Соколиная охота

Опосля вчерашней попойки, весь двор государев был как-то особливо тих — хоть царедворцам поспать подолее было и не можно, ибо никто не знал, когда он царю может понадобиться, но всякий не спешил покинуть своих горниц, спасаясь от последствий неумеренных возлияний кто чем умел — кто рассолами крепкими, кто отварами ароматными, а кто горячими щами русскими. Проспав не более часу, Федька проснулся и завозился, разбудив тем и Ивана Васильевича. Едва открыв глаза, царь поспешил поцеловать смущенно глядящего на него Федора, чтобы у того уж точно не осталось сомнений в свершившемся меж ними перемирии. Горячий со сна Федька тут же прильнул к нему всем телом, порывисто отвечая на поцелуй, и государь с мучительным вздохом отстранился, опасаясь очевидных последствий. — Всё, всё, Федюша, — улыбнулся Иван, выныривая из одеяльного плена, и Федя разочарованно засопел. — Тебе еще до Слободы скакать, милый мой, в седле не усидишь. — Что так, что эдак маяться, — скривился Федька, капризно протягивая к Ивану белы рученьки. — Вернись ко мне, любовь моя! — Всю заутреню проспали, — покачал головой царь, выглядывая в окно и прикрывая до сих пор распахнутые двери, — поднимайся, яхонт мой, потрапезничаем да выдвинемся, глядишь, еще птицу по пути встретим, дозволю тебе из лука пострелять. — Нет, — Федька надулся, обхватив ноги руками и положив подбородок на колени, и обиженно поглядел на государя. — Чего — нет? — Иван едва приметно нахмурился, обернувшись к полюбовнику — любое несогласие с его волей мгновенно выводило гневливого самодержца из терпения. — Не желаешь из лука? Добро, тогда выпустим кречетов… — Нет, ты не разумеешь! — перебил его Федя самым своим капризным тоном, и царь физически почти ощутил, как поднимается в нем волна раздражения. — Я вовсе охотиться не желаю! И из горницы не выйду! — царь поглядел на Басманова с недоумением, но не успел он задать вопрос, как Федька продолжил. — Ты хоть можешь вообразить, как это было унизительно? Как мне теперича глядеть им в лица? Нет, никогда боле не выйду из горницы! — Федька вытянул длинные ножки, нарочито сильно при том поморщившись, и скрестил руки на груди, откинувшись на подушки. — Ты снова! — сердито молвил Иван Васильевич, но вовремя остановился — прикрыл глаза, вздохнул глубоко и опустился на край постели подле Федьки, поглаживая его ноги сквозь одеяло. — Нет в том сорома, что люб ты государю! — молвил он вкрадчиво и как-то по-доброму, отчего Федя совсем уверился в своем праве. — То не любовь была, батюшка! — Федька снова заплакал, и от слез его Ивану совсем не по себе сделалось — дорогого его мальчика желалось утешить любой ценой. Прекрасно осознавая всю истину Фединых слов, царь поглядел на юношу с жалостью и спросил тихо: — Что же сделать мне, чтобы ты позабыл о вчерашнем, соколик мой? — Федька замер — не ожидавший такой реакции, он спешно мыслил над словами государя, и губки его едва заметно шевелились, словно он хотел что сказать, но никак не решался. Не в силах глядеть на — как ему казалось — Федины муки, Иван вздохнул. — Ну же, радость моя! Говори, не робей. Все для тебе сделаю. — Не желаю видеть их боле никогда в жизни! — наконец вымолвил Федя, пристально глядя в серые глаза напротив. — Ни Петра, ни Александра! Всякий раз они мне напоминанием будут о том, что ты… — Федя всхлипнул, вспорхнув ресницами, но краем глаза поглядывая на Ивана с любопытством — на что государь пойдет ради него, насколько сильно любит. Как Федька искал одобрения Иванова каждой своей выдумке и решению, так и ждал подтверждения государевой любви всякую минуту, оттого и вел себя порою так скверно. — Что же мне сделать с ними? — спросил государь, и лицо его при том было серьезно и совершенно покойно. — Ты государь, тебе и решать, батюшка, — с наигранным смирением пролепетал Федя, не поднимая очей. С одной стороны, государю жаль было лишаться исполнительных, преданных слуг — оба юнца нравились царю, особенно смышленый Александр Михайлович, в котором государь не первый год наблюдал задатки будущего полководца. С другой же, он сам заварил эту кашу, и, стало быть, ему нести за то ответственность. — Быть по-твоему, — царь поцеловал Федю в лоб, — не увидишь их боле, чадо мое возлюбленное! А теперь поднимайся, Федюша, Митрошка пособит тебе с платьем, а я помолюсь покамест, — и Иван Васильевич вышел за дверь, набросив по пути на себя шелковый подрясник. До крайности обрадованный ответом государя, Федька снова улегся в постели, и с губ его никак не желала сойти самодовольная улыбка. — Митрофа-а-а-ан! — протянул Федька, перебирая на шее не снятые со вчерашнего дня драгоценные бусы. — Завтракать подавай, — с невыносимым высокомерием повелел Федька не своему даже холопу, — худо мне днесь, в постели откушаю! «Уж ежели он согласился от сынков боярских меня избавить, то за трапезу постельную и подавно не заругает нынче», — хитро подумал Федька, глядя на низко склонившегося и поспешившего исполнять поручение царского баловня слугу. *** И все же Федьку тревожила необходимость явиться пред боярами — как бы ни уверял его Иван Васильевич, что ничего и никому не ведомо, Федя краснел и упирался, и согласился идти только вместе с государем. Когда вышли они на высокое крыльцо — оба в золотой парче, словно царская чета — царедворцы уж собрались на дворе и поспешно согнули спины при их появлении, и хоть ведомо было Федору, что кланяются они царю, но отчего-то вид этот был ему невероятно приятен, и гордость расцветала в душе его новыми побегами. Спустившись, Федя обвел всех надменным и внимательным взглядом и, к огромному облегчению своему, не приметил ровным счетом никакой перемены в том, как глядели на него бояре да воеводы — ни толики насмешки не было в их взорах, одна сплошная плохо скрываемая неприязнь. Рынд вчерашних Басманов тоже не увидал — те были спешно отосланы Григорием Лукьянычем в Слободу, чтобы оттуда отправиться на юг для обороны русских земель от татарских набегов — дело сколь почетное, столь и опасное. Улыбнувшись батюшке смущенно, будто неосознанно желая заверить тем старшего Басманова в том, что с сыном его все ладно, Федька вскочил на вороного коня и двинулся подле государя, что-то весело щебеча и активно жестикулируя. Иван Васильевич улыбался, нарочно удерживая Беркута от рыси и тем паче галопа, желая облегчить Федору обратную дорогу. Путь до Слободы был в общем-то недолог — добраться можно было часов за несколько, но царский поезд дорогой дважды еще останавливался для птичьей ловли и единожды для отдыха. Пестрая осень, словно предчувствуя скорый свой вынужденный уход, сияла днесь особливо ярко и пламенно, золотясь и заливаясь щедрыми, но холодными уже солнечными лучами, и потому всякому в радость было провести день на воздухе, а не в темных дворцовых горницах. Все еще обеспокоенный произошедшим, Федька крутился подле царя, не давая тому ни единого шанса остаться наедине, чем раздражал всех собравшихся пуще обычного. Впрочем, сам государь Федю не прогонял и проявлял небывалое терпение и смирение, благодушно слушая его болтовню. В Слободу воротились ужо под вечер, в прозрачных синеватых сумерках, и сразу отправились на длинную службу, надев монашеские одежды прямо поверх пестрых кафтанов. Уставший Федька едва не засыпал над Писанием, снова путая слова и пропуская целые строчки, и оттого вздохнул с облегчением, когда пытка сия завершилась, и с нескрываемой радостью, когда государь милостиво не призвал всех на всенощную. Отойдя с Федей под сень царского места, государь ласково погладил Федькины плечи и улыбнулся, когда мальчик его невольно зевнул и тут же покрылся маковыми пятнами румянца, поглядев на Ивана Васильевича виновато. — Гляжу, утомился мой Феденька, — усмехнулся царь. — Ступай, ангел мой, в покои свои, отдохни. — Федька поглядел на Ивана обескураженно и уже разомкнул капризно надутые губки, чтобы возразить, но царь не позволил, прижав холодный палец к Фединым губам. — Не перечь, Федюша, делай, как велено. Не сдержусь, ежели подле меня ты останешься, а тебе в самом деле покой нынче нужен. Ступай, — государь долго поцеловал Федю в лоб, словно прощаясь не на ночь, а на целую вечность, и губы его были сухими и горячими. — Благослови тебя Господь, чадо мое, — царь перекрестил растерянного Басманова и спешно покинул храм. Постояв еще немного в церковной тишине и поглядев на иконы, Федька пожал плечами и отправился почивать. «Быть может и прав государенька, — думал он, — в самом деле так спать желается, что мочи нету! Да и в мыльню оченно надобно, — он сладко зевнул. — Заутра новый день будет, тогда уж …!» Федька вообразил, как в день завтрашний позовет его Иван Васильевич, да как будут они миловаться на царских перинах, да как попросит он государя почитать ему заморскую книжицу, да как ввечеру будут плясать за трапезой скоморохи… — Заутра, — мурлыкнул Федя себе под нос, взбегая по ступеням высокого крыльца и не ведая еще, что ни завтра, ни днем далее не суждено было ему с Иваном Васильевичем свидеться.