Лукавые омуты

Царь шел по подземелью, направляясь к камере, что глядела на него с конца коридора. Тусклый свет факелов освещал дорогу, а шаги в безлюдной тишине казались слишком громкими. Грозный пытался унять волнение, что разбушевалось в его душе, но получалось, откровенно говоря, плохо. Открыв чугунную тяжелую дверь ключами, государь вошел в темницу, где светом служил лишь луч желтой луны, просачивающийся из маленького окошечка, перегороженного железными прутьями, что находилось прямо возле потолка. Привыкнув к темноте, Юнги огляделся и увидел спящего Басманова на кучке сена, расстеленного на полу. Бесшумно подобравшись к парню, царь практически невесомо коснулся его плеча, вырывая из беспокойного сна. Испуганно раскрыв глаза и какое-то время метаясь потерянным взглядом по лицу напротив, Чимин громко сглотнул вязкую слюну и едва внятно вымолвил: — Приснилось… Еще не умер… — Тише-тише, — прошептал Юнги, прикасаясь к чужому лицу ладонью, поглаживая мягкую щеку. — Ты будешь жить, Чимин. Слышишь меня? — Как жить? — еле слышно проговорил Басманов, все еще не понимая происходящего. — Не могу жизни тебя лишить. Не смею любовь свою убивать, — Юнги опустился перед парнем на колени и прижался своими горячими губами к его холодному лбу. — Ты уже убил, и я убил… Я не хотел… — всхлипнул Чимин, прижимаясь к груди возлюбленного и слушая гулко стучащее сердце. — Я знаю, Мини, потому отменил твою казнь, — на мгновение глаза Басманова вспыхнули отголосками надежды, что растворилась в следующий миг, словно рассеявшийся туман. — Ты будешь отправлен в ссылку. Сегодня на рассвете за тобой придут. Чимин промолчал, лишь сильнее прильнул к родному теплу, сохраняя в памяти свежий аромат ночного холода, исходивший от царя. Счет времени потерялся, и влюбленные даже не заметили, как за окном начало светать. Юнги взял ладонь Чимина в свою и прислонился к его губам своими в прощальном поцелуе, полном тоскливой нежности, от которой в сердце неприятно кольнуло. Чимин понял, что это конец; по его щекам вновь покатились слезы, и поцелуй приобрел солоноватый вкус. Они навсегда запомнят эту ночь. Находясь рядом друг с другом, Юнги и Чимин уже тосковали по прошлому, что не отпускало их скрепленные любовью сердца. Нещадно разорвав поцелуй, что будто бы мог продлиться целую вечность, Юнги уткнулся своим лбом в лоб Чимина, глядя в заплаканные глаза, что были полны болью, рвущей душу в клочья. — Прощай, Мини, — Юнги тяжело дались эти слова. Огромный ком в горле мешал говорить, а скатившаяся по щеке одинокая слеза упала прямо в руки Чимина. — Не держи на меня зла. Я государь, и ежели покажу им слабость свою, так они живьем меня сожрут. Знай, что не будет более в жизни моей любви. — Бог тебе судья, а я всего забыть не смогу… Ненавижу тебя столько же сильно, сколько и люблю. Прощай, царь, пусть сердце твое хранит лучи светлых воспоминаний. Сжав маленькую ладонь в своей, Юнги поднялся и ушел, даже не обернувшись, чтобы не сорваться и не остаться здесь, вместе с ним.

***

«Милое мое солнце, месяц мой молодой, не сможешь и представить ты, как плачет мое сердце без ласки твоей и любви. Каждый день божий проходит смурно и безрадостно. Безграничная тоска пожирает меня, словно разъяренный голодный медведь. Я же волком вою по ночам, смотря на луну и вспоминая руки твои теплые. Так не хватает мне жарких касаний, нежных поцелуев, любовных слов… Так больно, батюшка… Мне душу кромсают ножи, что чудились в твоих глазах, когда обвинял ты меня, когда хотел головы меня лишить. И право, лучше было бы умереть, чем заходиться плачем всякий раз, когда вспоминаю я наши прогулки. Во мне что-то светлое лучилось при встречах с тобой, бескрайнее, как государство твое. Я помню всё. До единой детали помню. Каждое ощущение, каждое сказанное тобой слово. Помню ароматы садов твоих и вкус яблок наливных, которыми ты так заботливо кормил меня. Помню, как ты гладил колени мои и плечи целовал, а я млел и жаждал твоих губ всегда. Помню… А впрочем не важно, это моя боль, не твоя, хотя я все же смею надеяться, что иногда посещает тебя наша счастливая жизнь. Во снах являешься мне каждую ночь, прикасаешься к белой груди моей, а потом сердце вырываешь голыми руками. Я падаю замертво, а перед глазами лишь вижу презрение твое, что добивает меня, венчает мою жизнь концом. Всякий раз просыпаюсь я в холодном поту, после чего подолгу бесцельно брожу в своей комнатенке, пытаясь успокоиться хотя бы на мгновение. Не отпускаешь ты меня, и я тебя отпустить никак не могу. Ты от меня далеко, так запредельно, что расстояние это ломает меня. Я тревожусь о здравии твоем, как же ты там? Куча предателей вокруг, что только и ждут момента, как бы отравить тебя. Боязно мне, и сердце все не на месте. Милый, желанный… Как хочется шептать тебе это ночами… Люблю чрезвычайно, безмерно, как никогда не любил. Мне жизни без тебя нет. Если бы знал ты, как жалею о том, что просил благословения у колдуна… Глупость моя, жажда любви твоей сгубили меня. Как пригодно рядом с тобой мне было, как ликовала душа моя. Птицы пели в сердце моем, а я все не мог налюбоваться искрами очей твоих и улыбкой благоговейной. Прости меня, любезный, прости грехи мои. Не будет более мне счастья без милости твоей. А о жизни я и не мечтаю теперь, лишь хочу свидеться с тобой до кончины своей. Я не смею просить тебя ни о чем, только буду надеяться, что письмо мое дойдет до тебя и не побрезгуешь ты прочесть его. Желания, мечтания мои… Они тщетны, неисполнимы, но я до конца верить буду, что ты явишься ко мне в своем светлом облике. Как сама смерть, настигнешь… Как пчелы любят розы в садах твоих, так и я люблю тебя. Не думал я, что сердце мое способно на такое великое чувство, а оно, оказывается, может биться ради кого-то. Я люблю тебя, Юнги. Навеки твой Мини…» Уже в который раз царь перечитывал письмо от дорогого человека. Единственное письмо за пять лет разлуки. Юнги спешил, торопился на желанную встречу. Лошади уже выдохлись, но он все же доехал до небольшого одинокого домика на окраине глухой деревни. Грозный огляделся: голые деревья были припорошены пушистым снегом, пасмурное небо скрывало холодное солнце, а мелкие снежинки падали с неба, кружась в медленном танце. Спрыгнув с саней, царь направился к крыльцу, покрытому толстым слоем белого снега. Торопливо раскрыв дверь, мужчина вошел внутрь. Дом пустовал, а зябкий холод был почти таким же, как на улице. Небольшая комнатка с маленьким столом да старой кроватью в некоторых местах покрылась пыльной паутиной. Деревянные окна будто бы кто-то разрисовал снежными узорами. Темно и тихо. Юнги осмотрелся и, ничего не поняв, вышел на улицу. У соседнего дома стоял старичок, заинтересованно смотрящий на редкого в их краях гостя. Царь быстрым шагом подошел к мужчине. — Здравствуй, старик. Не подскажешь, где хозяин? — Юнги махнул головой в сторону дома, откуда только что вышел. — Здравствуй, здравствуй. Так помер он, ужо дней пять как. Мы его схоронили на местном кладбище, — старичок рукой указал на темное пятно вдали. — А ты родственник что ли? — Да… Спасибо. — Да не за что, — пожал плечами мужчина. Юнги, опустив голову, вернулся в комнатушку. Теперь все ощущалось совсем по-другому. Дом казался неживым, владелец навсегда покинул его. Сев на скрипучую кровать, царь нахмурился. Прямо напротив висела икона, и Юнги, перекрестившись, прилег на жесткую подушку, делая глубокий вдох. Сердце вновь будто ножом пронзило. Дышать стало тяжелее, воздух казался каким-то острым, режущим горло. Схватившись рукой за грудь, Юнги зажмурился. Больно. Так больно, что телом чувствует. Царь вытащил из кармана сложенный листок и прижал его к сердцу. То самое письмо, написанное рукой Чимина. — Прости меня, Мини. Я не успел.