***
Чимин спешно направлялся к кабинету государя, игнорируя слова стражников, кричавших о том, что царь занят. Коротко постучав и распахнув массивную дверь, Басманов ворвался в небольшую светлую комнату, где за столом с кипой бумаг сидел Грозный. Хмуро оглядев вошедшего, царь отложил челобитные в сторону и уставился заинтересованным взглядом на Чимина, говорившего без умолку. — Царь-батюшка, бояре твои произвол творят! В мужеложестве меня попрекают, пока сами с парнишками деревенскими забавляются! — чуть ли не задыхаясь от возмущения, тараторил Басманов. — Мини, с каких таких пор тебя волнуют завистливые языки этих остолбеней? — усмехнулся Юнги, усаживая парня к себе на колени. — Да с высокой горы я хотел плюнуть на этих мужей позорных, вот только на себе обиды не потерплю! — Кто посмел тронуть тебя? Кто посягнул на мое?! — строго спросил Юнги, заглядывая в чужие глаза, что искрились пламенем злости. — Морозов ручонки свои потные распускает, — выдохнул Чимин, поворачивая голову так, чтобы царю стал виден небольшой порез на шее, что еще не покрылся коркой. — Ирод, — прошептал Юнги, дотрагиваясь кончиками пальцев до места около раны. — Голыми руками удушу. — Царь-батюшка, позволь мне самому расправиться с неугодным, — попросил Басманов, ладонью касаясь чужих волос. — Пыточная в твоем распоряжении. Не посрамись перед обидчиком и окажи ему должный прием, — царь оставил короткий поцелуй на шее Чимина и, поднявшись вместе с парнем, вышел из кабинета, чтобы обратиться к страже. — Боярина Морозова отыскать и в пыточную доставить, приковать к стене. Дальше слушайтесь приказов Басманова. — Как прикажете, царь-батюшка, — стражники поклонились и поспешили удалиться на поиски. — Спасибо, свет души моей, — улыбнулся Чимин, поклонился и поспешил в пыточную.***
В пыточном подвале было темно. С потолка падали редкие капли грязной воды, спертый воздух пропитался запахом сырости. Единственным освещением служил одинокий факел, горящий в углу. На грязном полу, выпачканном багряной засохшей кровью, валялись орудия пыток, что могли навести ужас на каждого, кто попадал сюда. Полумрак, треск маленького пламени, тихая капель и крики — всё это наполняло пыточную. К каменной стене был прикован боярин Морозов, полностью раздетый стражниками по приказу Чимина. Толстое тело, от которого несло кислым запахом пота и перегара, безвольно болталось на цепях, а владелец его без умолку голосил проклятия в сторону Басманова, что лишь ухмылялся, следя за тем, как отчаянно пытался дергаться мужчина. Вынув из кармана собственный нож, Чимин неспешно подошел к боярину и, приставив острие к чужой шее, заглянул в бегающие из стороны в сторону глаза напротив. — Доигрался ты, Морозов, — хмыкнул Басманов, легонько ведя лезвием по коже на шее и спускаясь им к лобку. — Не хочется пачкать государев подарок твоим жиром… А придется… Я, Сашенька, обид не прощаю. А царь-батюшка не любит, когда трогают то, что принадлежит ему. — Прости, прости меня! Да ведь не хотел задеть тебя я! — завыл мужчина, когда почувствовал холодное лезвие, давящее на основание его члена. — Прости, Чимин, прости! — На что прощенье мне твое? — Басманов рассмеялся и, перехватив нож поудобнее, медленно провел острым лезвием по толстой коже руки, отрезая верхний слой так, что стало видно кровавое мясо. Вся комната огорошилась истошным воплем Морозова, из чьих глаз градом катились слезы. — Я обещал резать тебя по кускам каждый день, но знаешь, век ныне гуманный, да и времени ни у кого на тебя нет, — Чимин бросил окровавленный кусман на пол и схватил боярина за бороду, резким движением отрезая сальные волосы. — Поэтому над тобой смилостивились и лишь приказали посадить на кол. Ты ведь любишь такие развлечения, верно? — Отпусти, — ревел Морозов, истекая кровью. — Нет, — улыбнулся Басманов и утешающе похлопал по чужому плечу. — Не переживай, тебе недолго осталось. Обтерев грязный нож о живот боярина, Чимин отдал страже приказ: — Сделайте милость для нашего старого друга: приготовьте самый красивый кол, чтобы умирал Морозов с чувством прекрасного, — он отошел к двери и в последний раз взглянул на мужчину. — Прости, Сашенька, но на казнь твою прийти не смогу. Дела государственные безотлагательны, а потому всех благ тебе на том свете, — весело усмехнувшись, Басманов вышел из пыточной с чувством собственного превосходства, заставляющего довольное сердце ликовать, пока в устрашающей комнате продолжались крики боли, что эхом разносились по подземелью.***
День медленно, но верно близился к своему завершению, унося за собой все тяготы и дела. Закат, когда небо наполовину ночное, а наполовину цвета спелой малины, по-особенному прекрасен. Свежий лесной воздух на толику прохладен. Под тяжелыми копытами вороной лошади шуршит трава, а безмятежный ветер колыхает листья на бесчисленных деревьях. Басманов, вышедший в одиночестве на конную прогулку, восседал на своей лошади, глядя по сторонам и рассматривая вечернюю красу природы. Будучи погруженным в свои мысли, Чимин и не замечал, как из-за высоких кустов лесной смородины за ним наблюдает один из приближенных царя — Малюта Скуратов. Малюта был мужчиной в возрасте, его рыжие волосы и борода сияли в свете солнечных лучей, а казавшиеся добрыми глаза на самом деле скрывали жестокость; маленький рост делал Скуратова похожим на лешего из сказок для ребятни. Пытливый взгляд безотрывно следил за Басмановым, что спустился к небольшой быстротечной речушке, напоминавшей голубую ленту, вплетенную в косу русской девицы. Чимин слез с лошади и склонился над рекой, оглядывая свое отражение и набирая в ладони студеную воду, чтобы омыть ею лицо и смочить горло. Усевшись на траву около берега, парень взглянул на небо, что все больше накрывалось ночным куполом. Безмятежная тишина успокаивала, сеяла в душе чувство умиротворения. Покой длился недолго. Из кустов вышел маленький старичок в каких-то лохмотьях и с нелепым колпаком на голове. Седые длинные волосы и борода старика были спутаны, а лапти на коротких ногах потрепались временем. Мужичок рыскал по берегу, выискивая что-то. Наткнувшись на заинтересованно оглядывающего его Чимина, старик, сощурившись, посмотрел на него и внезапно нарушил тишину своим скрипучим голосом: — Любовь в жизни твоей есть, а ты всё боишься, что в раз исчезнет она. Постоянно себе душу рвешь и плачешь, плачешь, плачешь. — Что ты несешь, старый? — нахмурился Басманов, поднимаясь на ноги. — Ничего подобного! — Вишь, как я попал точно. Не отрицай, Чимин-и, то, что на сердце лежит. Не плачь ночами, твоя любовь крепка и обоюдна, — по-доброму рассмеялся старичок. — Кто ты такой? Откуда меня знаешь? — парень удивленно вскинул брови и на всякий случай полез в карман кафтана за ножом. — Я тебе не враг, — улыбнулся мужичок, протягивая Басманову руку. — Говори, кто таков! — Чимин нахмурился и отошел на пару шагов назад. — Колдун я местный, звать меня Гавриил, — старичок усмехнулся. — Не пугайся, Чимин-и. — Колдун, говоришь? — Басманов на мгновение задумался. — А обереги делаешь? На любовь, счастье там… Сунув руку в карман, старик вытащил оттуда маленький холщовый мешочек, почти такой же, какой нашли у Афоньки Вяземского, и протянул его Чимину. — Повесь его на шею и будет тебе счастье во всем, богатство и любовь безграничная. — Не обманываешь меня? — сощурился Басманов, с опаской принимая оберег и надевая его на шею, тут же пряча под тканью кафтана. — Каков смысл обманывать мне? Все от чистого сердца, — колдун пожал плечами и уже собирался уйти, но его остановили. — Постой, старый. Вот возьми, — Чимин вложил в руку старика золотой перстень с большим драгоценным камнем. — Это моя тебе благодарность. — Дай Бог тебе здоровья, — колдун поклонился и жадным взглядом осмотрел украшение в свей руке. — Ступай, — Басманов взобрался на лошадь и поехал ко дворцу, не оборачиваясь, лишь изредка опуская взгляд на свою грудь, где под слоем одежды таилась сила колдовская. Притаившийся за деревьями Малюта ухмыльнулся, и ухмылка эта напоминала победную. Выждав момент, когда Чимин скроется с горизонта, Скуратов выехал из своего укрытия и помчался во дворец. Подъехав ко дворцу, Малюта передал своего коня слугам и поспешил к государю. Чуть ли не бежа по коридорам, мужчина торопился скорее попасть к царю, чтобы донести на ненавистного Басманова, что крутился под ногами Грозного и путал своими чарами. Скуратов еле сдерживал радостную улыбку, дабы не выдать себя. Наконец этот вертихвост получит по заслугам. На мгновение остановившись перед дверью и переведя дыхание, Малюта принял как можно более равнодушный вид и, постучавшись, вошел в кабинет царя, нервно теребя пальцы рук. — Здравствуй, царь-батюшка, — Скуратов отвесил государю поклон. — Чего тебе, Малюта? Не видишь? Занят я, — промолвил Грозный, не отрывая взгляда от бумаг. — Дело у меня срочное, отлагательств не терпит, — протараторил слуга, затаив дыхание. — Говори скорее, раз срочно, — все так же незаинтересованно ответил Юнги, выводя что-то чернилами. — Ездил я на прогулку конную, повстречал там Басманова, он у речки нашей сидел, — начал Малюта, когда царь поднял на него глаза. — А немного погодя пришел к нему колдун старый да передал мешочек, в точности такой же, какой у Афоньки Вяземского выпал. Басманов ему за это перстень свой отдал. — Следишь, значит, — хмыкнул Грозный, откладывая перо с чернилами в сторону. — Ну слушай меня, Малюта. Слова твои вес для меня имеют, но вот верить им или нет, я еще не решил. Приведи колдуна во дворец и допроси, как полагается; перстень этот найди. Вот тогда и приходи ко мне с доносом своим, — царь откинулся на спинку своего стула и махнул в сторону двери рукой. — Оставь меня, дел много. — Как прикажешь, батюшка, — Скуратов вновь поклонился и поспешил покинуть кабинет, оставляя государя в тихом одиночестве. Как только хлопнула дверь, Юнги позволил себе прикрыть глаза и тяжко выдохнуть, сжимая и разжимая кулаки. Все мысли о государственных делах вылетели из головы, и теперь Грозный не мог сосредоточиться на работе. Царь не верил, вернее не хотел верить в то, что любимый человек мог его предать, жестоко растоптать. Сердце болезненно сжималось, а Юнги надеялся, что у Малюты не будет доказательств, что все это он придумал только для того, чтобы насолить Чимину, которого так не любят при дворце. — Мини… Неужели обманул меня? Нет, не хочу думать… Ежели сам бы признался мне в грехе этом, я бы простил… Да, без раздумий простил бы. Но донос сделал Малюта, а его так просто не уберешь… Появятся разговоры, а они сейчас ни к чему. А в конце концов царь я или не царь? Неужели не могу делать то, что мне заблагоразумится? — Юнги нахмурился и подскочил со своего места, начиная мерить комнату шагами. — Не могу… Я государь, ответственность взял. А ежели я буду предателей возле себя держать, так и двух лет не проживу еще… Сложно… Быть бы простым человеком, жить бы в деревушке глухой да горя не знать, милуясь в объятиях любви… А нет, нельзя мне так. Богом, судьбою писано мне царем быть, людом простым управлять да наставлять его. Должен я сильным быть, а так не хочется… Мне бы хоть день-два отдохнуть от всех этих мужей двуличных да баб робких. Уехать в слободку вместе с Чимином на лошадях втайне от всех, пропасть, чтобы никто и не знал, где, с кем я и чем балуюсь. Нельзя, не должен… С самого детства твердят, с самого дества лишают. А ведь грех мне жаловаться, в достатке живу, ем вкусно и пью, все желания мои исполняют, а где-то там люди от зари до зари изнуряют себя, чтобы выжить… Мне не понять, им тоже не понять. И не поделишься ни с кем… Слабину дашь, так живьем сгрызут, как псы голодные кость обглоданную, — Грозный подошел о окну и оперся руками о раму, смотря вниз, где медленно прогуливался Басманов, повесив голову. — Сник весь… Неужто стыдно ему? А ежели стыдно, значит, предал таки… Кому верить? Себе, Скуратову или Чимину? — государь сел обратно на стул. — Любви поверишь — ослепнешь и не заметишь, как тебя живьем прикапывают изо дня в день. Поверишь тем, кто каждый день только и мечтает с трона снять — не увидишь, как тебя по рукам и ногам связывают. Остается только себе и верить. Никому в этом мире лжецов доверять нельзя, только себе… А и себе тоже верить не всегда можно, — Юнги устало потер глаза пальцами и вновь взял перо в руки. — Соберись. Ты царь, ты должен работать. Тебе нельзя быть слабым! — он сжал руку так, что перо в его руке надломилось. — Когда я уже получу покой? — Юнги отбросил перо в сторону и закрыл лицо руками. Со стороны могло бы показаться, что он плачет, но это не так. Царь не позволял себе проронить и маленькой капли, ведь слезы не для правителей.***
Очередной роскошный пир, очередная шумная пьяная толпа, те же шуты — все это, словно круговорот, повторялось из раза в раз. Царь задумчив и хмур, даже любимое хлебное вино не позволило ему расслабиться. Накануне Малюта все же привел колдуна во дворец и показал кольцо Басманова. Сам того не подозревая, Скуратов своей жаждой угодить государю разбил жестокое сердце, поросшее толстой коркой льда, но единственный раз доверившееся одному человеку. Грозный окидывал своих подданных взглядом, выискивая лишь одного человека. Заметив черную макушку на входе в зал, Юнги поднял руку, призывая всех к молчанию. Испуганный ропот прошелся по толпе. Бояре уставились на государя, ожидая своего приговора. Царь же не спешил подниматься с трона и говорить что-либо, он лишь прожигал глазами Басманова, что непонимающе смотрел на Юнги. Вдруг в зал вошел Малюта, за шкирку волоча колдуна, чье лицо было обезображено, а ноги еле-еле плелись по полу. — Чимин-и, знаком тебе дядька? — царь кивнул в сторону старика. — Он говорит, что знаком, — ответом служила глумящая тишина. — Чего молчишь-то? Сказать тебе нечего? — усмехнулся государь. — А колечко твое у него откуда? Неужто обронил на берегу? Вещица-то ценная, не у каждого такая водится. — Юнги встал с трона. — Подойди сюда, Чимин. Покажи нам, что скрываешь под кафтаном-то! Или помочь тебе раздеться? — Что происходит? — еле слышно вымолвил парень, неуверенно шагая к царю. — Расстегни кафтан, Чимин-и, — прошептал Грозный, подходя к Басманову и цепляя его подбородок золотым посохом. — Малюта, помоги парнише. Скуратов подошел к Чимину и ножом срезал пуговицы на дорогом зеленом кафтане, расшитом золотыми нитями. Распахнув полы одеяния в стороны, мужчина увидел на чужой шее оберег и перерезал нить, на которой висел мешочек, тут же протягивая его царю. — Это, Чимини, что? — вскинул бровь государь, тыча мешочком в лицо Басманова. — Это… Это… — Чимин бегал глазами по лицу царя, не зная, что сказать. Шумно сглотнув, парень пристыженно опустил взгляд. — И всё же все грехи на службе моей ты собрал, — горько усмехнулся Грозный, бросая оберег на пол. — Не вели казнить, луна моя светлая. Колдовство это на любовь твою пламенную и отношения крепкие! — заговорил Чимин, судорожно вдыхая недостающий воздух. — По стопам Вяземского пошел… А я ведь верил тебе, Чимин-и, — протянул Юнги, глядя в чужие глаза, что норовили вот-вот наполниться слезами. — Закончилась сказка, голубчик. Удел твой — хладеть в земле сырой. — Государюшка! Милый! Солнце мое ясное! Послушай! — Басманов кинулся к царю, хватая его за рукав. — Не предавал тебя, и в мыслях никогда не было! Мечтал лишь о ласке твоей да Бога о ней просил! Я ведь, как пес, верен светлости твоей и тьме! Готов у ног лежать, ежели того попросишь! — Чимин упал перед Грозным на колени, целуя подол его царского одеяния. — Полно, Басманов. Ты уже обличил свою натуру, — сухо отчеканил Юнги, замирая. — Прощенья не дождешься, моли Бога о быстрой смерти. — Царь-батюшка… Вспомни, как служил я тебе исправно! Все желания твои воплощал, с счастьем на встречи к тебе шел! Да ведь нет того, чего я умею! — зарыдал Чимин, обнимая колени государя. Юнги взглянул на чужое лицо, по которому рекой лились горькие слезы. Сердце царя пропустило удар. Еще чуть-чуть, и правитель падет перед Чимином, лишь бы тот не плакал. На мгновение прикрыв глаза, чтобы собраться, Юнги схватил Басманова за ворот кафтана и поднял на уровень своего лица. Приблизившись к уху парня, государь прошептал, пытаясь скрыть дрожь в голосе: — Где твое достоинство, Чимин? Прими смерть свою с покаянием! Всю жизнь ты никому в ноги не падал, так и теперь поднимись и плечи расправь. Не дай же торжества мышам боярским над судьбою твоей! Веди себя гордо. Закусив губу, Чимин отвел взгляд в сторону, лишь бы не смотреть в такие любимые глаза, что глядели на него с непомерной болью, ломающей изнутри. Еще мгновение, и Басманов не сдержится, примкнет к желанным устам, чтобы в последний раз ощутить их сладость перед кончиной своей. Нельзя. Бояре прозорливы, они нападут со спины, если поймут, куда можно давить. — Стража, уведите его. Чимина схватили под руки и потащили на выход. Парень не сопротивлялся, он уже принял свою участь, лишь громкие всхлипы срывались с покусанных губ да хрустальные слезы падали на каменный пол. Обернувшись в последний раз, Чимин столкнулся с холодным взглядом государя, что крепко стискивал челюсти, борясь с желанием выдернуть любимого из цепких лап стражников. Следом за Басмановым вывели колдуна, которого сразу же направили на казнь. Старик потерянно оглядывался, не зная, что ему делать. Он лишился всего в один миг, и теперь ему остается только смириться со своей судьбою. Царь устало сел на свой трон и, вновь оглядев тихую толпу, внезапно крикнул: — Проваливайте! Уходите прочь! Никого видеть не желаю! Напуганные гневом царя, бояре засеменили на выход, создавая столпотворение и давку. Мужчины спешили скорее покинуть зал, совершенно не заботясь о тех, кто падал и не мог подняться. Когда столовая полностью опустела, Юнги бросил посох на пол, снял с себя шапку и кинул ее на стол. Ударив кулаком по столу так, что тарелки на нем подпрыгнули и задребезжали, государь закричал. Громко, истошно. Огромная дыра в груди росла за считанные мгновения, наполняясь беспокойным морем жгучей боли, пронзающей сердце на поражение. Юнги сполз с трона, опускаясь на колени, и неожиданно даже для самого себя заплакал. Редкие слезы покатились из карих глаз, капая прямо на дрожащие руки. Как бы царь не старался сдерживать плач, у него не получалось. Предательские капли продолжали бежать. В тишине зала слышались горькие всхлипы и больше ничего. Ни единого слова не проронил Грозный, сидя в полном одиночестве и утопая в омуте больной тоски. Предал. Он его предал. Но Юнги не винит, он готов простить, да только не может. Жизнь царя оборвалась прямо здесь, больше не будет как прежде. Любовь сломала государя, сделала слабым, подкосила. Злоба, кипучая злоба переполняла мужчину. Если бы не гнусные бояре, что любыми способами пытаются угодить царю, все было бы хорошо. Слезы прекратились, глаза высохли, лишь искусанные в кровь губы и по-прежнему дрожащие руки выдавали в нем разбитого человека. Собрав себя по кускам, Грозный поднялся, взял свои посох, шапку, и вышел из зала, направляясь в покои, где ляжет на кровать и будет вдыхать еле уловимый шлейф жасмина, оставшийся после последней ночи, проведенной с возлюбленным.***
Темнота. Ночь нынешняя выдалась на удивление холодной, несмотря на то, что на Руси самый разгар лета. Холодный воздух проникал под легкую рубаху Басманова, удерживаемого руками стражи, что сжимали кожу до посинения. На главной площади собралась толпа народа; в самом центре развели высокий костер, на котором кипел огромный чугунный чан, наполненный водой. Чимин отсчитывал время до своей гибели, наблюдая за тем, как колдуна медленно опускают в кипяток. Старик что-то вопил, кричал проклятия, но Басманов этого не слышал, в его голове бесконечной чередой проносились воспоминания, обжигающие сердце не хуже огня. Парень жалел, что связался с колдовством. О Боги, как бы он хотел сейчас вернуть все назад и просто прогнать старого колдуна, чтобы как и прежде купаться в любви царя. Но сделанного не вернуть… Толпа, собравшаяся на казнь, весело галдела. Народ потешала жестокость. Как это странно… Им нравится наблюдать за муками таких же, как и они сами. Всё же всех, кто находится здесь сейчас, объединяет одно — звериная натура. Хотя… Даже звери человечнее, чем люди. А зверя нет страшней, чем человек. Повернув голову в сторону, Чимин увидел царя, что бесчувственно наблюдал за тем, как мертвое тело старика достают из чана и бросают на землю. Вот и всё. Жизнь кончена. Басманов чувствовал, как его ведут в пасть неминуемой смерти, что уже ожидала его, коварно потирая лапы. Наточенный осиновый кол. Как иронично, ведь буквально пару дней назад Чимин приговорил к такой кончине боярина Морозова… Последний взгляд на Юнги, чье лицо не отражало никаких эмоций. Последние слова, произнесенные беззвучно, но с безудержной любовью. Последняя слеза, упавшая наземь. Последний миг в этом мире, а дальше адская боль, пустота и обмякшее тело, повисшее на коле. — И так будет с каждым, кто посмеет предать меня, — жестко сказал царь и, развернув коня, поскакал во дворец.