Guilty

Минхо уже больше десяти минут слушал рассказ Хана о том, какую квартиру он подобрал для совместного проживания. Хозяйка долгое время пыталась торговаться, но умный, острый на язык и расчетливый Хани смог сбить цену до минимума. Джисон провел целую экскурсию по просторной квартире без мебели. С горящими глазами омега только и делал, что прикидывал варианты расстановки и дизайна общего гнезда. Больно. Хо долго молчал, вслушивался, старался понять, в какой момент начать и как лучше подступиться. Сердце тяжело сжималось и разжималось до грохота в ушах, словно двигатель, в котором пересохло масло. Минхо старался запомнить всё до того, как с треском разрушит: искреннюю улыбку, искрящиеся добрые глаза, порой слишком активную мимику, трепет в голосе, в предвкушении лучшей жизни… Ли не понимал, откуда взять хладнокровие, чтобы решиться отрезать парня от всех мечт и надежд. Джисон любил его. Безумно сильно. Любил так, как возможно, не полюбит никто. — … думаю, одного кресла будет достаточно… — Я влюбился. Странная ирония. Эта сцена напомнила ему признание самого омеги, тогда, в парке. Возможно, сейчас Ли наконец понял причину, по которой это было вывалено так резко и бесцеремонно — потому с тем, что тревожит внутри, невозможно церемониться. Есть риск, что человеческая трусость так и не выпустит тебя из своих лап, утянув в пучину лжи и лицемерия. Но Хан был не из тех, с кем Минхо смог бы поступить подобным образом. Ли ненавидел врать. Пусть, тяжело. Пусть, Джисон сейчас исступленно молчит. Пусть, Ли будет самым ужасным человеком, но лучше сказать правду. Потому что в первый раз он не решился. Была капля надежды на то, что трезвый разум вернется в голову альфы, не позволяя пройтись чувствам бешеным цунами по внутренностям. Минхо думал, что он не умеет любить. Минхо верил, что истинность худшее, что может произойти с человеком, потому что стал свидетелем живого примера. Хари, мать Хо, была истинной Минхека. И к чему это привело? Альфа никогда не забудет тот выстрел прямо в грудь. Собственные, нечеловеческие крики. Испуг. Звон в ушах. Беспомощность. Эта женщина в красном пальто… Минхо помнил идеально собранные в строгий пучок волосы, светлую, фарфоровую кожу, ямочки на щеках. Помнил, как сравнил ее с мамой. Незнакомка была красивой, безупречной и богатой, но в ее глазах не было той жизни, того тепла и солнечности, которые были в сияющих глазах Хари. Помнил, как изменилось лицо матери, когда она открыла дверь. Помнил чужой взгляд полный презрения. Помнил, какие звуки издает человек, когда он задыхается от боли. Как грубо его схватили, и как он вырывался, пытаясь вернуться обратно к маме, чтобы пальчиками заткнуть дыру в районе солнечного сплетения. Маленький альфа был уверен, что сможет так остановить струю красной жидкости, как в тот раз, когда в ванной сломался кран… Глупо. Удар по голове. Одинокое пробуждение в незнакомом, неуютном, жутковатом месте. Это и был приют, в котором он находился долгих полгода. Каждую ночь мальчика мучали кошмары, всхлипы матери, громкий звук выпущенной пули, море крови… Но трауру не было места и времени. В приюте нужно было бороться за себя, поэтому после первой же издевки со стороны мальчика постарше, Хо устроил драку, и драки с этого момента происходили каждый день перед обедом. Это было единственное время, когда рядом не было воспитателей. Минхо нарушил негласное правило — поднял руку на старшего. Из-за этого и началась своеобразная охота на новенького. Малыш не мог даже спать без сделанного собственноручно орудия из карандаша. Забрали его, впрочем, также неожиданно, как и привезли. Просто в одно утро пришел папа, который долго обнимал мальчонка, плакал и извинялся, а затем посадил в машину и привез в шикарный особняк, подобных которому Минхо не видел даже в телевизоре. Минхо пробил холодный пот, когда на пороге он наткнулся на дьявола из кошмаров во плоти. Это была она. С такой же прической, с таким же взглядом, просто пальто в этот раз было черным. Этот образ преследовал малыша во снах. Ярость, леденящий ужас, ненависть, растерянность, паника, и Хо пожалел о том, что оставил особенно остро заточенный карандаш в приюте. Представил, как уместно и красиво он смотрелся бы в идеальной, лебединой шее. Она ненавидела его. Он отвечал тем же. Если в приюте альфа понял правила игры, подстроился и нашел лазейки, то здесь он оказался полностью обезоружен. Ли ничего не понимал. Казалось, что на самом деле он в бредовом сне, все это просто не могло происходить наяву. Почему отец вел себя так, словно это настоящий дом для Минхо? Почему какие-то дети называли его папой? Вся жизнь Ли оказалось сплошной ложью. У мальчика было одновременно всё и ничего. Папа одаривал сына подарками, выделил лучшую комнату в доме, одно слово — желание исполнялось в полсекунды. Минхек до безумия любил среднего сына и не стеснялся подчеркивать это при других детях. В маленьком Чане зарождалась ненависть. За любую оплошность Ли получал Крис. С каждого конфликта виноватым выходил старший сын. Проблема была даже не в том, что в большинстве случаев так и было, а в том, что Минхек даже не разбирался в ситуации. Однако, каким бы раем не казался особняк семейства Бан для Минхо, в моменты отсутствия отца, Дахён лишала ребенка даже таких вещей, как еды. Маленький Минхо задумывался больше ста раз в день, ломал себе голову, в чем он перед ней вообще провинился? Почему она так жестоко обошлась с мамой? Почему эта женщина в одно утро решила перечеркнуть в жизни альфы абсолютно все? Словно вишенка на торте, ко всему этому прибавились издевательства названного старшего брата. В жизни Минхо драки между альфами стали еще более частым явлением, чем избиения в приюте. Минхо помнил, как Чан столкнул его с лестницы за новый подаренный велосипед, который Крису пришлось вымаливать около месяца. Помнил, как пролежал около месяца со сломанной в гипсе ногой, которую закрепили куда-то наверх. Помнил, как Чонин в тайне от всех тащил к нему вредности, которые врач запрещал есть. Помнил, как Йенни рыдал и умолял Бана перестать сжимать больную ногу ребенка. Минхо помнил все. Абсолютно точно и досконально. Но больше всего, альфа запомнил день, когда Дахён умерла. Чан плакал в голос, Чонина увезли из дома, чтобы не травмировать детскую психику хотя бы третьего ребенка. Ли не испытывал радости, скорби или тоски. Он не злорадствовал, не ликовал. Всё, что он чувствовал, искренняя, всепоглощающая жалость к Йенни. Минхо, как никому другому, было знакомо это чувство потери самого важного, которое младший скоро испытает. Дахён хоть и была отвратительным человеком, но как мать могла многим преподать урок. Это Ли понял наблюдая за тем, как нежно и трепетно она укладывала спать своих сыновей, как собирала их собственноручно в школу, как щепетильно обрабатывала ранки из-за детских шалостей, и как она заступалась за Чана перед отцом, каждый раз утверждая, что это Минхо виноват в ссоре. Стоит ли рассказывать о том, что чувствовал ребенок, лишившийся всего этого? Похороны провели скоропостижно. Пришло действительно много людей, наигранно сочувствующих вдвовцу и бедным детям, оставшимся без родителя. В этот же вечер Минхек впервые позвал среднего сына в свой кабинет. Взгляд мужчины был полным усталости и отчаяния. Он долго молчал, не сводя глаз с не менее серьезного мальчонка у двери. — Ты такой сильный, Минхо, — голос альфы дрожал. — Я знаю, что ты видел зверство, совершенное Дахён. Не могу понять, откуда в таком маленьком тебе столько мужества, ты рта не раскрыл, никому не сказал ни слова, даже про издевательства в доме смолчал, — Бан сглатывает слюну, пытаясь не давать волю слезам. Влиятельный, могущественный альфа вмиг показался таким слабым и уязвимым… Это был второй раз, когда Хо видел отца в таком состоянии. — Я отомстил за твою мать и за то, что Дахён продолжала творить. Я дал ей шанс на исправление, она могла заменить тебе то, чего лишила, но не захотела. Ли замер на месте. Он убил ее и только что в этом признался?.. Минхек снял очки, потирая раскрасневшуюся переносицу. Зачем он вообще позвал среднего сына? К чему эти рассказы? Еще одна ноша на хрупкие плечи ребенка… Готов ли он услышать всю правду? Хотел ли он знать ее? — Расскажи мне все. Без вранья, без утаиваний. Просто как есть. Хотел. И отец рассказал. Минхек женился на Дахён, когда был совсем молод. Брак являлся слиянием двух состоятельных семей, поэтому чьего-либо мнения старшие не спрашивали. Спустя два года она забеременела. Все шло своим чередом, но в один роковой день в компанию пришла устраиваться молодая девушка, которая перевернула весь мир альфы с головы до пят. — Она была такой красивой… Помню, я тогда подумал, что до встречи с ней видел мир только в серых оттенках, что не знал прелести вкусов и цветов, не знал, что значит жить, а не существовать… Но я сразу обозначил, что никогда не разведусь, не брошу ребенка и не смогу разорвать первые отношения. Истинность. Та самая истинность, против которой не смогли устоять оба. Отношения завертелись настолько быстро и неожиданно, что Хари забеременела практически сразу после того, как Чан родился. Она умоляла альфу развестись. Плакала, просила, требовала. — Я причинял ей боль, но Хари не понимала, что в нашем мире, где деньги стоят на первом месте, все не так легко, как кажется. Дахён отобрала бы все, что у меня есть и когда-либо было, учитывая моего старшего сына. Я не был к этому готов. Тринадцатилетний Минхо внимательно слушал, ярко ощущая, как с каждым словом ему становится всё хуже. Если бы можно было описать состояние молодого альфы одним словом, этим словом было бы «отчаяние». Беспросветное, унылое, тягучее отчаяние. Дахён грезила об омеге, о двух детях, и спустя нескончаемое количество уговоров, забеременела второй раз. У Хари в вечер, когда альфа рассказал о пополнении, случилась истерика. Девушка не понимала, как человек может говорить о какой-либо любви, когда делит постель с другой? Этот нескончаемый порочный круг продолжался до десятилетия Минхо. — Клянусь, я понятия не имею, откуда она узнала. Она не могла сама догадаться. Я был в отъезде. Когда приехал, первым же делом помчался к вам, был твой день рождения, я купил тебе те ролики, о которых ты просил меня… Но обнаружил только пустую квартиру с засохшей лужей к… крови посреди гостиной и торт, весь залитый воском от незадутых свечей. Хари была слишком хорошим человеком, с огромным добрым сердцем и чистым разумом, неиспорченным тщеславием и эгоизмом. Никто, кроме Дахён, не мог сотворить это с моим ангелом… Минхек уже в голос плакал, но почему-то эти слезы не вызывали в Хо абсолютно никакого сочувствия. — На вопрос, где мой сын, Дахён безразлично указала сначала на Чана, потом на бегающего с игрушками Чонина. Я знал, что она не тронет ребенка. Хоть моя жена и была жестокой, но тоже являлась матерью… Полгода Минхеку понадобилось на то, чтобы найти родную кровь в захолустье под Дэгу. Под угрозой развода Дахён согласилась принять Минхо как ребенка с приюта, не имевшего ничего общего с ними обоими. Такова была легенда, которую она выдумала сама, в попытке избежать позора. — Я не сдержался, Минхо. Не мог смотреть в ее глаза, не мог принять тот факт, что она взяла и забрала жизнь самого дорогого человека для меня. Чувство вины и собственная никчемность сжирали изнутри каждую секунду. Последней каплей стало то, что служанка случайно проболталась, что тебя не кормили два дня, которые я провел в Австралии… В ходе ссоры Минхек впервые поднял руку. Дахён покатилась кубарем вниз по угловатым ступенькам и скончалась на месте. Знакомые в полиции помогли замять дело и выставить все как самоубийство, естественно, за определенную сумму денег. Вот вся история идеальной семьи Бан. — Мне так жаль, что я так и не смог сделать вовремя правильный выбор. Знаешь, есть легенда, что истинные встречаются на пути друг друга не просто так, что твоя половина, созданная самой природой должна восполнить то, что в тебе отсутствует, чего ты лишен. Твоя мать научила меня ценить момент и любить просто так, не по какой-то конкретной причине, не из-за личной выгоды. Любить в ущерб самой себе — высшая на свете сила, которой обладала Хари… Две прекрасные молодые омеги, которых погубила мужская слабость и «истинность». — У меня есть просьба. Я понимаю, что не имею никакого права просить тебя о чем-либо, но… Умоляю, не рассказывай братьям. Пусть мама останется в их памяти светлым узором; правда погубит обоих, особенно Кристофера. Минхо и не смог бы рассказать подобное. Как можно разбить сердце ребенка жестокой правдой о матери? Чонин стал самым дорогим сокровищем для Ли, для безопасности которого альфа мог пожертвовать всем… Прямо сейчас, глядя на Джисона, на разбитый, заслезившийся взгляд, подрагивающую губу, Минхо чувствовал себя худшим человеком, самым огромным злом на свете, но зато теперь хотя бы отчасти понимал отца. Против истинного не устоять. Сколько он сам пытался? Бессмысленно. Тебя затягивает в сети собственных чувств еще больше, если оказать сопротивление. Не выходило отстраниться. Всё — от начала до конца — шло не по плану. Раз так, то остается только одно — не повторять ошибок родителей и сразу определиться с выбором. Впрочем, с этим проблем не возникло. Очевидно, что теплое, искристое чувство, словно от солнечного луча в зимний день, дарить мог только Хенджин. Минхо был сражен Хенджином наповал с первого взгляда. Глупо было скидывать все на природу, потому что Ли был не уверен, сложилось бы все иначе без биологического переплетения или нет. — Вы переспали? — Да. — Ты правда уверен в своих чувствах к нему? — Я никогда ни в чем не был так уверен. Хан замолк. Был ли смысл продолжать диалог? Омега держался из последних сил, чтобы не зареветь прямо перед Хо, но останавливало только то, что Джисон знал, насколько альфа ненавидит эмоциональные сцены. За годы отношений Хан подстроился под каждый острый угол, под каждый крутой поворот в характере старшего. Можно сказать, Сони был идеальным для Минхо, но сейчас это ничего не значило. — Он мой истинный, — добил лежачего. Как? Как за несколько дней жизнь Джисона могла измениться настолько кардинально из-за одного парня? Почему сложилось все именно так? Почему Минхо, до жути верный принципам, переступил через своё же табу? Где справедливость? Годами строить отношения кирпичик за кирпичиком, чтобы за две неполные недели всё снес чужой, незнакомый человек? — И что ты собираешься делать? Ты же поступил в австралийский вуз, собирался объявить об этом в конце вашего отпуска… — Хан зарылся пальцами в кудрявые волосы, с силой оттягивая их назад. Омега боялся. Боялся потерять Минхо. Дыхание сорвано, сердце сейчас выпрыгнет из груди, если Ли огласит… — Я приеду, но отношения между мной и тобой пора заканчивать. Конечный выстрел. Джисон не мог поверить ушам. Не злился на вранье, на измену. Страхи потери и расставания затмевали разум. — Прости меня, Хан, — Минхо жаль. Хан видел это абсолютно ясно. Альфа был напряжен до предела, челюсть плотно сжата, между бровей появилась морщинка. — Приедешь — поговорим. Если не передумаешь, придётся отпустить тебя, — манипуляция. Джисон знал, что сделает абсолютно всё для того, чтобы Минхо передумал. Джисон знал, что никогда не отпустит. Не было никакого плана. Не было идеи или хотя бы предположений, Хан собирался действовать по ситуации. Ирония заключалась в том, что омега тогда и не мог предположить, насколько удачно все сложится в его пользу. *** Утро настигло Хенджина в этот раз позднее, чем обычно. Открыв глаза, первое, что почувствовал Хван — леденящий душу холод. Минхо рядом не было, на это омега даже не надеялся. Длинные пальцы аккуратно, словно боясь стереть следы вчерашней ночи, прошлись по всем местам, которых альфа горячо касался. Больно, но до мурашек хорошо. Хенджин променял бы всю жизнь на один вчерашний вечер. Омега был благодарен за то, что хотя бы раз смог прочувствовать — каково это, когда тебя касается человек, которого ты искренне любишь. В доме подозрительно тихо. Возможно, ребята поехали по запланированным делам, но почему никто не разбудил Джинни? Ноги коснулись холодного пола. Хван поежился, свел тонкие, почти прозрачные плечи, с трудом вставая. Самочувствие странное. Хенджин чувствовал себя так, будто от него отрезали какую-то важную часть души, сердца или организма. Возможно, так ощущалось отсутствие истинного. Внутри лавой бушует тоска. Он должен научиться жить так? Это плата за легкомыслие, которое он вчера сполна проявил? Стоило ли оно того? Можно было не раскрывать полноценную связь, но Хенджин не смог. Свалился в пропасть. Теперь нужно брать себя в руки и выбираться. Может быть, лучше станет через месяц, через год, или лучше не станет вовсе… Омега не знал, и это незнание пугало больше всего. Рука потянулась к дверной ручке, неуверенно прокрутив, чтобы открыть и выйти, но наткнулся на самую неожиданную картину в коридоре. Минхо. В футболке, волосы влажные, должно быть, после душа. Природный запах еле уловим за стоящим ароматом свежести. С подносом. Стоял и неуверенно смотрел будто сквозь. Рот Хенджина открылся, чтобы что-то вымолвить, но увиденное настолько шокировало, что не слушался даже язык. Омега собрал остатки какой-либо воли, изо всех сил используя её для борьбы со своими демонами, которые требуют свободы и мечтают вырваться, повторить вчерашний вечер, но теперь собираются просить большего — не отпускать истинного, не позволять ему уходить. «Лучше не смотреть», — пронеслось в голове Хвана, когда омега принял решение просто пройти мимо. — Я как раз шел к тебе, — хрипло сказал Хо, не в силах отвести взгляд от практически голого, донельзя красивого, заспанного Джинни перед собой. Сексуально. Минхо хотел сосредоточиться на диалоге и реальном мире вместе с его событиями, но не получалось. Руки, шея, ключицы, плоская грудь, впалый живот, гладкая, нежнейшая кожа, каждая деталь заставляла чаще вдыхать и выдыхать воздух. Ли никогда такого не чувствовал. Привлекательность и сексуальность не давали пройти мимо, строить нормальный, человеческий диалог, не давали даже дышать спокойно. — Оу… эм… — Хенджин посмотрел по сторонам, будто пытаясь найти того, кому несут завтрак в постель. — Да-да, это тебе, — грубовато пробубнил Ли, вопросительно приподнимая изящную бровь. — Знаешь, я совсем не против простоять у твоих дверей хоть всю жизнь, но мне, если честно, немного тяжело… — Да, боже, да! Прости. Проходи, — неловкость ситуации просто зашкаливала. Погодите, это что, действительно ему? Хенджин отошел в сторону, пропуская вчера целиком исцелованную мускулистую фигуру в комнату. Минхо аккуратно поставил поднос на прикроватную тумбу, выпрямляясь в спине, прежде чем развернуться к омеге. — Я был несдержан вчера, — как будто ему жаль. Вранье. Минхо с упованием рассматривал собственные следы на костлявой фигуре. Шея вся осыпана засосами. Местами прослеживались следы от укусов, которые Ли даже не помнил, когда успел поставить. Это, блять, слишком красиво. — Прости, если сделал больно. Я обещаю, что подобного больше не повторится… — Чего «подобного»? — Подобной грубости. — А остального? Минхо в ступоре. Как правильно ответить на поставленный вопрос? От Хенджина плюс ко всему так вкусно пахнет смесью их ароматов, что Хо ловит себя на абсолютно грешной мысли уткнуться в шею с отметинами, безостановочно вдыхать кисло-сладкий аромат, без устали целовать и слышать тихие, довольные стоны, просящие о большем. — Чего «остального»? — Секса, — Хенджин говорит тише, словно их кто-то может услышать, и это вызывает дурацкую улыбку у альфы. Минхо вчера бесстыдно разложил его на столе, у которого он стоит, а Джинни боится произносить слово «секс»? — Ну, это я планировал повторить, — Минхо прикусил нижнюю губу, волнуясь как подросток. Глаза омеги округлились, густые брови вздернулись от нежданного утреннего флирта, кристально точно попадающего прямо в сердце. У альфы глубокий и утягивающий взгляд. Хенджину сложно держаться стойко, потому что с каждой секундой омега нутром чувствовал, как расплывается на месте, словно мороженое в жаркий июльский день. — Я не ем баклажаны, — единственное, что от растерянности Хенджин нашел для ответа, намекая на содержимое подноса, и через секунду послышался веселый, искренний, заливистый смех Минхо. В это утро начались их недолгосрочные, но самые счастливые отношения.