___
Скорость, с которой Чан поехал домой, явно выходила за рамки дозволенного, заставляя вжиматься до конца стрелки спидометра. Криса крупно колотило от беспокойства. Да, именно он вчера ночью, когда Хенджин ушел спать в гостевую комнату, дал указ не выпускать омегу из дома ни при каких обстоятельствах, потому что услышал разговор, в котором он умолял Минхо забрать его. Но у Хенджина произошла истерика. По рассказам главной служанки, Джинни начал буянить, разбил половину кухонного сервиза, несколько десятков раз порезался об осколки, безостановочно кричал и плакал, прежде чем потерял сознание. И только после этого работница позвонила господину, чтобы спросить, что делать. Не дай бог с Хваном произошло что-то серьезное. Если Крис потеряет Хенджина — он покончит со своей жизнью не раздумывая, после того, как перережет всех людей, которые хоть как-то к этому причастны. — С дороги блять! — Бан расталкивает прохожих, направляясь к двери нужной комнаты. Вся кухня местами уже в засохшей крови: полы, светлые навесные полки, обеденный стол, серые стены. И ее настолько много, что даже трое служанок не успевали всё добела отмыть. Чан никогда ничего так не боялся, как боится сейчас. Сердцебиение альфы сорвано к хуям, он готов просто метать и убивать от всеобъемлющей беспомощности. Наконец, альфа приблизился к нужной комнате, но его мгновенно схватили за локоть, ловко отодвигая назад. — Он спит, Чан, — Союн старалась звучать как можно тише, дабы не разбудить омегу за дверью. Чан несколько секунд боролся с желанием ворваться в спальню, но все же выдохнул, неспешно приходя в себя. — Что с ним? — у девушки мурашки табуном пробежали по всему телу от удивления и контрастности. Она действительно впервые слышала такого Чана: обеспокоенного, слабого, уязвимого. Что с таким мощным альфой творил этот слабенький парень? Какими силами Хенджин таким образом мог действовать на Чана, в котором хранилось столько внутренней силы? — Он весь в порезах, на ногах и руках живого места нет. Я думаю, что его панические атаки и психоз в этот раз нам чуть не стоили его жизни. Я никогда не видела человека в таком стрессе, но… мне показалось, что этот стресс на самом деле был вызван не тем, что его не выпускали, а тем, что он остался совсем один, без опоры, в окружении лишь прислуги. Это странно, но объяснимо. Хенджин до безумия боится одиночества. Словно ребенок, ему страшно оставаться одному без хорошо знакомого человека рядом, потому что ты привил нужду о постоянной заботе, в один момент заменив всех в его окружении, — и Крис расширил глаза, приоткрывая рот в немом шоке, замолк на несколько секунд, словно младенец, которого еще не научили разговаривать. Сердце мгновенно начало качать кровь быстрее, чем до, угрожая покинуть тело немедленно, если не увидит источник своего тепла сейчас же. — Блять, дай мне войти! — А еще он в положении. А вот эта информация штурмом, целым апокалипсисом прошлась по внутренностям, острием направляясь в орган в районе левой груди. Выражение лица Союн подсказывало ответы на все вопросы. Но ужас захватил разум, требуя убедиться в хороших догадках и опровергнуть все плохие. — Союн? Неужели он?.. — По срокам отец точно ты. Иначе и быть не может, он почти на втором месяце, — Криса не держали собственные ноги. Тело подкосило, лицо озарила смесь из радости, ужаса и еще чего-то такого, что Союн не смогла распознать. Казалось, весь груз этого бренного мира за всего одно предложение спал с крепких, но одновременно таких хрупких плеч. Хрупких потому, что если бы ответ был иным, возможно, Крис впервые бы упал на колени, горестно захлебываясь в любви к Хенджину. Всё после этих слов перестало иметь смысл. Щеночек. Его щеночек внутри Хенджина. У него, должно быть, уже бьется сердце, у него, должно быть, уже появилась душа. Слезы никогда не являлись той эмоцией, с которой Крис дружил или хотя бы ладил. Даже когда причин было миллиард и больше, даже когда Крис был еще совсем малышом, очень редко плакал. Слезы в какой-то момент стали строгим табу для альфы, которого душила несправедливость, с которой столкнулся и продолжал сталкиваться по сей день. Если есть проблема, ее нужно любыми путями решать. И никто никогда это не сможет сделать лучше, чем он сам. Иначе Крис не мог подойти к каким-либо вопросам, будучи практически всегда с совершенно холодной расчетливой головой на плечах. Но… но как реагировать на это? Как правильно реагировать на подобное? Как правильно воспринимать информацию о том, что его действия наконец принесли плоды? Существует ли правильность в таком необычном вопросе? Наконец пришло то, чего он желал практически три года. Наконец он стал полноправной парой своего омеги. Сама мысль о том, что Хенджин носил его ребенка уже около месяца, заставляла громкой молнией пробудиться всех тех бабочек, которые давным давно оставили его, оставляя за собой мрак, кромешную тишину и темноту. — Те таблетки больше нет нужды принимать, но эффект от них будет еще долгое время, пока гормоны не нормализуются. Но Хенджин в полнейшей апатии и очень хочет Сынмина. Его имя слезно слетало с его уст несколько десятков раз, пока я делала ему уколы. Мне пришлось вколоть три куба, а это конская доза для беременного омеги. Пришлось выбирать между двух зол, и сейчас его обошел выкидыш, но нет никакой гарантии, что организм над ним так смилуется хотя бы еще один раз, — казалось, даже Союн смягчилась над омегой, к которому ранее не испытывала ничего, кроме зависти. Насколько Хенджин должен был быть в плохом положении, чтобы растопить даже ее сердце? Союн определенно рисковала, когда ехала в этот дом. Потому что за домом точно следили снаружи. Возможно, Минхо уже увидел ее. Возможно, Минхо уже все понял и готовил для нее персональный ад за все грехи, за многочисленные тяжести и колоссальный вред, нанесенный его любимому человеку абсолютно незаслуженно. С тяжелой головой и обоснованными страхами девушка вышла из дома, оставляя рецепт действенных лекарственных препаратов и рекомендации на желтом стикере на журнальном столике.___
Чонин не находил места ровно месяц. Ровно месяц омега делал вид, что все хорошо, пытался заниматься вопросами подготовки к, казалось бы, главному торжеству своей жизни, старался лишний раз не думать о плохом, доверять альфе и просто в конце-концов расслабиться. Но оказалось, что всё было зря. Сейчас карие глаза, полные слез, были обращены к Сынмину, который от чувства вины даже зрительный контакт не в силах поддерживать. Да и откуда брать такие силы перед тем человеком, с которым ты поступил откровенно несправедливо, верша при этом справедливость в другом месте, в другом вопросе, в других отношениях с другими людьми? Сынмин, казалось, за секунду забыл, как вести внятный диалог, и не мог связать двух слов, молча ждал, пока хоть что-либо произнесет Чонин. — Я поверил, что всё это нужно не мне одному, — тихо, словно боясь разбудить всё худшее в их отношениях, начал младший Бан, устремляя взгляд куда-то вглубь просторной их общей спальни. — Я и правда занимался построением нашего с тобой будущего. Всё это время, пока ты разбирался с проблемами Хенджина, я один готовился к предстоящей свадьбе… — Чонин… — Ким долго боялся того, что рано или поздно начнется подобный разговор. — Он тебя просил? — совершенно неожиданно поинтересовался вопрос Йенни, сжимая губы в тонкую полоску. Альфа, у которого сжимались все внутренности от происходящего, наблюдал, как по гладкой щеке стекает первая одинокая слеза. — Хенджин тебя просил? — голос словно трескался, выходил из строя, более не в силах звучать нормально. Чан всё рассказал брату. Чан смог опередить и здесь, откровенно мстя за нож, который ему по миллиметру вставляли в спину около трех лет. Нельзя было винить в этом Криса, потому что Сынмин понимал — в произошедшем в его личных отношениях виноват лишь он. Никто не просил его врать, вмешиваться, разбираться с чужими проблемами, игнорируя чувство своего омеги. Чонин и Сынмин в отношениях проводили уже второй год. После приезда из Японии, в одночасье, во время очередных посиделок друзей Ким решил дать шанс пьяному Йенни, который затащил его в пустую комнату и впервые заревел от собственной любви к нему. Однако за всё это немалое время у Сынмина так и не появилось полное понимание того, что он находился не один. У него также, как у всех, была пара, которая хныкала, требовала внимания в свою сторону, умоляла его об ответных чувствах. К сожалению, если и было что-то настолько устоявшееся в сердце альфы, так это был Хенджин. С самого начала. До самого конца. Нет, Ким ни в коем случае не врал и не лукавил. Он не боролся за Хвана, не пытался переманить его, не рвался в любовники и не бежал за тем, чтобы занять в сердце омеги тот самый пазл, который отвечал бы за более интимную, заходящую дальше дружбы глубокую связь. Ему всегда было достаточно наблюдать ямочки от счастливой улыбки на потрясающем лице, когда-то давно сразившим его наповал. Хенджин никогда не принадлежал ему. Хенджин никогда и не будет принадлежать ему, но Хенджин — единственный человек в долбанной вселенной, к которому Ким помчится на помощь, если есть нужда, даже подставляясь под шальные пули. — Нет. Он ничего не знал. И Чонин усмехнулся, сново переводя глаза полные слез на любимого. Ему больно. До хруста костей, до остановки сердца, до отнимания конечностей. Больно. — А я просил. Я просил не влезать в отношения между Минхо и Чаном, — чистая, почти прозрачная правда. Чонин просил не раз. Вот только ни разу не был услышан. — Чонин, послушай, я не мог… не мог пройти мимо, — Сынмин вскочил с места, подлетел к младшему, сидящему на их постели, и схватился за холодные пальцы. Совесть грызла еще живую плоть изнутри. Это чудо перед ним не должно заливаться в слезах от слабости Сынмина перед первой любовью. — Ты помогал человеку, который тебя даже не просил об этом в то время, как я тебя умолял не делать это? — Но Хенджин… — Хенджин! Хенджин, Хенджин, Хенджин! Сколько можно, Сынмин?! Сколько можно, а?! Вместо того, чтобы быть рядом со мной, подбирать эти блядские цвета для скатертей и прочую ерунду, помогать мне в оформлении нашего, НАШЕГО праздника, ты просто крутился в чужом любовном треугольнике? Да и в каком! Между моими братьями? Сколько раз я просил тебя не лезть к ним? — отчаяние в омежьем голосе можно отчетливо расслышать даже если прикрыть уши ладонями. Сынмин наконец понял, по-настоящему понял, насколько он сглупил и продолжал глупить последнее время. Тогда, тем вечером, в той комнате, перед пьяным Йенни, альфа подумал, что либо он будет один, либо это должен быть Айен и никто другой. Но принял совершенно неверное решение, полагая, что омега заслуживает всю жизнь жить не с альфой, а с ходячими остатками чувств, после прошедшего по ним армагеддона влюбленности в абсолютно другого человека. — Минхо попросил, — Сынмин всего лишь хотел объяснится. Хотел сказать, что сделал это не для того, чтобы предать. Что он не хотел настолько глубоко и безжалостно обижать младшего, но Чонин не давал и шанса на пощаду. — Я тебя тоже просил! Я просил тебя больше, чем кто-либо! Ты! Ты просто в очередной раз поставил Хенджина выше меня. Знаешь, треугольник ведь не только у них! Нас тоже всегда было трое: я, ты и твоя безграничная любовь к Джинни, — слова, вылетающие изо рта омеги, ранят обоих до рубцов и шрамов своей правотой. Чонин прикрыл веки, облизнул соленные от слез губы, трясся от плача и разрывающего скулежа. — Почему весь твой мир вертится вокруг Хенджина? Что в нем есть такого, чего нет во мне, Мин? Почему я столько пытаюсь, а всё бестолку? Почему каждый альфа, которого я люблю, воспринимает только Хенджина? — Йенни, — и альфа чувствовал эту погибель в омеге. Чувствовал, потому что прекрасно понимал ощущение никчёмности, дефектности. Когда ты не можешь вызвать в человеке ответные чувства, невольно начинаешь искать проблему в себе и стараешься устранить всё, что является хотя бы намеком на причину. Однако, это и являлось глобальной ошибкой. Человек не любит тебя не потому что в тебе чего-то нет. Человек не любит тебя, потому что в нем кто-то есть. — Тебе это всё вообще нужно, Сынмин? Всё это? — младший взмахнул руками, вновь и вновь всхлипывая, начиная задыхаться в потоке мучений. — Чонин… — Сынмин безумно хотел бы продолжить, договорить мысль, докричаться до омеги и уверить, что проблема действительно не в нем, вот только в двери ворвалась одна из домработниц, оповестившая их о том, что господин Кристофер Бан Чан немедленно требует Сынмина в своем доме.____
Хенджин, казалось, пролежал в постели целую вечность. Тело целиком гудело настолько, что если он попытается встать, вселенная упадет ему прямо на ватную голову, зажимая ее в тисках так сильно, что омеге не останется ничего больше, чем позорно плакать и молить о том, чтобы этот круговорот кошмара прекратился. Впрочем, даже лежа в постели, он испытывал примерно те же чувства. Картина, как ни крути, особо не менялась. Дальняя комната послужила спальней и убежищем этой ночью. Крис не стал препятствовать, не трогал его утром, не заходил, не говорил и не пытался что-либо сделать для привлечения внимания. Не успел Хван и выдохнуть, как с утра обнаружил, что остался заперт, словно в самой охраняемой тюрьме, в собственном доме. Джинни не выпустили на работу. Джинни не нашел свой телефон, чтобы сообщить хоть кому-то и попросить о помощи. Начался хаос. Хенджин вдруг буквально физически почувствовал запах клаустрофобии. Это была первая паническая атака спустя столько времени. Мощная, неконтролируемая, неуправляемая, безудержная и, казалось, бесконечная. А затем, словно этого мало, началась настоящая истерика. Хенджин разнес всю кухню, босыми ногами наступая на каждый осколок дорогущей посуды под пораженными взглядами прислуги. Его крови на идеально чистом полу хватило бы для того, чтобы окрасить белый паркет в чистейший алый цвет. Но омега не чувствовал никакой болезненности на тот момент. Омега не ощутил ни одно острие осколка, впивавшихся в мягкую кожу стоп неоднократно. Сейчас же, после пробуждения, ноги наконец выдали логичную реакцию, и, перевязанные в бинты, безостановочно ныли и горели. — Эй, привет, — Хенджин вздрогнул, но только плотнее укутался в прохладное одеяло, тушуясь и сжимаясь, словно эмбрион. Не хотелось слышать этот мягкий голос. Не хотелось видеть это лицо. Не хотелось просто сосуществовать с этим человеком в одной вселенной. Но вместе с Крисом в комнату зашло и некое успокоение, а чувства бессмысленности и одиночества боязливо уползли в свои норы. Вот и вся ирония — Криса нужно было бояться, но рядом с Крисом Хенджина не страшило ничего. Таким он засел в голову омеги. Ненормальная привязанность, хоть и поубавилась, но никуда не делась. Чан насыщал его пустоту уже почти три года. Альфа уверенно зашагал к постели, нагнулся ближе к лицу, аккуратно убирая волосы с опухшего, но от этого не менее прекрасного лица. Хван захотел повеситься от скрытого, самого неправильного на всем белом свете желания прижаться к альфе. Как? Как его тело могло назойливо просить ласки от Чана, когда голова и сердце пылали от ненависти к нему же? Почему желания отрубить эту руку топором и прижаться к ней крепче могли сосуществовать друг с другом? — Ангел, — Чан тяжело выдохнул, когда Хенджин отвернулся от него, демонстративно выказывая абсолютнейшее нежелание разговаривать. — Хенджин, ты весь в порезах, так ведь нельзя. Я просто испугался того, что ты можешь сбежать, так и не выслушав меня. Я клянусь, после разговора со мной я не стал бы держать тебя взаперти. Прости меня, я не знал, что случится что-то подобное, — когда-то этот мелодичный голос, возможно, и окликался внутри, пронизывая заботой. Но эта книга захлопнулась с концами вчера. И даже не после того, как Джинни узнал правду. А после того, как Чан почти изнасиловал его. — Но совсем скоро все станет хорошо, — рука альфы сползла на мягкую линию челюсти, оглаживая словно котенка, прирученного зверька. Хенджин поморщился и чуть не заревел в голос. Невозможно. Альфа не хотел давить на омегу, который приходил не в лучшем состоянии, но один вид снизу заставлял выть внутреннего зверя, медленно, словно от спячки просыпаться и настигать. Чан мгновенно нагнулся, уже силой вжимая пальцы в тонкую, хрупкую челюсть, насильно удерживая положение головы на месте, жадно припал к приоткрытым, истерзанным губам напротив. Хенджин перестал дышать, лишь шикнул от боли, попытался оказать сопротивление, которое собственное тело мгновенно заглушило обратно. Крис вонзал острые зубы настолько глубоко, что вскоре к слюням, которыми они обменивались, присоединилась и кровь. И это, блять, показалось настолько горячим, что Чан простонал в голос. Аромат свежей клубники своей чарующей соблазнительностью окутал две фигуры, а затем и всю комнату. Долгий, мучительный, кровавый поцелуй, казалось, уже распорол швы ранок, которые вчера Хенджин старательно заштопал. — Не будет у нас ничего хорошего. Однако, нет. Хван действительно собрал всю волю в кулак. А Чан безжизненно замер, казалось, переставая даже моргать. Нет. Нетнетнетнет. Хенджин даже не понимал, насколько он ошибался. Сегодня Чан закончит это недоразумение, у них будет ребенок, они просто обязаны быть счастливыми. — Пожалуйста, выйди, — даже сейчас, находясь в состоянии такой огромной обиды, Хенджин просто не мог нагрубить. Он лишь плаксиво и даже немного вежливо попросил, тыльной стороной ладони протирая собственные уста от алой теплой жидкости. — Ангел, мне нужно всего лишь с тобой поговорить, — голос Криса просел от возбуждения. Но искреннее ликование не давало покоя. Джинни все еще тянулся, несмотря на всё. Джинни все еще хотел его, несмотря на всё. Да, возможно, это последний вздох тех таблеток, но… он от этого недолговечного момента готов взять всё. — Чан, умоляю, выйди. У меня нет сил для борьбы с тобой, — эти слова прозвучали, казалось бы, тихо, но отозвались эхом в ушах Криса. Неужели и вправду теперь омега воспринимает его как противника? Как врага и недруга? Хенджин выглядел откровенно плохо. Лицо словно полностью заплыло от пережитого стресса, а губы иссохли и намучились настолько, что были видны синие следы и отпечатки зубов омеги. — Я привел к тебе кое-кого, — сейчас не время раскатывать ошеломляющие новости. Крис понял это как только вошел в комнату. В любой другой ситуации альфа бы стучался в закрытую перед носом дверь до тех пор, пока Хенджин не услышал бы, не выслушал бы. Но боязнь за здоровье и омеги и еще совсем маленького щеночка взяли вверх, заставляя отступить на три шага назад минимум. — И каково это жить с человеком, зная, что тебя не никогда не полюбят в ответ? — послышался голос с другого конца коридора. Сынмин в своей манере не выдал ни единой эмоции при заданном вопросе, а вот Чан коротко усмехнулся, оборачиваясь назад. Если это была попытка задеть за живое — она заведомо абсурдна и провальна. Чан мгновение простоял на месте, задумчиво всматриваясь в лицо Кима, а затем неспешно, словно дикий зверь сократил между ними расстояние. — Это надо спросить у тебя, Сынмин, — горькая усмешка расползлась по изящно красивому лицу. — Не так ли? Чан фыркнул, прежде чем отойти от парня, а Ким, поджимая губы в тонкую полоску, зашагал в комнату и намертво замер, не решаясь шагнуть ближе. Он никогда… Никогда не видел Хенджина в подобном состоянии. Страх одолел твердый разум Кима. Если бы альфа не знал, что это дом, в котором живет Хван, он даже не уверен, что смог бы узнать Джинни с первого взгляда. Насколько же ему больно, раз это смогло переплюнуть все его тошнотворное детство и травмы от матери? Сынмин наткнулся на хенджиновы погасшие два огонька вместо глаз в двух метрах от себя и четко понял, что если он собственноручно не пристрелит Криса, злость внутри рано или поздно просто съест его заживо. Однако сейчас обоим альфам нужно было делать вид, что все в порядке. Нужно было попытаться сохранить благоприятную, добрую обстановку вокруг, чтобы не вгонять омегу в прошлое состояние. И они оба негласно согласились на это: Чан, когда позвонил и попросил приехать, откладывая свою месть, и Сынмин, когда согласился и приехал без Минхо. Старший, последний раз взглянув на Джинни, вышел из спальни, автоматически отвечая уже на третий подряд входящий звонок. Ну, наконец. — Я на старом футбольном поле нашей школы, — этот ледяной тон заставил Криса ухмыльнуться. Вероятнее всего, младший вне себя от бешенства. — Здравствуй, Минхо. Я надеюсь, Феликс с тобой прямо сейчас, — специально давил Чан, желая вызвать еще более бурную, эмоциональную реакцию. Альфе было жизненно необходимо почуять запах отчаяния собственного брата. — О, не переживай. Со мной тут еще и Союн. Однако от Минхо отчаянием не пахло. Совсем.