Troubled youth

***

Секунда — и стоячий воздух рассекает раскалённый свинец. Грохочет, кажется, на весь лес. Грохочет с задержкой, с промедлением, словно акустический удар даёт им фору на переоценку смысла жизни, исповедь какому-то там Богу и позорное бегство по адреналиновому мостику прямиком в Геенну огненную — не зря же пастор намекал, что долбоёбам путь в Рай закрыт. Иронично, что его слова, сказанные на службе всем присутствующим в качестве формального наставления, наконец-то нашли самого подходящего адресата. То есть, да, стоит признать — Саэ тот ещё долбоёб. Самый главный долбоёб из небольшого числа долбоёбов, нисколько не доверяющих чудесным историям про исправления и прочую высоконравственную хрень. Как вообще можно надеяться на то, что было придумано тысячелетия назад с одной единственной целью — с целью порядочно нассать людскому роду в уши? Быть может, подростковый максимализм наделяет Саэ излишней категоричностью, а добродушный пастор либо катастрофически слеп — раз в упор не замечает очевидных вещей, — либо прикидывается, либо просто-напросто живёт в мирке розовых пони, кормит там белочек с Флаттершай, помогает Эплджек в поле, и… Ладно, достаточно. Саэ не так уж и важны первопричины, когда он изначально клонит не к ним — они его никоим образом не касаются, — а к тому, что доказательств словам церковника в плоскости реального мира при дотошном изучении статистических данных наберётся примерно ноль целых и нихуя десятых. Впрочем, имей он, Саэ Итоши, хотя бы частичное доверие ко всем этим пустым разговорам про праведников и мучеников, которым непременно воздастся и бла-бла-бла, он бы непременно поиграл в справедливость и воспользовался мизерным шансом остановить пулю своей рукой. Максимально стильно и хладнокровно, согласно технике крутых парней из голливудских боевиков. Киношники, конечно, порядком занижают степень болевого шока и вероятной травматизации — оторванные руки не поднимут продажи поп-корна и не увеличат кассовые сборы, — но Саэ на все сто уверен: при таком любопытном раскладе не то, что Боги — каждый муравей в радиусе трёх миль непременно просёк бы, какой он благонравный и достойный парень. Бескорыстный порыв защитить окружающих сделал его калекой, представляете? Проблема в том, что Боги — на пару с архангелами и пророками, — судя по происходящему на всех семи континентах, давно не следят за деяниями своих отпрысков. Насекомым же — ещё более незначительным в масштабах предоставленной выборки, — абсолютно похуй на раскаты выстрелов и истошные крики промежуточного звена, возвышающегося над ними, а Саэ Итоши — то самое, блять, промежуточное звено, которое однозначно бы сорвало голос и потеряло с пакет крови — по прежнему притягивает к себе не подвиги, а беды, подражая тому рогатому чмошнику из мультсериала. Как там его звали? Блитц, кажется, да? Сраный «Адский босс», над которым угарает добрая половина его класса, вызывает у Саэ приступы тошноты — о времена, о нравы, — однако он почему-то вполне добровольно тусуется в своём персональном аду, предпочитая общество такого же чёрта относительно нормальным людям. Если предаться конкретике — Саэ уже как года три прописался на круге похоти, позволив себе с завидной регулярностью раздвигать ноги перед алчным младшим братом, выбравшим существование в условных границах пятого и нескольких последующих. — Да какого хрена? Почему именно сегодня? — взывает Рин откуда-то из гнева, но Саэ с перспективы своего второго — можно сказать, удивительно безопасного и уютного — совершенно не в курсе, почему именно сегодня. Между прочим, ещё где-то с полчаса назад у него были планы стащить с себя штаны, разложиться на тонком пледе, оплести ногами чужую поясницу и вдоволь натрахаться на природе, а не узнавать вот это вот всё. — Блять, боже, я нихуя не понимаю. Да, Саэ тоже не понимает. Не понимает, откуда в Рине взялось столько дряни и когда он успел настолько тронуться. — Я себя ни за что не прощу, — нервно бормочет он, шарясь руками по стволу, — не прощу, ни в коем случае не прощу, если налажаю по живой мишени. Саэ тоже ни за что не… Стоп, что? — Ладно, окей, я разберусь. В этом же правда нет ничего сложного, да? — успокаивает себя Рин, нисколько не реагируя ни на приподнятую бровь, ни на вопросительный взгляд, ни на общую слабость, охватившую шею его брата. Хлипкие позвонки, кажется, вот-вот не выдержат свинцовую голову, и Саэ всё-таки потеряет её в ближайшем овраге. Но Рин ведь найдёт и пришьёт на место, верно? Перезарядка наряду с его суетливыми причитаниями продолжается где-то вовне, затрагивая всевозможные оправдания по типу кривых рук, неподходящего атмосферного давления и плохого настроения. Саэ не наблюдает ни за ней, ни за её причиной, предпочитая отвлечённо разглядывать росу на своих промокших кроссовках. Наверное, надо было надеть кожаные — вымывать пыль и мелкие комья грязи с сетки… — Послушай, я не неудачник. Цепочка рассуждений сбивается с курса, зрачки полосуют по чужим ногам, и Саэ с досадой зажимает губы. — Я просто не сосредоточился. Побледневшие пальцы вытягиваются вдоль швов на джинсах, окунаясь в сырой воздух с земли. Медные брови сходятся у переносицы. Саэ всеми правдами и неправдами пытается швырнуть подсознание в прежнее русло размышлений. Пыль, мелкие комья грязи, сетка… — Я, чёрт побери, просто не сосредоточился, слышишь? Вся беда как раз в том, что Саэ слышит. Причём настолько отчётливо, что едва не начинает искрить от напряжения. Это всё уже слишком. — И нет, я не оправдываюсь. На кадык давит что-то извне, Саэ с усилием сглатывает — давление перемещается под челюсть, — крепко сжимает кулаки и тихо выдыхает, окончательно поднимая взгляд. Рин, сумасшедший придурок, стоит вполоборота, показывая свой точёный профиль с виноватой, почти ненормальной усмешкой на обветренных губах. Если обрезать кадр, то его физиономия станет точной реминисценцией волнения типичного подростка перед первым свиданием, но угол обзора Саэ сравним с широкоугольным объективом, поэтому в его краткосрочной памяти откладывается не Рин, а этот грёбаный дробовик. — Да, смотри на меня, — бормочет Рин, прицеливаясь. — Смотри. Саэ честно смотрит — и на его расхлябанную стойку, и на его согнутые руки, и на наморщенный нос, и на прищуренный левый глаз, — но напрашивающийся вывод рассыпается одновременно с нажатием курка. Бам. По чащобе вновь рокочет гулкое, надсадное эхо. Из гладкой мишени выбиваются острые щепки. Рин пошатывается и опускает пушку. Блять, проносится вспышкой в мыслях Саэ. — Блять, — вторит ему Рин, злобно зачёсывая чёлку, и продолжает грязно материться сквозь зубы. Потому что не так. Потому что недостаточно точно. Потому что он может лучше, и где же вообще его прежнее рвение. За считанные секунды Рин произносит столько слов, сколько обычно произносит за пару дней активных обсуждений дальнейших перспектив их отношений. Будучи невольным слушателем, Саэ, как и всегда, молчит — растерянно размышляет о составе растворителей в красной краске по центру мишени. Кроме шуток, алкиды и полиуретаны старательно оттягивают наступление момента, когда среди спутанных клубков нейронных связей, прямо в глубине каждого из сотен тысяч ядер, одна за другой зашипят страшные догадки. Рин ведь правда ебанулся — он уже битый час не думает о сексе, пикнике и просмотре фильмов на телефоне, он битый час стреляет и ебёт себе мозг. А ещё на дробь из его пушки не хватит и четырёх ладоней, поскольку такой обширный поражающий фактор тормознут только рёбра с неосвежёванным мясом. Нарастающее оцепенение мешает сделать шаг назад, Саэ вскидывает подбородок и со свистом набирает воздух в лёгкие, пока Рин опять вылавливает мишень в прицел. Из более-менее различимых звуков остаётся только шелест кустов, встревоженных каким-то зверем, и натужный скрип веток, рвущихся упасть на землю под собственной тяжестью. Один удар сердца — и почти идиллическую атмосферу портит резкий щёлчок. Трёхмерное пространство превращается в самый настоящий вакуум. Саэ коченеет. Густой лес над ним по самые кроны окунается в мёртвую, чёрную тишину, сравнимую с той, что настигает барабанные перепонки в минуту молчания. — Сейчас попаду, вот увидишь, — снова разрывает её Рин, вгоняя палец к спусковому крючку. Взгляд. Взгляд у него такой, что от центра хрусталика разбегаются почуявшие неладное разноцветные мошки. Что-то подсознательное подсказывает Саэ воспользоваться принципом «замри-бей-беги», и он тревожно сглатывает, жаля презрительным взглядом чужой висок. — Рин, хватит. Ткань на чужих плечах натягивается безобразными буграми. Заледеневшее сердце перекатывается вниз по рёбрам, язык примерзает к нёбу. — Нет, не хватит, поверь, — пыхнув ртом на свою чёлку, шепчет Рин. Бам. Мощная отдача отбрасывает его тело назад. Саэ инстинктивно сгибается ивовым прутиком и медленно сползает вниз по дереву, чтобы избежать любого столкновения с опасностью. — Вот теперь по-настоящему попал. В прикрытых капюшоном ушах стучит и немного позвякивает, словно что-то — или, скорее, кто-то — тщательно проверяет прочность сдерживающих его креплений. — Посмотри-ка. Плотная шнуровка чужих берц мелькает в высокой, пышной зелени, Саэ натирает бёдра ладонями, провожая её переплёты пристальным взглядом. Руки жжёт ткань, любопытство на грани с испугом — щёки, но он не собирается глядеть ни на дюйм выше — и без того понятно, что Рин держит путь к мишени. — Нет, правда, глянь, аж по восьмёрке, — почти торжественно произносит он, забрасывая пушку на плечо. — Я же говорил, что попаду. Надо было только сконцентрироваться. Должно быть, на поляне вовсю пахнет порохом от его попыток сконцентрироваться на стрельбе, но роза ветров определённо на стороне Саэ — вместо омерзительной, въедливой вони со стороны чужой фигуры, облачённой во всё чёрное, он вдыхает запах молодой листвы, сена, сохнущего на полях, и собственного шампуня. Даром, что общего на двоих. Конкретно в этой ситуации их родство ничего не значит. Ладони ползут вниз по щекам, оттягивая за собой кожу. Саэ пропускает между ними сдавленное шипение, горбится в попытке слиться с корой позади себя, и наконец поднимает глаза к чужому лицу. — И кого же ты представил сейчас? Вопрос звучит так доверительно, ласково и мягко, что Рин, ведомый этой интонацией, расправляет плечи и смущённо отводит взгляд, зарываясь рукой в свои пряди на затылке. — Ту конченую шмару, просившую у нас мелочь на парковке. Глянь-ка, а он не шутил, хихикает внутренний голос. Кровь вскипает, как вода в закоротившем чайнике. Представь себе, Рин не шутил. Саэ в сердцах сплёвывает себе под ноги и резко поднимается вверх по стволу, пропахивая кору позвоночником, спрятанным за тканью рубашки. И на что ты вообще рассчитывал, задавая этот вопрос? На благоразумие? На то, что фразочки про месть окажутся ничем иным, как последствием хренового чувства юмора? — Нет, а ты видел проколы на её венах? — бесцветно спрашивает Рин, прежде чем хищно пригнуться и непривычно-странно потянуть уголок рта в сторону. — А если у неё ВИЧ? Саэ укоризненно скрещивает руки на груди, отказываясь принимать происходящее. Такого действительно не может быть. Не могло. Не с ним, чёрт побери. — Скажи, что ты сейчас прикалываешься, — вырывается само собой. Рин отрицательно качает головой, опираясь на коленные чашечки. — …Нет, просто хочу тебе помочь, — упрямо доносится из-под его длинной чёлки. — Заранее подготовиться к тому, что с нами рано или поздно случится. В башке что-то щёлкает, Саэ отталкивается от дерева и демонстративно дёргает губой, запихивая кулаки в карманы штанов. С нами? Выработанные временем и обстоятельствами рефлексы подсказывают не глядеть в чужие глаза, ощутимо метящие на губы сквозь гладкие пряди. Они подсказывают глядеть выше и вскользь. Через тернии к блядским звёздам в пасмурный полдень, чтобы до упёртого мозга наконец дошло, насколько паршивые перспективы рисуются для них обоих. — Я… — начинает было Саэ, но прерывается для того, чтобы прочистить горло — голос слишком непонятный, просевший, будто не его собственный. Между размашистыми кронами тянутся серые облака, над ухом пищит голодный комар, а Рин терпеливо ждёт ответа, виляя воображаемым хвостом. Пальцы отвратительно мокнут, мстительно дербаня швы на подкладке. Саэ долго моргает, мысленно посылает всё сущее по сторонам света и укладывает себя в гроб. Строго до понедельника. Или до вторника. Или до среды. Аккурат до зачёта по алгебре. В любом случае, он пока не готов решить, когда и как закончить этот блядский цирк с их тайными потрахушками. — К чёрту тебя, я поехал домой. Да, домой. Отсюда подальше. Подальше от этой стрёмной пушки и пришибленного Рина, который, едва услышав вердикт, внезапно изменяется в лице и срывается с места. Херов спринтер. Хотя Саэ, судя по частоте смены кадров на сетчатке и хрусту отсыревших веток под подошвами, всё ещё быстрее. — Стой. Никаких жалобных «стой». Дрожащие зрачки избирательно скачут по стволам, кустам и далёким очертаниям капота отцовского пикапа, сердце взвивается к глотке и пережимает голосовые связки. — Саэ, пожалуйста. Шелест травы приближается, Саэ загнанно дёргает кадыком и ускоряет шаг, надеясь вырваться из западни без видимых повреждений. — Рин, просто отвали от меня, — выцеживает он на выдохе, перемахивая через замшелый бурелом. Это гиблое место, тебе стоит оставить своего братишку и вернуться домой, наиболее логично подсказывает внутренний голос. Смотреть там отстойные фильмы для старпёров, соглашается с ним Саэ. Жрать мамину еду, избегая простых углеводов, читать умные книжки, дрочить, в конце концов, раз вскоре появятся ограничения в сексе, синхронизируются они оба, натягивая терпение до предела — одно неверное движение, и будет плохо всем. — Саэ, — бесстрашно вклинивается Рин, задевая плечо. — Да блять, я не хочу ничего слышать, — раздражённо скрипит Саэ, едва ощутив касание его пальцев сквозь ткань рубашки. Всё верно, от Рина не нужно ничего хотеть. Разве что потребовать отдать ключи от машины, пускай и через скандал, заставить научить отличать газ от торомоза в ультимативной форме, и затем — на прощание — самолично сломать этому идиоту руку. — Саэ, послушай меня, — почти скулит он, хватая второе запястье. Нет, сломать, пожалуй, надо сразу обе. — Попробуй понять, прошу, — буксует на месте Рин, повторяя смысл предыдущей фразы. Его тонкие, скрюченные пальцы крайне неловко бегают по предплечью, ища примирения среди чёрно-красной клетки. Если бы Саэ предугадал, что их родство доведёт обоих до такого, он бы с младенчества не выходил из комнаты. Но предупреждений не следовало, машину времени так и не изобрели — слухи про андронный коллайдер всего лишь слухи, — поэтому Саэ не глядя вырывается из неуверенной хватки и переходит на бег. Трава под ногами блестит и стрекочет о джинсы, башку колошматит лихорадочное «давай же, брось его прямо здесь». Рин, кажется, не рвётся догонять. Впервые за несколько лет их постоянных ссор и перегавкиваний. Внутренний голос молчит, воздерживаясь от комментариев, в башке всплывает синий экран, а Саэ обессиленно скулит и раздувает крылья носа, словно сейчас взорвётся.