты тоже всё делаешь сам, и что в итоге? В итоге должность капитана школьной сборной по американскому футболу, куча наград, директорские поцелуи в жопу, хвост из чирлидерш, подметающих за Саэ дорогу, и дикое желание послать всё на хуй и съебаться в Огайо. Но это вообще не в ту степь. — Стрелять — не швыряться мячиком, — уже из принципа возражает Саэ, вяло раскатывая себя между бугристыми корнями и травой. — Стрелять легче, чем побеждать на чемпионате штата, — угрюмо оспаривает Рин, играя желваками. Угол обзора заметно меняется, Саэ забрасывает ногу на ногу и всё так же выразительно глядит на его потное, посеревшее лицо, сплошь усыпанное пожелтевшими синяками. Естественно, Рин хмурит брови и пялится в ответ, безмолвно настаивая на своём. Доподлинно неизвестно, кто из них двоих быстрее выйдет из себя, но в кровеносной системе Саэ постепенно набирает обороты едкое раздражение. Ещё немного, думает он, и на этой поляне произойдёт мини-апокалипсис, а Рин реально получит мощнейший в своей жизни подзатыльник. — Саэ, — резко вздрагивают его губы. Саэ полосует по ним ядовитым взглядом. — Захлопнись. Одно неверное слово, мать его, и Рин поедет домой один. Саэ ещё с предыдущего раза прекрасно осведомлён, что бегство является запрещённым приёмом, но подобный финт явно выбьет его из колеи на несколько суток, вынудив пересмотреть график своих тренировок. Или отказаться от них хотя бы на неделю. Пожалуйста, чёрт побери. Накручивать самого себя за считанные мгновения гораздо проще, чем свалить отсюда. Молчание натягивается леской вокруг глотки, оцепившая поляну листва восторженно шуршит, требуя хлеба и зрелищ, но Саэ категорически против. Посеревший Рин с пушкой наперевес и поджатыми губами, кажется, тем более — в противном случае он бы не оттягивал подол футболки так, словно хочет порвать её на тряпки, сплести себе петлю и повеситься на ближайшем дереве. — …Ладно, окей, либо ты берёшь перевыв, либо стреляешь до тех пор, пока не сотрёшь пальцы в кровь, — хлопнув по своим бёдрам, на одном дыхании выпаливает Саэ, просверливая дырку в чужой переносице зрачками: — Ты же это хотел услышать? — Да, — тут же кивает Рин, и полностью расслабляется — самого страшного в его личной системе ценностей не происходит. — За-ме-ча-тель-но, — дёрнув щекой, отчеканивает по слогам Саэ, потому что его система ценностей больше напоминает горстку золы. — Тогда вали, пока я не передумал подтирать твои сопли. Честно говоря, общаться Рином в таком высокомерном тоне с явно выраженным презрительным подекстом — не самое приятное занятие. Более того, умницу-Саэ с его перекошенной нравственностью порой коробит настолько, что он хочет вмазать по собственному лицу чем-нибудь тяжёлым, проломить височную кость, смыть с морды кровь и на последнем издыхании взяться за Рина. Почувствовать, как под мякотью ладони трепыхается его кадык, распрощаться со страхом, переступить через примитивные инстинкты и давить до последнего хрипа, чтобы спасти окружающих — родных, соседей, одноклассников — от грядущих последствий. Загвоздка в том, что Рин с этими пугающими разговорами о естественном отборе, маниакальной одержимостью ночными объятиями и пронзительным рентгеновским взглядом, старательно исследующим посторонних на предмет угрозы его персональной, блять, государственности — в лице Саэ, в члене Саэ, в пальцах Саэ, и даже в его заднице, — всё чаще напоминает анархистскую гидру, утратившую способность пугаться приговоров, решёток и надгробий. Отруби такой голову — отрастит десять новых. Пробей защиту — нарастит новый панцирь поверх старого. Можно сказать, что Рин взял на себя роль непримиримого борца за лично установленную справедливость. Решил побыть главным врагом благоразумия, злых языков и законов их штата. Единственным человеком, перед которым Саэ всегда готов и отчанно хочет раздвигать свои сильные ноги, пускай он никогда и не сможет поддержать рассказы одноклассников об их сексуальном опыте. Пускай он никогда не сможет поделиться своими переживаниями о том, как сильно болит в груди, когда Рин прижимается к нему бёдрами, влажно сопит на ухо и неторопливо целует поджатые плечи. Саэ. Саэ, в тебе так хорошо. Саэ, я так соскучился. Чёрт побери, нет, Саэ не признается в этом даже под пытками. Никогда. Никому. В том числе и пастору, которому изливает душу насчёт безнравственных сверстников — видите ли, они постоянно подшучивают над его несчастным младшим братиком, и иногда эти шутки переходят все допустимые грани. Пастор участливо слушает и даёт советы, не передавая матери ни слова, но Саэ не воспринимает ни одно из наставлений, умалчивая о самой главной детали, способной изменить весь ход их псевдо-откровенного диалога в диаметрально противоположную сторону. Да, он молчит о занятиях стрельбой. О вкладках в браузере Рина. О содержимом папок на его компьютере. О его изнурительных тренировках. О том, что никто из тех отсталых обезьян пока не допёр, в какой заднице они очутились — уж кого-кого, а Рина с его пристрастиями безопаснее обходить седьмой дорогой. Безопаснее всем, кроме Саэ, которому не иначе как чудом удаётся тормозить этого сумасшедшего простыми словами. В противном случае он не подвисал бы на месте на долбанные полторы минуты, с нажимом натирая лицо пыльными ладонями, а Саэ не смотрел бы на всколыхнувшуюся ряску вокруг его зрачков. — …Короче, так. Саэ вопросительно дёргает подбородком. — Давай ещё полных магазина, а потом пикник, — наконец подытоживает Рин, выдавливает из себя «обещаю» — типа, на, хавай, большего не дано, — и снова лезет в патронник.