I believe

♫ No one will win this time I just want you back … I surrender * Natalie Taylor — Surrender ♫       Льюис поймал себя на том, чего прежде ему в голову не приходило — ему стало очень важным, чтобы Бланке понравилось у него дома. Никогда он не задумывался над подобным. Для приезжавших в гости родных и друзей он создавал должный уровень уюта, он заботился о комфорте Николь, когда она останавливалась тут, но это не было тем же искристым волнением, которое заполнило Льюиса сейчас. Даже с Бланкой, когда впервые позвал её в свою квартиру в Монако, это не имело для него значения. Посреди коридора валялась кепка? Ну и ладно. Но не теперь.       Он позвонил домработнице и попросил приготовить ближнюю из гостевых комнат, ту, окна которой выходили на панораму водопада и скалистых вершин, заливающихся тёплыми бликами заходящего солнца. Он заказал шеф-поварихе ужин на двоих, распорядился домработнице разжечь камины и всюду включить свет. Так в наползших сумерках дом встретил их уютным жёлтым свечением между заснеженных сосен и убаюкивающе потрескивающим теплом.       Льюис не понимал, как поступить с Роско. С самого Гилроя он боялся, что его присутствие огорчит Бланку лишним напоминанием о Тинто, но, когда бульдог вразвалку выбежал к ним в прихожую, она ему обрадовалась. Роско счастливо топтался на месте, тыкался башкой Бланке в ноги и всё скрёб ей лапой колено, а она, пусть и кривясь от боли, всё же наклонялась к нему и гладила, прихлопывала по спине, ласково к нему лепетала.       Льюис представил Бланке домработницу и кухарку, а тогда провёл в комнату. За стеклянным экраном в камине выплясывал огонь, подушки на кровати были пышно взбиты, на прикроватной тумбе стояла ваза со свежими цветами, у витиеватого кресла в углу стоял салатовый чемодан. Завидев его, Бланка удивлённо вскинула брови и оглянулась на Льюиса, но сказала лишь короткое:       — Спасибо.       Вслед за ними притопал и Роско, и она, раскрыв чемодан, достала оттуда игрушку-мамонта, припасённую для Тинто, коротко болезненно сжала её в руке, старательно отворачивая от Льюиса лицо, а тогда надела улыбку и отдала мамонта на растерзание Роско. Она долго не заговаривала о Тинто, и Льюис тоже не решался бередить её расспросами.       Бланка сказала, что устала, и он пообещал, что ужин ей принесут в комнату, попросил звать его, если что-то понадобиться, пожелал спокойной ночи и закрыл за собой дверь. И она не показалась из-за этой двери следующие двое суток.       Это были странные два дня. Льюис очень остро ощущал присутствие Бланки, был сознателен её близости даже в полудрёме, будто чутко настроенный на её волну радиоприёмник. Он, казалось, преимущественно крался по дому, будто боялся лишним звуком спугнуть Бланку, и в то же время несколько раз находил себя притаившимся в коридоре, ведущем к занятой ею гостевой комнате. Он прислушивался. А за дверью было невыносимо тихо. Льюис постоянно заходил в их переписку и несколько раз заставал Бланку «в сети», но не решался ей написать — это казалось чем-то нелепым, она была всего в нескольких стенах от него. Он скучал по ней. Скучал по той Бланке, которой она была до 20-го ноября в Монако, по той Бланке, которой она казалась весь декабрь и январь, и даже по той притворно шутливой Бланке по дороге из Гилроя в Теллурайд. Пару раз в день он не сдерживался и стучался к ней, спрашивал, как она себя чувствовала, и она отвечала односложно: всё в порядке, не беспокойся, я сплю, всё хорошо, ничего не нужно. Он постоянно расспрашивал домработницу и кухарку, просила ли что-то Бланка, что и когда в последний раз ела, и всё чаще те лишь отрицательно качали головами.       Когда вечером 3-го февраля — ровно двое суток спустя после их приезда — шеф-повариха сказала, что Бланка сегодня лишь едва прикоснулась к завтраку и отказалась от обеда, Льюису надоело молча выжидать. Проповедуемые Санти и Фернандо наставления о том, что ей нужно было дать пространство и время, были полнейшей чушью. Бланка медленно гибла за дверями гостевой спальни, и Льюис не мог просто безропотно за этим наблюдать. Он отправил кухарку в город с весьма специфическим запросом на продуктовый набор, а когда она вернулась и приготовила из того ужин, водрузил тарелки на поднос и отправился к Бланке.       Он постучался в дверь коленом, и Бланка отозвалась коротким:       — Да?       — Я принёс тебе покушать, — проговорил в полотно цельного дерева Льюис.       Приглушённый голос по ту сторону ответил:       — Спасибо. Оставь там на полу, я через две минуты заберу.       Он послушно наклонился, опустил поднос на тёмный дощатый пол — тот гулко металлически звякнул, тогда отступил на узорчатую ковровую дорожку, тянущуюся вдоль коридора, упёрся спиной в противоположную стену и сполз по ней на пол. Он сверялся с течением времени на экране своего телефона: одна минута, две, четыре. За дверью ничего не происходило, даже не шелохнулась постель. Только из щели по полу струилось морозное дуновение — в комнате были открыты окна.       — Бланка, две минуты уже прошли! — Сообщил Льюис.       — Я сейчас заберу. Спасибо!       Сменяющиеся цифры на экране отсчитали ещё пять минут. Льюис поелозил на твёрдом полу. Сквозняк пробирался под его спортивки и неприятно холодил кожу.       — Когда настанет это «сейчас»? — Спросил он, и в голосе Бланки наконец возникла хоть какая-то эмоция. Со спрятанным в смешок недовольством она отозвалась:       — Ты всё ещё там?       — Я буду тут, пока ты не поешь и не вернешь мне пустую тарелку.       Она выразительно сокрушенно вздохнула:       — Ладно. Дай мне минуту.       — Я засекаю время, — сообщил ей Льюис. — И чтоб ни секундой дольше!       Бланка коротко бесцветно посмеялась, но и в самом деле зашевелилась. Он слышал, как она встала с кровати, слышал натянутую и резко отстрелившую резинку для волос, слышал её шаги и тихий перестук закрывающегося окна. Он различил, когда её шаги приблизились к двери и её пальцы коснулись дверной ручки. Льюис вдруг взволнованно собрался, подтянулся выше к стене, выпрямил спину, подогнул к себе ноги.       Дверь открылась, и в сумраке комнаты показалась укутанная в пышное пуховое одеяло Бланка. Её льдистый взгляд прицельно ткнулся в Льюиса, а тогда скользнул по его пустым рукам к стоящему просто перед порогом подносу. Пшеничные брови смялись на переносице.       — Это что, стейк?!       — Да.       Она вновь вопросительно заглянула в лицо Льюису, а тогда, будто отказывалась верить своим глазам, наклонилась и всмотрелась внимательнее. Она оторопело выговорила:       — Из мяса?       — Думаю, ещё утром это мясо дышало и ходило.       — В твоём доме бывает мясо?!       Он невесело улыбнулся, рассматривая запавшие на её лице тени. Впервые он обратил на это внимание, наверное, в начале января, когда Бланка позвонила поздравить его с днём рождения. Она шла по улице и держала телефон в вытянутой руке, всё оглядывалась на плетущегося за ней Тинто, и яркий солнечный свет, преломляясь в ветвях деревьев и вспыхивая бликами в отражающих его стёклах, подчёркивал то, как заострились её черты. Глаза Бланки стали очень выразительными, кожа под ними истончилась и посерела, веснушки были едва различимыми, резко очертились скулы, и угол челюсти выпирал из-под кожи так, будто был для её лица слишком большим и едва там умещался. Льюис ничего ей тогда не сказал, не обнаруживал ей это своё наблюдение почти целый месяц, пока не увидел её в больнице в Гилрое, но начал постоянно справляться о том, как она себя чувствовала, что ела, напоминал ложиться спать.       Сейчас, сидя на полу посреди коридора, он сказал:       — Ты любишь стейки. Я хотел, чтобы ты поела то, что любишь.       Она подхватила свисающие края одеяла, спёрто выдохнула полоснувшей её боли, но тоже опустилась на пол. Не отрывая взгляда от тарелки с лоснящимся куском стейка, она ехидно поинтересовалась:       — А как же жестокое обращение с животными? Условия, в которых они содержатся, и всё прочее?       Льюис хмыкнул. Они проделали невыносимо тяжелый и долгий путь с той перебранки в его трейлере в марте.       — Это мясо с одной местной фермы, — пояснил он. — Там всё органично и цивилизованно.       — Умерла эта корова тоже органично?       — Не заговаривай мне зубы, — со смешком прервал её Льюис. — Ешь!       Бланка искренне улыбнулась — наверное, впервые с их встречи два дня назад, — взяла вилку, поддела той мягкое пюре цветной капусты и отправила белесый комочек в рот. Коротко пожевала и наколола на остриё вилки тонкий зелёный стручок фасоли, тогда вновь пюре, тогда выловила помидор-черри.       — Блядь, Бланка! — Вырвалось у Льюиса.       Под её взмывшим на него вопросительным взглядом он придвинулся по полу к подносу, перехватил вилку из её руки — мелкие порезы теперь были лишь тёмными росчерками подсохших корок — и взял с подноса нож, отрезал от стейка подрумяненный кусочек, мокнул в тягучий клюквенный соус и поднёс к её губам. Не отводя от него взгляда, — в котором замешалось так много всего, что Льюису казалось, стоило ему на тот натолкнуться, он утонет — Бланка послушно открыла рот.       Шов на её лбу, сразу под закучерявившимся золотыми волосами, был бурым припухшим росчерком. Кожа вокруг него отсвечивала желтизной синяка. В обоих концах шва виднелись узелки чёрной нитки.       Льюис отрезал ещё один кусок мяса и, сосредоточено подталкивая на вилку рядом с тем пюре, сказал:       — 12-го февраля мне нужно быть в Лондоне. — Ему стоило всех сил удерживать свой голос равнодушно ровным, пока внутри него кипело волнение. Ему было жизненно необходимо, чтобы она согласилась. — Давай за два или три дня до этого, по твоему самочувствию, вместе полетим в Мадрид? Я зафрахтую частный самолёт. На борту тебе могут застелить постель. Так ты легче перенесёшь перелёт. Я проведу тебя домой и тогда улечу в Англию. Что скажешь?       Ему казалось, то, как завибрировал его голос на слове «Мадрид», выдало его с потрохами. И всё же Льюис надеялся, что Бланка не догадается, — не рассмотрит это в нём своими просвечивающими насквозь небесными глазами. Ему было предельно важно, чтобы она не знала, что всё уже было организовано: чартерный рейс забронирован, все соответствующие бумаги подготавливались — в Испании и его финансистом, на нужное время в Барахас был вызван водитель. Бланке пока нельзя было знать всего того, что Льюис понял, рассматривая её спящую в больнице в Гилрое. Она ещё не была готова даже выслушать всё то, что он решил. Ему нужно было быть с ней очень осторожным.       Бланка протянула руку и попробовала перехватить вилку из пальцев Льюиса, он увернулся и направил ту ей в рот, она засмеялась, подхватила с остриёв стейк, слизнула с уголка рта белесый след пюре и лишь тогда вдумчиво кивнула.       — А завтра в десять утра, — продолжил Льюис, — тебя будет ждать самолёт до Денвера. Тебя отвезут в клинику на МРТ.       Бланка вновь кивнула и коротко отозвалась:       — Спасибо.       — Если хочешь, я могу поехать с тобой.       Бланка со смешком повторила:       — Спасибо, — и добавила выразительное: — Мама! Не нужно. Я справлюсь сама.       — Ладно.       — Отдай мне вилку и нож, пожалуйста. — И всё тем же звенящим издёвкой тоном проговорила: — Я уже достаточно взрослая, мам. Я умею кушать сама, честное слово.       Льюис с улыбкой вернул ей приборы. Они просидели так с полчаса, заведя отвлечённую беседу. Бланка и в самом деле ела, но всё чаще начала морщиться и выгибать спину в поисках позы, в которой не так болели сломанные рёбра. Когда она сказала, что в неё больше не влезет, он помог ей подняться, подхватил с пола поднос, пожелал спокойной ночи и ушёл. Странным образом эти полчаса в её компании лишь растравили его. Он стал скучать по ней ещё больше.       А наутро он её услышал.       Его кухарка была немногословной, очень тихой, обычно работала в громоздких наушниках. Она приезжала ранним утром, готовила завтрак, составляла меню и список необходимых продуктов, с водителем уезжала в город, в некоторые дни принимала в аэропорту специальную доставку, тогда возвращалась и готовила обед. Накрыв на стол, она исчезала с кухни, оставляя домработнице пространство для уборки, а спустя два часа вновь там появлялась и начинала приготовление ужина. Когда Льюис входил на кухню, она признавала его присутствие коротко поднятым взглядом и кивком и не отвлекалась от работы. Но утром 4-го февраля он с удивлением различил её смех, а затем — звенящий весельем голос. Бланка, подумал Льюис, останавливаясь в коридоре и улыбаясь. С Бланкой всё оживало.       Вместе они позавтракали, а тогда Бланка собралась в Денвер. Льюис провёл её в прихожую и, неспокойно цепляясь взглядом за повисший с её плеча бессменный рюкзак, сказал:       — Пообещай, что вернёшься.       Она мягко улыбнулась.       — Ну мы же договорились, что вместе полетим в Мадрид.       И пять часов спустя она действительно вернулась. Сказала, что с ней всё в порядке, и спряталась обратно в гостевую комнату — ещё на сутки. А поздним вечером следующего дня Льюис услышал донёсшуюся оттуда вспышку её смеха. И спустя две минуты на экране его телефона возникли заветная утиная морда и «Входящее сообщение от «Бланка». В том были несколько хохочущих до слёз смайлов и ссылка на видео в Инстаграме. Льюису показалось, сердце сейчас выпрыгнет ему в рот, так внезапно оно встрепенулось.       Он ответил смеющимся смайлом и вдогонку предложил:       «Заканчивай своё отшельничество. Давай спустимся в гостиную и посмотрим какой-нибудь фильм.»       Спустя минуту пришло категоричное:       «Я не люблю кино.»       И вмиг всколыхнувшееся в Льюисе воодушевление холодным отрезвляющим душем обвалилось вниз. Он раздосадовано отбросил в сторону телефон, но едва тот приземлился в складки одеяла, экран вновь подсветился.       «2 входящих сообщения от «Бланка»:       «Мы можем в что-нибудь сыграть.»       «У тебя есть настольные игры или приставка?»       Наверное, вырвавшееся у него:       «Да!» — Было слишком отчаянным, потому что в переписке вновь возник смеющийся жёлтый кругляш.       Вдогонку Бланка написала:       «Я не раню твой утончённый модный вкус, если буду в пижаме?»       Льюис ответил:       «А в чём, по-твоему, буду я?»       И спешно бросился в гардеробную искать подходящий под пижаму комплект.       Они встретились в коридоре. Бланка ждала у дверей гостевой комнаты. Её волосы влажными потемневшими прядями лежали на плечах, её лицо взблёскивало нанесённым на кожу кремом, от неё густо пахло чем-то сладко-фруктовым. Она была одета в широкие штаны в разновеликую красную полоску и застиранную футболку с наполовину облезлым принтом на груди. Вокруг плеч была повязана её извечная растянутая толстовка. На ногах — короткие белоснежные носки.       Она скатилась взглядом по фигуре Льюиса, кивнула подбородком на его шёлковые полосатые штаны и хохотнула:       — Дресс-код соблюдён.       В гостиной Льюис погасил верхний свет и зажёг несколько торшеров и настольных ламп, он показал Бланке комод с настольными играми, и пока она, примостившись на полу и обкладываясь коробками, сосредоточено выбирала, подбрасывал в тлеющий в камине огонёк дрова.       — Хочешь чего-нибудь выпить? — Предложил он. — Вина?       — Я на сильных болеутоляющих, — сказала Бланка, перебегая взглядом по тексту на ребре одной из коробок так, будто читала этот ответ именно оттуда. — Не думаю, что разумно их смешивать с алкоголем.       — У меня есть безалкогольная текила.       Бланка засмеялась:       — Ах точно! Тащи её сюда.       И Льюис принёс бутылку «Алмаве», вазу со льдом, два бокала и оставшийся с завтрака апельсиновый сок в изогнутом кувшине. Он смешал им коктейли, Бланка раздала им карты. Они сыграли в «Лис и лес», а тогда, хохоча и толкаясь, в «Дженгу». Потом они просто заговорили. О горах и Эвересте, о снеге, холоде и том, где предпочитали согреваться в отпуске, о смелости, страхах и сладостях, которые любили в детстве. Льюис сказал, что через год перейдёт в «Феррари», и Бланка ответила лишь улыбкой и едва заметным одобрительным кивком.       А затем пошёл снег. Сначала он сыпал за огромными окнами, причудливо вытанцовывая в освещении террасы, но в какой-то момент повалил непроглядной подвижной пеленой. Дом, казалось, очутился в бескрайней белизне, в которой больше ничего и никого не существовало. Будто наконец ощутив себя в безопасности или утратив последние капли удерживающей её на плаву силы, Бланка посерьёзнела, посмотрела на Льюиса в упор и проговорила очень глухо:       — Тинто умер.       — Мне так жаль, — шёпотом отозвался Льюис.       — Ему было почти тринадцать лет, — сипло сообщила Бланка. — Думаю, он прожил втрое дольше, чем сам рассчитывал. В первые годы своей жизни он видел смерть каждый день, а потом на два года застрял в глухих стенах приюта.       Взгляд её затуманился и скатился с Льюиса куда-то в её воспоминания. Он не решался пошевелиться, он даже начал различать собственное дыхание и подумал, что делал это непозволительно громко. Она неспокойно исследовала краешком пальца ребристые бока своего опустевшего бокала.       — Тинто спас меня. — Она кивнула чему-то в своей голове и добавила: — 5 июня 2021-го должно было стать последним днём моей жизни.       Комнату вмиг заполнило таким пронзительно режущим холодом, будто стекло в больших окнах взорвалось и смертоносными осколками влетело в дом, а следом ворвалась метель. Льюис безотчётно дёрнулся, и когда потухший взгляд Бланки опасливо коснулся его, едва не извинился за эту реакцию. Но он не осмелился проронить и звука. Она вновь кивнула, теперь словно в ответ на так и не заданный им вопрос — правильно ли он её понял?       — Тинто будто знал, — продолжила она. — Он всё просился на прогулку, отказывался возвращаться домой, а как только мы заходили в квартиру, порывался обратно так, будто не мог терпеть. Он никогда не был со мной агрессивным. Но в тот вечер он лаял, рычал, бросался и клацал зубами. Он не пускал меня в ванну. Так, будто точно знал, что, если я войду туда, живой уже не выйду. Он спас меня. Он напомнил мне, что я была за него в ответе, и что у нас не было никого кроме друг друга. Мне стало стыдно бросать его. — Её голос надломился и скрипнул едва различимым: — А теперь его нет.       Бланка резко отвернулась, судорожно втянула воздух и поднесла ко рту кулак. Она нервно вгрызалась в ноготь большого пальца, и в этом движении, во всём её силуэте Льюис узнавал то, что наблюдал уже не раз — она отчаянно боролась со слезами.       — Позволь себе расплакаться. Тебе станет легче, — шепнул он, осторожно придвигаясь по дивану.       Бланка упёрто мотнула головой и отвернулась ещё дальше. Она влажно шмыгнула носом, отвела ото рта свою руку и посмотрела на неё так оторопело, будто только сейчас осознала, что делала. Она раздражённо тряхнула кистью и сунула пальцы под сгиб собственного колена.       Льюис больше не видел перед собой женщину с широким углом челюсти и тугими косичками, в спортивном топе и с выпуклыми мышцами, которой встретил её впервые. Не видел её той знакомой незнакомкой в красном шёлковом платье, которой впервые её захотел. Он даже не видел её в красно-полосатых пижамных штанах, которой она сейчас сидела рядом. Он видел её маленькой растерянной девочкой, которой запрещали все эмоции, которую наказывали за все проявления, кроме равнодушия, защитного юмора и прорывающейся агрессии.       Он придвинулся к ней ещё ближе, осторожно коснулся её отведённой под ногу руки и мягко потянул к себе. Он скользнул к её одеревеневшим от напряжения пальцам, сжал и проговорил:       — Позволь себе эту боль. Тебе не обязательно всегда быть сильной.       Она бросила спёртое:       — Иди нахуй, Льюис!       Он подобрался к ней вплотную, осторожно обнял за плечи, приблизился к её уху. Прошептал:       — Ты со мной в безопасности, Бланка. Я обещаю: ничто в тебе, особенно слёзы, не заставит меня любить тебя меньше.       И она разрыдалась. Слёзы хлынули из неё прорвавшим дамбу неудержимым потоком. Она давилась ими, сглатывала их, выла и вскрикивала, она стонала и колотилась слабеющими руками Льюису в грудь. Он прижимал её к себе, гладил её волосы, целовал её виски и щёки, нашёптывал ей что-то убаюкивающее. И думал, что уже никогда её не отпустит.

***

      Они вылетели из Теллурайда вечером четверга, ровно через неделю после выписки из больницы, как и предписал доктор. В Денвере они пересели в другой самолёт, побольше, в салоне которого и в самом деле разложили двуспальную кровать, застеленную фирменной шёлковой постелью. И большую часть одиннадцатичасового перелёта они проспали. Самолёт сел в Мадриде 9-го февраля незадолго после восьми утра по времени Колорадо, но экраны их телефонов, настроившись на другой часовой пояс, показывали 15:22. В небольшом VIP-терминале «Юнайтед Авиэйшн» они быстро прошли паспортный контроль и таможенную проверку. Не было ещё и четырёх, когда они сели в ожидавший их представительский седан, и учтивый седовласый водитель, поприветствовавший Бланку по-испански, вывернул из хитросплетения развязок на шоссе М-11.       Было солнечно, и что-то в том, как выглядело небо, и как себя ощущала Бланка, отдавалось в ней сладкой ностальгией по апрелю. Тогда она забрала Льюиса вместе с телохранителем Ллойдом у того же терминала, его чемодан едва втиснулся в багажник её малолитражки, и ей даже отчётливо вспомнилась песня, которая играла по радио, когда они проезжали под этим самым пешеходным мостом. Сейчас два телохранителя и весь багаж ехали в следовавшем за ними фургоне, магнитола была выключена, салон машины был заполнен лишь мягким шуршанием колёс и приглушённым рокотом двигателя. Но удивительным образом ощущалось это так же — волнительно и с какой-то надеждой.       Что-то произошло в доме Льюиса в Колорадо. Бланке больше не было нужно в Сан-Франциско, тот пляж в квартале от её прежней квартиры перестал её манить — она отпустила Тинто. Теперь она очень ясно осознавала, что мадридская квартира встретит её пустотой, но не ощущала по этому поводу прежнего ужаса — лишь тягучую саднящую боль. Она была благодарна себе за то, что, уезжая, прибралась там. И пусть тогда, 30 января, ей казалось, что она уже не вернётся, и делала она это скорее из заботы о Фернандо — чтобы ему не пришлось разгребать оставленный за ней хаос, сейчас, полторы недели — и полжизни — спустя, она была рада туда вернуться. Наверное, её время ещё не пришло.       Впереди начали вырастать силуэты краснокирпичных многоквартирных высоток. Бланка знала этот маршрут, знала, что в нескольких километрах выше по шоссе по обе стороны от него протянутся железнодорожные колеи и ангары депо метро. Но машина взяла правее, свернула в съезд с М-11, поднырнула под указателем «М-40 — Сарагоса» и на развилке покатилась в заданном им направлении. Бланка нахмурилась и насторожено выглянула в лобовое стекло. Это был странный крюк. Центр Мадрида находился южнее, маршрут до её дома должен был пролегать по М-11 до развязки у проспекта Бургос, а тогда вниз по М-30 и в тоннель.       Наклонившись к просвету между передними креслами, Бланка по-испански обратилась к водителю:       — Простите, а куда мы едем?       — В Ла Моралеху, — ответил он таким удивлённо-настороженным тоном, будто она уже задавала этот вопрос и получила тот же очевидный ответ всего минуту назад.       Бланка растеряно оглянулась на Льюиса.       — Мы едем к Торресам?       Он поднял взгляд от телефона, на котором сосредотачивался с их прибытия, тоже коротко выглянул в лобовое стекло, будто сверяясь с их маршрутом, тогда посмотрел на неё, улыбнулся и качнул головой:       — Нет.       Она в замешательстве открыла рот, но не нашла что сказать, а так — замолчала и откинулась обратно на спинку.       В Колорадо Льюис сказал ей, что отвезёт её домой и улетит в Англию. Она не спрашивала, что это означало: он высадит её на площади Каскорро и вернется в аэропорт, или поднимется к ней хотя бы на минуту, или задержится в Мадриде ещё на день. Она не знала этого и сейчас, но была согласна безропотно следовать за ним по всем его делам, лишь бы растянуть эти последние мгновения перед расставанием как можно дольше. В Колорадо Льюис сказал ей, что любил её. Или это ей так показалось. И все эти дни Бланка хваталась за эхо его слов, укутывалась в их тепло. Но с горечью осознавала, что дни на календаре неумолимо сменялись, 12-е февраля приближалось. Вскоре начнется сезон, Бланка видела, как Льюис усердно к нему готовился. Она понимала, что у него оставалось на неё время зимой, но как только наступит весна, как только возобновятся гонки, Льюис исчезнет из её жизни. Ей было бы легче с этим справиться, если бы не случилось аварии, если бы она не оказалась в его доме, если бы его забота не была такой обезоруживающей, если бы она не развалилась в его руках, а он не попытался её утешить словами о любви. Она не знала, что это значило. Вернее, она знала, что это не означало того, на что она надеялась. И это обращало предстоящее прощание невыносимым.       Из аэропорта до Ла Моралехи по М-40 было чуть больше десяти минут. Вскоре они свернули с шоссе в посёлок, прокатились вокруг фонтана на центральной площади и — Бланке начали закрадываться подозрения, что Льюис всё же соврал — поехали по тому же маршруту, которым она ездила к Торресам. Вот только, не доезжая до нужного переулка, водитель сбавил ход и направил машину в распахнутые ворота. Бланка заметила, что с каменного забора исчез висевший там последние два года баннер «ПРОДАЕТСЯ».       Подъездная дорожка обогнула насаждение деревьев, туй и пальм и привела к большому остроугольному дому. Светлый фасад и графитовые вертикали то ли функциональных опор, берущих на себя вес плоской крыши, то ли исключительно декоративного частокола — для иллюзорной приватности за стеклянными стенами. По обеим бокам от широкого крыльца росли узловатые деревья с очень мелкой, будто слишком рано распустившейся и замёрзшей листвой, они тянулись вверх сквозь квадратные просветы в накрывающей крыльцо крыше. Входные двери тоже были сплошным стеклом, к ним вела хаотично выложенная плитами белого камня дорожка, на той их ждали двое кажущихся совершенно одинаковыми лысеющих мужчин.       Один из них поспешил к подъехавшему первым седану, второй распахнул широкое прозрачное полотно входных дверей. Льюис открыл дверцу и шагнул наружу, приветственно улыбнулся почти поклонившемуся мужчине, а тогда оглянулся на безучастно оставшуюся сидеть Бланку.       — Ты идёшь? — Спросил он, и она встрепенулась:       — А надо?       — Обязательно!       Бланка хмыкнула, подцепила алюминиевую гладь рычажка, толкнула дверцу и тоже выбралась из машины.       — Нет, мы сами, — донёсся до неё обрывок слов Льюиса. Мужчина сбивчиво попытался возразить, но Хэмилтон оборвал его: — Да, конечно, вы позже всё покажете. Но сейчас нам нужно побыть там только вдвоём. — И добавил чуть смягчившимся: — Если вы не возражаете.       Сердце тяжело ударилось о рёбра. Ну вот и всё, подумалось Бланке, они расстанутся тут.       — Разумеется, — сильно шипя на испанский манер, отозвался мужчина. Солнце отблёскивало от высоких залысин в такт его кивкам. — Это ваш дом, сэр! Разумеется!       Бланка поравнялась с подозвавшим её Льюисом уже на крыльце. Когда второй мужчина мягко закрыл за ними стеклянную дверь, и они оказались в просторном светлом помещении, просматриваемом насквозь на внутренний дворик с котлованом не залитого водой бассейна и густо пахнущем цементной пылью, Бланка сказала:       — Не знала, что у тебя есть дом в Мадриде.       Её голос покатился эхом между кафельным полом, огромными окнами и простенками, облицованными какими-то светлыми панелями. В одной из них виднелась чёрная горизонтальная пасть камина.       — Сугубо технически, — отозвался, осматриваясь Льюис, — этот дом — твой.       Вспышка её смеха взметнулась к высокому потолку, обернулась вокруг винтовой лестницы и запуталась между низко свисающих люстр. Бланка расхохоталась так, что в даруемом таблетками онемении возникла пробоина, и её рёбра полоснуло острым спазмом. А тогда напоролась на серьёзный взгляд Льюиса.       — Ты не шутишь? — Вдруг осознала она, и Льюис мотнул головой.       — Не шучу.       — Я не приняла в подарок браслет, и ты решил: ну уж дом-то я точно благодарно возьму.       Он вновь дёрнул головой.       — Это не подарок. Мне так проще с налогами, — сообщил он и, сунув руки в карманы мешковатых джинсов, сосредоточено рассматривая, двинулся вглубь дома.       Бланка инстинктивно пошла следом.       — Ага, — протянула она. — На роль фиктивного собственника не нашлось никого, с кем ты был бы знаком чуть дольше, чем неполный год?       Она смотрела в его затылок — в так и не ставшую привычной за эту неделю гладь туго связанных в хвостик волос, ещё не сплетённых в косички. Его короткий ответ принесло эхо:       — Неа.       — И ты не боишься, что я тебя обману?       — Неа.       — Ты что, в самом деле мне веришь?       — Верю, — кивнув, сказал Льюис потолку, а тогда обернулся.       Что-то было в его лице, что-то, что напугало Бланку, и она, вдохнув, забыла выдохнуть. Что-то такое, чего она никогда не различала в его глазах прежде.       — Я верю тебе, Бланка, — сказал он, делая обратно к ней растянутый шаг. — Я в очень многое теперь верю. Я верю в то, что люблю тебя. Верю, что мы предназначены друг другу. Я верю, что мы всегда были друг другу суждены. Наши дороги пересекались уже столько раз, а мы всё избегали встречи. Я верю, что, если ты сейчас захочешь уйти, мы встретимся вновь. Я верю, что мы будем наталкиваться друг на друга, пока не выучим этот простой, но важный урок: мы должны быть вместе. Я верю, что не сдамся, сколько бы ты ни увиливала и ни убегала. — Он шумно вдохнул, повёл плечами и выразительно обвёл взглядом помещение. — И я верю, что нам нужна вот такая отправная точка. Наш дом. В котором в этот раз мы сделаем всё правильно. Ты любишь Мадрид, а я согласен быть где угодно, лишь бы с тобой.       Бланка ощущала свой пульс в горле, слышала его потрескивающими помехами в ушах. Во рту пересохло, и когда она заговорила, её голос надломился:       — Льюис, ты не можешь купить дом в квартале от Торресов и ожидать, что мы в них превратимся. Ты не будешь возвращаться сюда после каждой гонки вести размеренную семейную жизнь, а я не буду тебя тут ждать. Не буду готовить тебе ужины и нанимать садовников.       — Мне это и не нужно. Мне нужна ты, настоящая.       В переносице что-то защипало, Бланке пришлось влажно шмыгнуть носом. Она сокрушённо выдохнула:       — Ты всё время начинаешь не с того конца!       Льюис качнул головой.       — Скучно всё делать по правилам. — Он вытянул руки из карманов, подал одну открытой ладонью вверх и добавил: — Идём, я покажу тебе дом.       Его пальцы мягким теплом протиснулись между её и сжали. Он потянул её за собой. В наэлектризованном молчании они прогулялись по первому этажу, по полностью оборудованной кухне с двухуровневым, будто парящим в воздухе островом, по уложенным светлым паркетом пространствам, предполагавшимся, наверное, столовой и гостиной; они поднялись по белой винтовой лестнице с изогнутым стеклом поручней и прошлись между распахнутыми дверями комнат второго этажа. За одной из них оказалась укомплектованная и даже подсвеченная линиями жёлтого света гардеробная.       Льюис указал на одну из открытых полок и сказал:       — Тут поместятся абсолютно все твои вещи.       Бланка хохотнула и парировала:       — А твои вещи займут весь этот этаж?       Хэмилтон размашисто кивнул.       — Весь этаж кроме одной комнаты. Она должна быть… — Он шагнул к одной из симметричных откатных дверей того же светлого дерева, что и вся гардеробная, толкнул её в сторону, и за той оказалось залитое солнцем просторное помещение. — Должна быть прямо тут.       Три из четырёх стен были сплошным стеклом, по ту сторону окон комнату огибала широкая терраса. Вид открывался на внутренний двор, густо обсаженный по периметру высокими гибкими туями, смыкающимися в надёжное ограждение, а за теми вдалеке в долину сползал Мадрид.       — Наша спальня, — объявил торжественно Льюис, и Бланка отозвалась весёлым:       — Наша спальня?       Не отрывая взгляда от простирающегося под домом пейзажа, Льюис ответил:       — Именно. Тут мы чаще всего будем заниматься сексом. Но не только тут. Например, в примыкающей ванной, — он указал куда-то себе за спину. — Там, вроде, очень просторная душевая кабина. А ещё на кухне. Будем заниматься сексом в каждой из гостиных. И во дворе.       Он махнул за окно, а тогда направился вслед за этим жестом, уволакивая смеющуюся Бланку за собой. Он распахнул дверь на террасу и подтолкнул Бланку выйти первой. Снаружи было ветрено, косые лучи невысокого зимнего солнца не согревали. Бланка подошла к стеклянному полотну ограждения и выглянула вниз. Сразу под балконом спальни находилась беседка — коробка из тех же графитовых вертикалей, что расчерчивали весь фасад дома. За стеклом первого этажа отчётливо просматривались высокий светлый простенок и чёрная горизонталь камина.       Льюис подступил к Бланке сзади, придвинулся вплотную, подтолкнул её бёдрами, перехватил её упертые в перила руки, просунул свои пальцы между её. Его голос возник сразу над ухом Бланки:       — И тут мы тоже будем трахаться.       — Льюис! — Смущённо вскрикнула она и робко хохотнула, будто минувшее с октября, с их последнего секса время стёрло всё то, что они друг другу позволяли, и освободило пространство для этой неловкости, оттолкнула его спиной и обернулась.       Он отступил ровно настолько, чтобы дать ей место для этого движения, а тогда вновь шагнул впритык к ней.       — Останься со мной, Бланка, — хрипло выговорил он, и его чёрный взгляд сполз на её губы. Его лицо приблизилось. Кончик его носа скользнул по её щеке, его дыхание коснулось её кожи. Шепотом он повторил: — Останься.       Она различала тепло его близких губ мелким щекочущим током. От поцелуя их разделяли доли миллиметра и целая пропасть.       — Как кто? — Так же тихо уточнила Бланка.       Льюис начал как-то издалека, и она коротко напряглась:       — Я всё ещё многого о тебе не знаю. Например, не знаю, была ли ты когда-то замужем. И как вообще относишься к браку. Но… Может, ты останешься как будущая миссис Хэмилтон?       Бланка была готова к чему угодно: к подколу, к саркастическому «как моя тренер, кто же ещё?». Но эти его слова застали её врасплох. С кончика её языка соскользнуло оборонительное:       — Испанки в замужестве не берут фамилию супруга.       — М-м. Хочешь остаться Монтойей?       — Наибольшее, что я могу тебе предложить — сеньора Монтойя-Хэмилтон.       — Хэмилтон-Монтойя.       — Не перегибай, — засмеялась Бланка.       Льюис покачнул головой ей навстречу, вновь погладил её щеку своим носом, подобрался к её губам ещё ближе.       — Ладно, — согласился он. — Но у наших детей будет моя фамилия.       — У нас будут дети?       — Обязательно.       Бланка не сдержала грустной улыбки. Она всегда хотела детей. Думая о своей старости, она всегда представляла рядом с собой взрослых детей и множество внуков. Но она никогда не была в отношениях, протянувших достаточно долго, чтобы заводились подобные разговоры. Она всегда много работала, относилась к этому предельно ответственно, а потому тщательно предохранялась — ей некогда было случайно беременеть. Не говоря уже о том, чтобы задуматься о ребёнке вне отношений. Но эта картинка старости в окружении детей и внуков никуда не девалась. Вот только…       — Мне почти сорок лет, — шепотом напомнила она.       — Мне тоже, и что?       Она не хотела сейчас заговаривать о том, что опасалась, что её тело уже было на это неспособным, что она слишком долго пользовалась гормональными контрацептивами, слишком часто устанавливала одну за другой маточные спирали. Ей не хотелось рушить эти их мечты вслух сухой правдой жизни.       Она весело выговорила:       — У детей будет двойная фамилия.       — Хэмилтон-Монтойя.       — Монтойя-Хэмилтон! — Парировала она.       Эхом её же интонации Льюис пригрозил:       — Не перегибай.       — Договорились, — шепнула она.       И он накрыл её губы своими. Поцелуй вышел осторожным, почти вопросительным. Льюис заигрывал с ней, мягко оттягивал её губы, нежно подталкивал и невесомо касался кончиком языка. А тогда отстранился, взял её лицо в руки и заглянул прямо в глаза. Голос его зазвенел волнением:       — Я серьёзно! Я не отпущу тебя, Бланка. Ни на минуту не выпущу тебя из своего поля зрения. Тебе почти удалось убежать. Теперь я знаю, что ты на это способна. И я больше не хочу рисковать. И я не хочу проиграть тебя твоей депрессии. Ты нужна мне. Ты нужна мне навсегда.