Мерзавец

Контракт? Да что вы знаете о контрактах?! Быть может в вашем представлении это бумажка, несущая в себе лишь подпись и никому не нужный текст? Быть может, все те слова, предложения и речи, что излагаются на клочке пергамента для вас являются лишь шуткой? Ох, мой милый друг! Мой очаровательный товарищ… В истории написанной кровью не бывает пустых мелочей. Наша пьеса наполнена деталями непостижимой красоты! Да, быть может мы не Шекспир, чтобы ставить пьесы в французских театрах. Ах, возможно не дана нашим героям та страсть, с которой юная дева вонзала кинжал в своё сердце! Но прислушайтесь… Да, прислушайтесь, мой друг! Вы слышите? Рев ветра смешанного с треском огня. Звон колоколов, содрогающихся в душе, пронзающих ваш трезвый разум иглами раздора! Вон, взгляните мой милый друг! Начало… Начало нашей истории горит за горизонтом. Шумная гавань вновь погрузилась в гробовое молчание. Заткнулись чайки, так насмешливо провожавшие прохожих своим горластым криком, что не смогли усидеть на канатах кораблей. Умолки сверчки, их придавили волны, поднявшиеся с грозой в шубе из пены. Жалкие насекомые не смогли бы пережить натиск морской стихии. Не смогли бы пережить даму злившуюся не пойми на что. Морская дева гневалась, опуская свой кнут на берега Лагуны разбиваясь о каменные баррикады. Живые массивы не давали ей пробраться к людям, они защищали шваль и картёжников от немилости океана. Надежда бушевала, затягивая небо лоскутами сумрака. Облака, подобные столбу черного дыма, спрятали Луну и звезды лишая божественных детей света! Да как же им, смертным, пережить страшную войну воды и воздуха?! Как быть им, морская богиня!? Жители порта разбегались подобно муравьями от капли керосина. Одна искра и они познают участь великих Помпеев, так часто смотрящих с полотен картин. Они узнают пресный привкус на своих губах, познают участь дьявольских сирен. Ах, кто знает, насколько сильно они будут похожи на морских нимф… Быть может оттенком кожи?.. Серый будет им к лицу! Трупный оттенок, ты поди! Люди бежали, пряча лица за дырявыми калитками и мутными окнами. Лучшей защитой им был кров, ведь ни один барон не доберется до их окон желая испить бокал кровавого вина… Они жгли свечи желая вернуть себе свет. Молились, веру вернуть хотели вновь. Но всё тщетно. Иконы с ликом человека с золотыми прядями, так похожими на солнце двух империй, не помогут им избежать потоп. Богиня моря разгневана. Её милосердие кончилось. Вновь рабы её морские нарушили кодекс. Морские черти, одаренные способностью говорить, замолкли уперев свои стеклянные взгляды в персону, что так горделиво сидела за дубовым столом, словно царь, возвышающийся над рабами. В руках он держал сколотый бокал, заполненный мутной черной жидкостью. Ах, сосуд этот явно был чем-то большим, чем просто жалкая битая утварь дрянного заведения… Уверенность и ни капли стыда были в образе того, кто, потеряв всё, вновь повязал себя петлей. Кто саморучно затягивал канат на собственной глотке. Ни страха, ни какого-то звериного смятения не читалось в багряном хрустале. Единственный глаз этого человека скрыт под короткими обожжёнными ресницами, что так и не смогли вернуть прежнюю детскую мягкость. Он не сможет вернуть себе юность, как бы сильно он ни желал вновь стать глупым диким мальчишкой без всякого крова и разума. Ему не вернуть те года, что он отдал скитаниям ужаса и безумства, круговороту лжи и туману страстей. Возможно, родись он позже, то и жизнь была бы у него совсем другой… Ведь истинным злом не рождаются – им становятся. И он стал им испив чашу отчаяния до самого дна слизывая капли со стенок глиняного сосуда. Разбив чашу, что отобрала у него последнюю человечность растворяя её в яде жизни. Пират откинулся назад, а вместе с ним жалостно проныло и дерево, давившееся песком и солью, её было достаточно даже в тарелках путников. Капитану не были подвластны манеры так свойственные этому старику. Да, быть может, он и перенял что-то от возлюбленных. Возможно, столовый этикет или юношескую жажду чужого тела... Как там и не заразится их идеалом? Но это лишь пустой треп, закончившийся на единственном в его жизни званом ужине. Сейчас Джек лишь демонстративно, не отводя взгляд от серых дымчатых глаз Магеллана, закидывал ноги на стол ломая тарелку своими сапогами. Он подобно бордельной девке медленно, со всей «любовью», провоцировал старика перекидывая длинные скрытые под штанами ноги. Переставлял их, будто желал найти лучшую позу для показа себя любимого. Лучший ракурс для собственной игры. Он муза и натурщица, что ломала холсты творца. Он его первая любовь и первая ненависть, сошедшая с картины, написанной криком. Ах, но как же ему иногда хотелось вдарить в это морщинистое лицо, да посильнее. Сжать кулак и подровнять этот скрюченный нос, сделать скулу старикашки чуть ровнее. Как ему хотелось не слушать эти нравоучения, что вечно вбивал в их головы мужчина, сидящий во главе стола. Мужчина, так нагло стоящий над его душой. Ведь капитану было до самых глубин его души плевать, что там и кто разорвал, какие бумаги и договоры он нарушил. Разве они – пираты, не есть само воплощение нарушения всякого порядка? Разве они не дети анархии, что крошат чужие судьбы, как мел под подошвой гениев? Разве нет?! Ведь он и сделал их теми, кто они есть. Ведь именно он дал им этот статус! Так зачем же он сейчас, черт его дери, пытается взывать к его совести?! Гребанный старик! Гребанный барон давно потерявший разум! — Какой контратак? Я ничего о нем не знаю. Слышишь? Ни-че-го. Почему обвиняют меня в его расторжении? – хлопая глазами задумался мужчина. Так наигранно и театрально, что каждому в этой комнате было понятно одно. Капитану плевать на контракт до самых костей его жалкого тела, — Хм, быть может этот, как его там, император, совсем башкой своей тронулся? Ну ты же знаешь, ну понимаешь, ведь так? Старость там, всё такое. Память редеет, уж на крайний случай! Улыбка не сползала с его лица ни на секунду этой глупой и бездушной тирады. Зачем ему, пирату какого-то жалкого Проклятья, знать причины расторжения такого великого контракта! Разве он как-то вредил этому Кларенсу? Нет! Он даже помог! Он ведь забрал себе того, кого они считали монстром боясь убить. Так чем же он им так насолил? Чем же обидел хрупкое эго солнца империи? — И знаешь, Магеллан. Не моя эта работа знать все обиды этих буржуев. Ты же у нас на подсосе у них… А то бы давно грохнули твою зверюшку… - язвительный тон, подобно кипятку плескался в воздухе. Мутное пойло не отражало и капельку света также, как и глаза барона, не сводящие своего взора с молодого ублюдка. Джек не выбирал слова. Нет, совсем это было не его… Он травил ядом улыбаясь во все зубы. Ведь не под стать ему быть интеллигентом с подвешенным языком! Далеко ему было до подсоса императора. — Хотя точно… Какая это зверюшка? Это же твоё дитя. Как же я мог за… - но не было у него шанса укусить. Не было той возможности выпустить яд в кровь того, кто однажды вновь разрушил ему жизнь. Свинец поцеловал его щеку. Хлопок проехался по ушам заставляя поежиться в противном свисте. Перепонки разрывал назойливый гул, что вывел из строя живой организм. Он нахмурился, зашипел ощущая боль, бьющую по лицу. Слыша пулю, врезавшуюся в единственное препятствие на пути – стену минувшее тело. Капитана перекосило, казалось, что его щеку обожгло углями. Блядский старикашка! Убить вздумал?! Жидкость цвета спелой брусники хлынула по смуглому лицу окрашивая щёку, подчёркивая линию челюсти багровым поцелуем. Аромат крови ударил в нос, как и ужас застыл в глазах невольных гостей под смех тварей, что держались в тени. Держались вдали от смертных пряча под розовыми губами клыки. Девушки так похожие на одинаковых кукол смеялись, надрывая животы. Их улыбки расходились до самых ушей обнажая то, что не могли видеть юнцы по прибытию в Лагуну. То, что они не смогли бы представить в самых душещипательных кошмарах. Флоренс и Рунэ застыли, окоченев на месте. Их ноги будто залили бетоном, замуровали в гипсовых урнах! Всё тело сковал ужас, пришедший вслед за гневом. Как так получилось?.. Как это возможно?! На них из углов, словно бубонные крысы, смотрели мрази, напичканные жаждой и голодом. Лица девушек искривлены в особенном удовольствие… В особом экстазе высасывающим у них всю человечность. Бледное, почти трупное личико растягивалось в странной пугающей гримасе радости, что било холодком по жилам. Тонкая кожа около век оттянулась вниз, обнажая черные бездонные глаза, будто рюши у дамской юбки. Брови подняты неестественно вверх до самого пробора. Кожа из-за этого рвалась, слезая с костей, что, итак, гнили изнутри. Но самое страшное было не в этой коже… Улыбка была их изюминкой. Эти дамы улыбались до самых ушей раздвигая свои кривые черные зубы словно лезвия от пилы. Острые искривлённые клыки и челюсть, напичканная орудиями убийства, сразу бросались в глаза даже сильнее, чем полые безжизненные глазные яблоки. Кожа у рта рвалась сильнее всего. Её невозможно было сдержать на месте. От уголков губ шли рванные раны, куски плоти с которой валились на пол. Одна только такая картина вселяла в гостей панику заставляя браться за ножи. Но разве сможет жалкая сталь уберечь их от ужаса реальности? Мальчишки напряглись, всматриваясь в широкую спину моряка. Им казалось, что перед ними совсем другой человек. Совсем не тот, кто был раньше! Пуля, вошедшая в стену, заставила иностранца коситься, пока принц лишь сводил бровки к бледному носу сверля глазами баронов. Каждый из них был совсем не удивлён сложившейся картине, словно не в первый раз они видали подобные концерты. Да, возможно два капитана и спорили чаще, чем дышали, но подобные всплески были впервые. Единожды пролилась кровь от свинцовых пуль. Шатена бросало от злости то в жар, то в холод – его одолела лихорадка, перерастающая в первородное безумие. Пальцы коснулись щеки ощущая влагу. Горячую мокроту багрового вина. Скулу сводило, словно его лишили костей, но он то знал, что простая пуля его не возьмет. Нет… Его не смогла забрать сама дева в черных кружевах, так что ему сделает жалкая пулька? Подонок. Пока одного разрывало от внутреннего гнева, то второй был спокойнее штиля. Быть может, возраст так сказался на первом бароне, на капитане Нулевого моря… А может он и вовсе перестал чувствовать хоть что-то людское? Ах… Ему чужды эмоции – он отрекся от всего человеческого в обмен на чудо. Чудо, что стало ему проклятьем, бременем и последней кровью в его сухих морщинистых жилах. Магеллан не дурак. Нет, возможно он стар для юношеских забав, для пылкого нрава шатена, а может и вовсе он стар для этого шума? Ведь перед ним стоял тот, кого он когда-то видел в совсем ином свете… — Ты совсем в край охерел, Магеллан? Богом себя почувствовал?.. – сквозь зубы цедил юнец. Грудь его надрывалась в тяжелом дыхании, глаза горели в искрящей ненависти, что так сильно обжигала кости. Зуд пожирал руки… Хотелось сорвать кожу, обнажить белый скелет, лишь бы усмирить этот бред. Джек не был столь сдержан в такие моменты. Его не узнавали возлюбленные. Спокойный, как лис капитан, прямо сейчас предстал в совсем ином свете. В буйном багряном свечение заставляющий глаза гореть, а зубы скрипеть в сводящей судороге гнева. — Заткни пасть, Джек. Ты не в том положении, чтобы мне морали читать, - спокойный голос вновь разорвал вопли мужчины создавая резонанс звуков, — Не смей даже говорить о нем, сучье отродье. — Ах… Вот оно что… Вот как мы заговорили! Стыдно тебе, да? Я ведь прав? Настолько стыдно, что даже вспомнил мою мамашу. Я знал, что у тебя выборочная память, но… вот сюрприз! – смеялся капитан, раскидывая руками. Его хохот казалось становился ещё безумнее с каждой секундой этого дрянного диалога. Он сходил с ума заставляя Бинта удерживать молодых на месте, — Я ещё раз скажу для особо недалеких вроде ТЕБЯ. Мне насрать, что этот хер из дворца разорвал там. Да пусть хоть трон у него треснет – мне плевать. Этой сволочи жить осталось от силы года два, если не меньше. Представляешь? Он ласты скелеит и сядет на трон его старший сученок, что от нас мокрого места не оставит… Сечешь? А?! – смех переходил в истерику, на скрип костей и крики дьявола в душе. Джек ударил по столу руками опрокидывая бокал, вцепился в пустую деревяху царапая её ногтями. Те трескались, стираясь в кровь. Крошась также, как и остатки души. Магеллан молчал. Его губы сжимались, становясь мелкой полосой, пока брови всё больше невольно сводились к переносице. Он злился, но злость эта не приносила ему ни капли радости. Его глаза были прикованы лишь к крови стекающей с лица мужчины… Стекающей с того, кого он породил. Кого он уничтожит. — Значит не хочешь брать ответственность, как послушный мальчик? Я тебя понял… мразь неблагодарная. Им суждено было разделить момент. Судьбой было дано решение давней нераскрытой проблемы… Ведь старая рука, схватив молодой затылок, словно молния, пронзающая землю, впечатала капитана в стол с треском ломая второму нос. По комнате разнесся грохот приборов, стекла и костей. Лицо капитана потерянного Проклятья, словно пристыженного пса, нагадившего на хозяйский ковер, уткнули в стол. Но силу барон явно не рассчитал. Болезненный стон и скрип челюсти с блядским охом пролетел по комнате вгоняя молодых людей в ужас. Пират застыл. Его тело пробили мурашки, пока лицо сводило в импульсах агонии. Лоб заныл, нос был в дребезги разбит пока глаза наливались болевыми слезами. Соленой росой и гневом. Черной смолой, стягивающей душу в узел. Кровавый водопад омыл губы шатена, растекаясь по скатерти розами боли. — Нравится, когда тебя утыкают носом в дерьмо? Нравиться, Джеки?! – голос терзал чужое сознание, но он лишь был далеким эхом среди тумана вспышек. Джек не сразу сообразил, что происходит… Не сразу понял, чья рука была на его затылке, чьи пальцы вырвали его пряди и нервы. Понять ему это не дали, как и простить это создание. Он лишь ощущал ноющую боль и влагу, оставляющую на его лице липкие поцелуи. Брызгалась сучка алой помадой и бордовым соленным пуншем. И возможно мужчина бы не встал так и прижавшись к столу, так и целуя флаг свободы зверски разорванного тварями, если бы не они. Они, что рывком отодрали от него руки вырывая клок угольных волос, будто прощальный подарок моряку! Пират пошатнулся, упав в чужую грудь, как принцесса на рыцаря. Но его недовольное побитое лицо лишь сильнее бесило Магеллана разрывая терпение юнцов. Да как этот бандит посмел тронуть их сокровище? Как посмел осквернить его своими кривыми пальцами?! Мальчишки наконец-то спустя их долгое, сложное и чертовски опасное приключение поняли простую истину… Пираты — это совершенно иные люди. Нет, это непонятный им класс, стихия и бедствие! Они не были похожи на интеллигентов и дворян, они были слишком сумасбродны для таких величественных ролей. Они не были купцами, что сорили деньгами на все стороны света! Да боже, они же считали буквально каждый цент! Каждый гульдон! Будь они купцами, то разорились бы с концами! Пиратам не судьба и быть служителями храмов и соборов, да и что тут говорить вообще? Иконы да фрески будут сняты со стен, а колокол уйдет на переплавку! Тогда кто же они пираты? Пираты… Люди страшные. Они жестоки и холодны к своим врагам и героям – жёстче стали и острее ножа. Но будь перед ними человек, что теплит в их сердце трепет и ласку? Кто пробуждает в них страсть и покорность? Они становятся котами. Да, злобными, но до боли чуткими пушистыми друзьями… Пираты такие же люди, что и они, пусть слегка и отморожены по природе своей. И хотелось бы им донести эту мысль до любимого… Хотелось бы им рассказать эти страсти шатену, зарыться в его объятия и нашептывать сладкие речи, будто пьянчуга, глотающий стопку спирта. Обвести губами шею, расцеловать шрамы и скурить сигарету деля дымчатые поцелуи на троих. Но тогда почему их сердца сжались в ужасе? Что повергло их в шок заставляя глаза остеклеть? Яркие камни, драгоценные камни, так похожие на бусы мужчины, были потеряны в смятении времени и событий. Ребра их проломила боль, смешивающаяся с огнем пожара. С коктейлем из адского пламени. Спор, словно огниво над бензином, даёт искру срываясь во взрыв. В хруст костей тела, лежащего на столе. Дыхание сожрал страх. Задушил их своими руками, толкнул в обрыв заставляя двигаться. Лететь, как пташки в тире. И никакой Бинт не смог их остановить, никакие твари, смеющиеся из углов, не напугали их в попытке вогнать шар лицемерия. Они подорвались к нему. Прибежали, словно между ними были целые километры. Нет, они не хотели его потерять. Не хотели вновь оставить его одного. Тело рухнуло в руки. Агония вытекла через вены. Ужас пролился в слезах смешиваясь с ненавистью. — Вы совсем чекнулись со своими кодексами?! Отвалите от него! Отстаньте! Руки прочь, уроды! – впервые выругивался принц, выплевывая слова. Чужое влияние оставило свой отпечаток на речи юнца… С его уст это звучало неправильно… Совсем непривычно! Что даже в пелене боли это казалось диким сном и шуткой, так неудачно слетевшей с петель, — Да кто вы такой, чтобы трогать нашего капитана? Кто? Бог? Судья? Да вы крысы палубные, что только и прячутся по каютам! Что смотрите? Правда глаза колит?! Убрал свои клешни от него, ублюдок морской! Флоренс не желал проиграть в этой словесной битве. Не желал отступить, потеряв честь любимого. Нет. Он не готов был отдавать всё гребанному барону. Не было в его воспитании таких законов и устоев. Он в первую очередь возлюбленный капитана, любовь всей его жизни, а потом уже и чертов гость этой блядской трущобы. Принц прижимал к себе изуродованного капитана, сжимал его в своих руках пряча от взбешённого зверя. Ладонями он закрывал лицо мужчины, старался стереть кровь с мученика, с любимого, что так сейчас уязвим. Гордость, сила и уверенность остались мокрым отпечатком на скатерти – сейчас он совсем беззащитен. Голова его гудела, пока кровь пульсом омывала лицо отзываясь лишь железным привкусом на языке. Джек ощущал весь тот страх в чужих руках. В руках, что были нежны подобно восточному песку на берегах Надежды, на берегу Карибов или залива Аморе… Шелковая нежность спасала его от тьмы, настигающей с тыла… — «Я должен был защищать вас… Не вы… слабак…» - лишь эта мысль крутилась в голове под звон колоколов. Откуда они вообще взялись? Разве были на лагуне церкви? Ах… Его прошлое совсем близко. Лишь вытяни руку на отсечение. — Ишь как заговорили… Стояли в уголке, носами клевали, а как только курочку подбили, так и петухи повылезали… Хорошо ты, Джек, устроился… - хрипел Магеллан, подцепляя бокал сухими пальцами. Ему было до глубины души всё равно, что эти двое нашли в монстре управляющим Проклятием… Но он точно знал одно. Этот монстр пошёл против него, против своего царя и властителя, против того, кто дал ему этот статус, силу и корабль. Он пошёл против своего господина. Мутная белесая жидкость отдавала привкусом перемолотого хряща. Быть может, он сейчас пил жидкие глаза, но кто их знает, дьяволиц кухни, что они могли намешать в их стаканы. Мужчина шагнул вперед, преодолевая стол, откидывая лишний стул. На его пути выросла гора из золота – мальчишка восточных кровей. Глаза, горящие в изумруде, томящиеся в жажде крови и насилия. Он обнажил меч, закалённую вольфендомскую сталь, врезавшуюся в горло моряка. Барон лишь хмыкнул. Ему, как хозяину Нулевого моря, давно были не страшны ни лезвия, ни пули. Ведь его тело уже давно умерло. — Еще шаг и нечему будет держать вашу голову, - говорил иностранец, — Вы можете винить капитана во всех грехах этого мира, но вы, bâtard, не смеете трогать его. Это была наша воля пуститься в скитания, нас не заставляли. Если уж вы, voyou stupide, этого не понимаете, то я отсеку вам голову зажарив на углях. Впервые шатену удалось услышать такие слова… Единственный раз, когда его защищали. Нет. Нет! Не может быть такого…, да кто бы защитил такого мерзавца?! Монстра, продавшего душу! Нет. Нет… Такого не могло быть. Совсем нет. Невозможно. Руки жгло в непонятной хвори, адская боль ломала кости пальцев, кистей и запястий. Вены разрывало свинцовыми иглами. Метка, давшая ему жизни, приносила лишь страдания, ужас и панику, что подобно цунами нарастали в душе. Ему приходилось испытывать такие боли, приходилось мириться с тем, кем он стал за эти годы. Но он не был готов показать своё Я мальчишкам научившим его дышать. Джека скрутило. Горло обожгло, легкие сдавило и ему пришлось оттолкнуть принца согнувшись пополам. Сорвавшись в дикий, рвущий связки кашель, что лишь сильнее вызывало улыбку Магеллана. Он видел, как молодые люди резко сорвались к нему желая помочь бедолаге. — Так вот оно что… Хах! Джек, а ты своим привычкам не изменяешь. Совсем не любитель рассказывать о своих недугах, правда? – улыбка расползалась по лицу старика всё сильнее. Ещё немного и она будет такой же, что у тварей, рвущих на себе кожу. Клаус напрягся, вставая из-за стола. Друг, товарищ и его… Неважно кто еще. Он задыхался, душил себя желая прекратить этот кашель. Ладонь закрыла рот, но даже там, сквозь длинные грубые пальцы, текла черная кровь. Отравленная кровь. Мужчина хмурился, кусал себя, давил, лишь бы прекратить этот страшный процесс, — Да! Двадцать лет прошло, а ты ни капли не изменился. Поведаешь ли ты своим близким о том, что продал душу, отдал своё тело на растерзание чумы, так зверски расправившейся с твоим пернатым другом? Ох, а ведь милый был вождь… Зачем же ты его поцеловал, дьявол? Но ответить ему было нечем. Зубы его почернели, алый смешался с углем. С ладони стекала кровь… Но не была она цвета вина, цвета жизни и страсти. Была она цвета смерти. Буржую застыли, не веря своим глазам. Они уже видели такое. Черную кровь, стекающую по чужому подбородку вселяющую ужас. Нет… Неужели он их… Обманул? Неужели и он… Поцелуй дьявола?.. — Капитан… Это… Это не то, о чем мы думаем? – спрашивал его красновласка не отводя взгляда о залитых болью глаз. Но ответом ему было молчание. Лишь давящая тишина, режущая по ребрам души. — Capitaine? – но в ответ лишь ничего. Это был первый укол в их душу. Первый нож, так сильно ударивший по хребту. Они замолчали, уставившись на пристыженного моряка, что не смог найти правильного ответа. Они поняли все без слов. Гнев, обида, предательство заиграло в их юных глазах. — Вот значит, как… Значит ваши слова о любви и честности тоже были ложью? Да, Джек? – мужчине было трудно поднять глаза. Он понимал, что сделал грех. Но взглянув в чужие очи, разглядев в залитой пелене алмазы и нефриты… понял, что потерял. На него смотрели с холодом и обидой. Он предал их. Растоптал доверие. Юнцы развернулись. Они желали уйти из этого мрака. — Постойте...! Да остановитесь же вы! – вскочил он желая остановить их. Уцепится за последний клочок их одежды! Но его руку лишь оттолкнули, обрезая последние нити судьбы. Перед его носом захлопнулась дверь, ударилась об петли давая повод подняться заразительному смеху. Нет… Что он наделал? Что он сделал?!.. Зачем и почему?! Но где-то в глубине чрева он понимал, что не должен был вести мальчишек в это место, не должен был раскрывать им душу. Не должен был рушить их счастливый финал. Они могли бы давно стать куда счастливее, куда свободнее, чем сейчас. Юные горящие сердца могли не чувствовать боли от урода из капитанской каюты. Да какой он тогда возлюбленный, если приносит лишь страдания?! Противный голос над ухом лишь сильнее бил по изломанной в горечи душе. — Джеки Джеки… Видишь? Тебе не дано найти счастья. Таким людям, как ты… Как мы! Его просто не позволено иметь! Понимаешь меня? Поэтому ты и третий барон… Барон отчаяния… ПХАХАХАХА! Смех лишь сильнее опустошал. Лишь сильнее дробил душу, пока его звезды бежали прочь. Он вновь всё испортил… Он вновь один. А следует ли ему давить на прошлое? Следует ли ему рушить чужие жизни в свою угоду? Нет. Это была с самого начала плохая затея… С самого начала он не должен был совать свой нос в дела богатых. Помогать и ставить контракты. Любить, заботится и желать того же… Он не должен был трогать сердце… Капитан повернулся к Клаусу. К барону, который единственный смог разглядеть в его согнутом стане хоть что-то человеческое. Кричащие извинение, что он не смог произнести вслух. Мольбу, которую он не мог сорвать с языка. Кровь не скрывала угрюмого вида, а единственный глаз, не смог спрятать текущих слёз. Он был тем, кто разрушал, был непробиваемой глыбой, не бравшей ни пули, ни огня. Так почему сейчас в чужой спине, в дрожащих от боли плечах он видит отчаяние? Страх, сжавший его сердце в тески. Барон, в жилах которого текла страсть к золоту, усомнился в праведности слов Магеллана. В его вере и исповеди. Неужели они, монстры всего океана, не смогут обрести человеческое счастье? Разве может он лишить их того, что дано нам всевышнем? Клаус знал ответ на этот человеческий бред. Он знал, что есть всему решение и ни каждый путь обязательно будет легким. Янтарные очи смотрели с сожалением… Не быть ему его счастьем, так есть шанс спасти иную радость. Сжечь очередную церковь во благо любви!