I believe

      Льюис всматривался в экран, в это повисшее зелёным облаком — «Я люблю тебя», — пока тот не погас, а тогда тряхнул головой. Какая долбанная тупость! Он должен сказать ей это лично, должен видеть её лицо, должен смотреть ей в глаза, чтобы различить, отзовётся ли его признание в Бланке хоть чем-то.       Он разблокировал телефон, свернул мессенджер и открыл список контактов. Он не хотел этого делать, не хотел видеть этого имени, не хотел слышать его голоса, а ещё больше не хотел услышать Бланку спрятавшейся за этим номером, и всё же отыскал строчку «Сантьяго Эрреро, Калифорния».       Тот отозвался спустя несколько гудков самодовольным смешком:       — Льюис? Слушаю.       — Она у тебя?       Санти лениво протянул:       — Не-ет.       — Где она?       — Не зна-аю.       — Не знаешь?       — Забрала свою развалюху и куда-то укатила.       — Какую развалюху?       — Так много вопросов. У меня уже разболелась голова.       Льюис стиснул челюсти, и по зубам полоснула вспышка тупой саднящей боли. То, как разговаривали с ним Эрреро и Торрес доводило его до бешенства — снисходительно, будто с несообразительным малолеткой, наотмашь. Этим двоим, похоже, казалось, что они защищали Бланку от него, вот только ни один из них её не стоил. Ни один из них её не получит. И не сможет остановить Льюиса.       — Ты ею не распоряжаешься! — Прорычал в трубку он.       Санти отозвался наигранным:       — Ой-ой-ой! Кто это тут решил со мной бодаться? — Он засмеялся коротким пустым смехом, а тогда тоже понизил голос: — Вопрос не в том, распоряжаюсь ли Бланкой я. Вопрос в том, почему тебе кажется, что ею распоряжаешься ты?       — Я не собираюсь это с тобой обсуждать.       — И не надо. Ты это с собой обсуди. Адьос!       Но ещё прежде, чем он растянул это глухое испанское «с», Льюис бросил трубку.       Развалюха… Забрала свою развалюху…       В его голове возникла зудящая, но ещё невнятная догадка. Он на минуту замер, отведя руку от уха, но так и не опустив, гоняясь за этим увиливающим ответом, растеряно перебирая блёклые, будто едва проявившиеся, воспоминания, а тогда уцепился в него. Развалюха! Зайдя в Инстаграм, он привычно смахнул к поиску, в выпавшем списке недавних запросов выбрал возникшее первым «@blancamontoya_84» и растеряно пролистнул её страничку. Ему потребовалось какое-то время бесцельного блуждания взглядом по стройной мозаике её фотографий, чтобы вспомнить, что искомая развалюха не была заглавной в карусели. Развалюха в Калифорнии. Да, это был пост про Калифорнию, публикация после Коачеллы.       Первым в той серии снимков было фото с вечеринки в Индио: нависающий над ними Санти, обвившая Бланку руками Стелла, Бланка в этом своём льняном комбинезоне и её пальцы, рожками показывающиеся из-за головы Льюиса. На мгновение он завис над этим кадром, всматриваясь в её счастливую улыбку на открытом светлом лице. Он тогда — в апреле — ещё был подвержен своему первому впечатлению о Бланке Монтойе: колючая, слишком мускулистая, въедливая? Или уже начинал различать, какой невероятно красивой она была? Да, кажется, его уже тянуло к ней — иначе он не принял бы приглашение Санти, иначе не задержался бы на его вилле в Малибу.       Развалюха была на последней фотографии — старый кабриолет тёмно-зелёного окраса с непретенциозной простотой круглых всплывающих фар. Хромированный кругляш значка на капоте обозначал марку — «Мазда». Но Льюис не имел понятия, что это была за модель. И ракурс снимка оставлял за кадром радиаторную решётку и повисший где-то возле той номерной знак.       Льюис видел эту машину в Инстаграме Бланки и раньше. Он не сомневался, что именно её и должен был найти. За последние два месяца он нередко находил себя теряющимся в оцифрованных воспоминаниях Бланки, однажды он даже пролистал её страницу до самой первой выложенной фотографии, и точно помнил, что эту «Мазду» уже тут встречал. Ему потребовалось ещё несколько минут сосредоточенно всматриваться в сменяющиеся квадраты изображений, чтобы натолкнуться на нужное.       Снимок был датирован 17-м сентября 2016-го года. Зелёная «Мазда» с откинутой крышей стояла поперёк разметки, обёрнутая мордой к нависающему над парковочной площадкой мосту Голден-Гэйт. Тот величественной красной конструкцией перешагивал отретушированную до неестественной синевы воду залива и примыкал к высокому скалистому берегу на той стороне. Бланка сидела просто на багажнике, обёрнутая к камере спиной, свесив ноги в салон машины. Ветер трепал её пшеничные волосы, тогда обрезанные заметно короче. Подпись под постом была длинной, на испанском, и Льюиса сейчас совершенно не интересовало, что Бланка восьмилетней давности имела на уме. Что его заинтересовало, так это попавший в кадр прямоугольник калифорнийского номерного знака и один из целого абзаца тогда популярных хештегов. Среди нагромождения «#sanfrancisco», «#goldengate», «#goldengatebridge» и «#california» Льюис зацепился за «#mazdamx5».       Он сделал снимок экрана, свернул Инстаграм и вернулся к списку контактов. В этот раз он искал номер, подписанный лаконичным «Дэвид Смолл* Безопасность». Дэвид в контраст выпавшей ему фамилии был высоким крепко сбитым солдафоном, давно перешагнувшим за шестидесятилетие, но не растерявшим свои силу, сноровку и связи. Дэвид Смолл когда-то был офицером секретной службы и начал свою работу с охраны высших чинов политической власти США, но вот уже два десятка лет занимался организацией охраны голливудских знаменитостей. Через него Льюис находил себе надёжных телохранителей, когда-то именно к нему Льюис обратился с щепетильным вопросом, требующим бесшумного вмешательства полиции, и Дэвид его не подвёл.       — Вечер добрый, — отчеканил он в трубку. — Чем могу, Льюис?       — Пробей местонахождение автомобиля.       Смолл присвистнул и хрипло, будто натужно выталкивающий поршни старый двигатель, хохотнул:       — У тебя угнали тачку?       — Не совсем.       — Тачка-то хоть твоя?       — Нет.       Дэвид задумчиво пропыхтел какую-то незатейливую мелодию, раздумывая, стоило ли в это ввязываться, а когда заговорил, голос его стал тише и настороженнее:       — Есть наводка, откуда начинать поиски?       — С Калифорнии. И, наверное, в соседних штатах тоже.       — Ты же понимаешь, что я не позвоню в бюро, и тачку не объявят в федеральный розыск? Это целая туча работы, Льюис, — вручную обзванивать офисы сговорчивых шерифов. Тебе придется быть очень благодарным.       — Я буду охуительно благодарным, Дэвид.       Тот шмыгнул носом, прицениваясь.       — Я хочу билеты для всей семьи на гран-при Майями, перелёт туда и обратно и отличные отельные номера на все дни.       — Найди машину.       — Говори, какую.       — «Мазда Эм-Икс-5». Номер — 8KLS569.       Дэвид, проверяя, продиктовал тот обратно Льюису и сказал:       — Ну, тогда жди. Не обещаю, что справлюсь сегодня.       Но он справился за два часа — к началу десятого вечера. Когда на экране мобильного возникло «Дэвид Смолл Безопасность», Льюис воодушевился. В нём заиграло пружинящее нетерпение. Он рассчитывал услышать что-то вроде: схлопотала штраф за не оплаченную парковку, попалась на превышении скорости или просто — была припаркована на такой-то улице. Что-то, приблизительно сужающее радиус поисков Бланки, если она и впредь не будет брать трубку или ответит, но откажется признаваться, где находится.       Вот только Дэвид сказал совсем другое:       — Ну, смотри. Если тебя интересует именно тачка, то её ровным слоем размазало по бетонному отбойнику недалеко от Гилроя, штат Калифорния.       Что-то оглушительно разорвалось: в комнате, внутри Льюиса. Снежная лавина снесла его дом, каменный оползень перемолол его на пыль. Голос бубнящим отдаляющимся шумом продолжал выливаться из динамика. Льюису показалось, что его хватил удар. Смысл произносимых Дэвидом слов убегал от него, комкался, ни с чем в его мозгу не состыковывался. И сам он не был в состоянии что-то проговорить: горло оцепенело, голосовые связки не поддавались, воздух застрял где-то в лёгких и закипал там.       — … на Бланку Юджинию Монтойю Руис. И… — Выхватил из вакуума слух Льюиса, и он едва скрежещущим голосом исправил:       — Эухения.       — Э-э… Что?       Это не имело абсолютно никакого значения. Если Льюис что-то сейчас и был в состоянии понять, то только это. Но и смолчать не смог. Это сработало в нём, будто автоматически воспроизводимая запись:       — Не Юджиния. Бланка Эухения Монтойя Руис. Она испанка.       — А… Ага.       — Она была в машине?       — Ты вообще меня не слушал?!       — Скажи ещё раз!       Дэвид недовольно запыхтел и отозвался эхом:       — Она была в машине.       — Она жива?       — В отчёте полиции указано, что вроде как — да. Скорая забрала её в Гилрой, в больницу «Сейнт Луиз Риджинал».       — Когда это произошло?       — Ну… Странное дело, но приблизительно тогда же, когда ты мне по этому поводу и позвонил.       Приблизительно тогда же, когда он отправил ей это долбанное «Я люблю тебя». Она отвлеклась на его сообщение? Это он стал причиной? Это из-за него она разбилась?       — Что произошло?!       — Легковушка подрезала фуру, и та вильнула влево, наверное, не заметив «Мазду». Снесла её в отбойник, а потом и сама сверху опрокинулась. И по инерции ещё несколько десятков метров протащила под собой.       Нарисованная его воображением картинка не предполагала шанса на выживание. А ещё — он жил гонками с самого детства. Он помнил прямую трансляцию того итальянского гран-при, когда не стало Айртона Сенны. Он помнил другие смерти гонщиков. Льюис слишком хорошо знал, что «скорая забрала в больницу» вовсе не было равно «осталась в живых».       Это полоснуло его сзади по коленям, он пошатнулся и бессильно рухнул вниз. За ним не оказалось изножья его кровати, банкетки или кресла, и Льюис присел просто посреди спальни, которую бессознательно мерял шагами. Что, если Бланки больше нет? Что, если подталкиваемое медикаментами и размеренно пиликающими аппаратами её сердце всё ещё бьётся, но самой Бланки в её теле уже не осталось? Как он мог позволить этому произойти?!       В каком-то чудовищно искривлённом дежавю вчерашнего вечера Льюис вновь позвонил в приватную авиакомпанию, и уже другой голос тем же натренированным мелодичным переливом сообщил ему, что приватный самолёт сможет быть подан в аэропорт Теллурайда не раньше полуночи. Он глухо отозвался, что будет ждать — другого выбора у него не было. До Калифорнии была добрая тысяча миль — не меньше пятнадцати часов езды. И пусть из Денвера в Сан-Франциско, согласно поисковому запросу, регулярно летали прямые рейсы, из Теллурайда в Денвер по заметённым горным дорогам всё равно оставалось шесть часов пути. Льюису был нужен самолёт тут, и он в оцепенении ужаса, невыносимо растягивавшего течение времени, ждал.       До наступления 1-го февраля оставалась четверть часа, когда телефон Льюиса зазвонил, и ему сообщили: пропеллерная «Цессна» только что села в Теллурайде, экипаж уже ожидал его. В половину первого ночи Льюис вылетел. Местом назначения был международный аэропорт Сан-Хосе — ближайшая посадочная полоса к городку Гилрой, работающая в этот час, но на их пути клубились грозовые тучи, а потому расчётное время прибытия увеличивалось до трёх часов. Юту и Неваду они перелетели, опережая график, но над Калифорнией крохотную «Цессну» затрясло. Когда в половину третьего утра по местному времени Льюис вышел из аэропорта и сел в подогнанную машину, Сан-Хосе заливало колотящимся в окна злым дождём. Прилетевший из скованных снегом гор Льюис мёрзло ёжился в своей дутой куртке и низко натянутой шапке, не различая контраста Колорадо и мягкой калифорнийской зимы. Машина выехала на шоссе и направилась на юг, следуя повисшему над дорогой зелёному указателю — «101-й хайвэй — Лос-Анджелес». Вопреки раннему часу дорога не была пустынной, в заливаемом лобовом стекле постоянно возникали кляксы свечения встречных фар и минуемых ими красных габаритов.       Больница «Сейнт Луиз Риджинал» стояла на отшибе, на тянущейся параллельно шоссе просёлочной дороге, окружённая вспаханными полями и продающими рассаду деревьев и пальм садовыми угодьями. Простое двухэтажное здание с тёмными окнами и приткнувшимися под навес двумя фургонами скорой помощи. Просторная парковка была пустынной, единицы оставшихся на ней машин были хаотично разбросаны по площадке, тускло светили одиноко торчащие из неё фонари. Стеклянная дверь главного входа оказалась закрытой, слабо освещённое фойе за той было пустынным: несколько рядов кресел для ожидания, рекламные постеры с улыбающимися стариками, большая указательная стрелка с вписанным в неё — «Лифт». И никого. Никакой кнопки вызова.       Накрывшись капюшоном, запахнув края куртки и удерживая их скрещенными на груди руками, ссутулившись против секущего холодного дождя, Льюис поспешил вокруг здания. Под навесом, спрятавшим две машины скорой, была ещё одна дверь — «Отделение неотложной помощи». И та автоматически скользнула в сторону, впуская Льюиса в резко разивший больницей коридор.       Яркое флуоресцентное свечение, умножаемое отражающим его светлым глянцевым полом, ударило в уставшие глаза, и Льюис, сделав шаг внутрь, болезненно поморщился. За последние двое суток он от силы проспал пять часов, был на ногах уже двадцать часов, сразу за лбом разливалась мигрень и острыми спазмами царапалась в виски. Он глухо засычал, столкнул с головы капюшон и, просунув пальцы под шапку, надавил и растёр кожу.       Коридор был длинным, с несколькими узкими дверями в цвет невнятных желтоватых стен — все обозначены строгим «Только для авторизированного персонала». Придвинутая к стене, стояла пустая каталка, и по синему клеёнчатому покрытию той расползались отчётливые белесые разводы антисептика. Коридор заканчивался двустворчатыми серыми дверями, сбоку от которых виднелся считыватель для ключ-карты. И рядом с ними в стене было прорублено окошко. За тем оказался пост дежурной медсестры.       Та — остроносая пожилая женщина с длинной, но негустой седой чёлкой — накрыла ладонью экран телефона, над которым склоняла голову, и вскинула на Льюиса цепкий взгляд.       — Умираешь? — Проскрипела она.       Ему казалось, что да, но Льюис ответил:       — Нет.       — Тогда придётся чутка подождать. Док только завалился подремать.       — Мне не нужен доктор. Я ищу пациентку. Сего… — Он заметил на противоположной стене глухой желтоватой коробки, внутри которой сидела медсестра, часы с тонкими делениями вместо цифр. Позолоченные стрелки отсчитали уже двадцать минут четвёртого утра. Он тряхнул головой, поморщился всколыхнувшейся этим движением боли и сказал: — Вчера она попала в аварию. Её должны были привезти сюда.       Глаза медсестры под рассыпающейся на тонкие пряди чёлкой сузились:       — Имя пациентки?       — Бланка Монтойя.       Медсестра хмыкнула, вновь пытливо прощупала его взглядом, а тогда подхватила трубку стационарного телефона. Нажав и задержав одну из кнопок, она с минуту, не отводя от Льюиса глаз, выждала, а тогда проговорила:       — Спустись ко мне. Тут к твоей девочке пришли.       Позолоченные стрелки успели отсчитать семь делений циферблата, когда в серых двустворчатых дверях щёлкнул замок, и из них показалась низкорослая тучная латиноамериканка. С нагрудного кармана её узорчатой медицинской сорочки свисали бейдж и две шариковых ручки, и с каждым её тяжелым перевалочным шагом те глухо перестукивали. Она подошла к дежурному посту, грузно оперлась локтем на высокую столешницу и коротко кивнула приветствию Льюиса. Она стянула повисший вокруг шеи стетоскоп, покачала головой из стороны в сторону, будто впервые не ощущая прикосновения прорезиненной трубки к коже, свернула его узлом в пухлой пятерне и лишь тогда заговорила:       — Тебя как зовут?       — Льюис.       — Ты Бланке кто?       — Парень, — выдохнул он, даже не задумавшись над тем, что вкладывал в эту ложь в первую очередь: своё искреннее желание им быть или понимание, что не мог представиться бывшим коллегой и любовником, если хотел добиться разрешения войти в её палату.       В карих глазах медсестры мерцало что-то настороженное, но тёплое, что-то, подсказывающее Льюису, что «её девочка» Бланка была в надёжных руках.       — Почему объявился только сейчас, парень Льюис?       — Как только смог добраться.       Латиноамериканка выразительно обвела взглядом его силуэт: большую зимнюю куртку, яркую вязаную шапку, широкие утеплённые спортивки и грубые ботинки с расползшимися по рыжей замше мокрыми пятнами.       — Ты не местный?       — Нет.       Вновь заглянув ему в лицо, медсестра спросила:       — Когда прилетают родители Бланки?       — Они не прилетят.       — Почему?       По тому, как взмыл тон её голоса, Льюис понял, что это был тест.       — Бланка с ними не общается, — ответил он, и по тому, как коротко дрогнули ресницы медсестры под обильно налипшими комками туши, понял, что тест он успешно прошёл. — Я хочу её увидеть.       — Она спит.       — Спит как — заснула вечером и проснётся утром? Или как — возможно, не проснется никогда?       Латиноамериканка улыбнулась, и в её смуглых больших щеках проступили ямочки. Они смягчили её строгость, они дали Льюису надежду.       — Она проснется утром. И ты приходи утром.       Он тряхнул головой и повторил с напором:       — Я хочу увидеть её.       — Утром!       — Когда это утро настанет?       — Не раньше семи.       Льюис скосил взгляд к разделённому стрелками на неравные части циферблату. Ещё три с лишним часа невыносимого ожидания?       — Я просто на неё посмотрю, — проговорил он, понизив голос почти до молитвенного шепота. — Не буду её трогать, не заговорю к ней, я никак ей не помешаю. Вы откроете дверь её палаты, и я даже не буду входить, посмотрю на неё с порога. Взгляну и уйду. Прошу!       Медсестра качнулась к нему — вновь тихим пластиковым перестуком отозвались бейдж и ручки на нагрудном кармане, поймала в свою тёплую руку его пальцы и коротко приободряюще сжала. Так же вполголоса она ответила:       — На тебе лица нет, Льюис. Я верю, что ты боишься за неё. Но ей нужно отдохнуть. Тебе — тоже. Южнее по шоссе есть торговый центр с круглосуточным «Старбаксом». Езжай-ка туда, выпей кофе и немного успокойся. А в семь возвращайся.       Только вернувшись в машину и пересказав вопросительно обернувшемуся к нему водителю ориентиры кофейни, Льюис заметил, что всё это время — ещё со звонка Дэвида Смолла семь часов назад — был туго сжатым комком нервов. Все мышцы в его теле были напряжены, все мысли были приглушены, все физические ощущения онемели, будто он сидел в болиде и неотрывно следил за стартовыми огнями, которые погаснут в любое мгновение, и у него были лишь сотые секунды, чтобы вдавить педаль, чтобы пальцами подтолкнуть сменяющие передачи лепестки, чтобы вывернуть руль в толчее первого поворота. По окаменевшему телу, казалось, мелкой дрожью катился электрический ток, и его гул затапливал сознание.       Льюис откинулся на спинку заднего сидения и устало растёр ладонями лицо. Бланка жива. Жива и в сознании — и это главное. Что бы с ней ни было, какой бы изувеченной её ни оставила эта ебучая авария, они с этим справятся. Он увезёт её в лучшие клиники, найдёт ей лучших врачей. Он сделает для неё абсолютно всё.

***

      — Кто-то наверху замолвил за вас словечко перед Богом, — сказал ей вечером накануне доктор, вернувшись с результатами всех экстренно проведённых исследований и снимков. Он расстегнул обездвиживающий её шею бандаж и пояснил: — После таких аварий обычно привозят месиво. Вы отделались лёгким испугом.       Испуг Бланки состоял в ушибе головного мозга, рассечённом лбу — отчего кровь густо хлынула по её лицу, затекая в глаза и рот, и скапывала с подбородка; в двух сломанных рёбрах, надорванной селезёнке, в расчертивших её грудь чернушными подтёками гематомах от ремня безопасности и руля, в рваной ране левой ноги и целой россыпи мелких порезов на руках. Впрочем, доктор был прав — Бланке даже не потребовалась операция. Умерено кровоточащую селезёнку после тщательно проведённого УЗИ — доктор сокрушался, что не помешало бы и МРТ, и скорой следовало отвезти Бланку в Сан-Хосе, а не оставлять тут в скупо оборудованной провинциальной больнице — было решено не ушивать и не удалять, это было бы слишком инвазивно. Под местным обезболиванием Бланке зашили глубокие порезы на ноге и лбу у самих волос, а тогда отправили в пустующее отделение интенсивной терапии — чутко наблюдать за жизненными показателями. Но за ночь ни черепно-мозговая травма, ни повреждение селезёнки никаких осложнений не дали.       Реанимация была скорее просторной палатой с шеренгой из трёх коек, разделяемых клеёнчатыми шторами для иллюзии приватности, и c медсестринским постом: овальным столом посередине помещения и большим встроенным шкафом, все дверки которого запирались на прячущийся в нагрудный карман медсестры ключ и были помечены белыми инвентарными наклейками. Компанию Бланке составляла медсестра — очень разговорчивая мексиканка с согревающей улыбкой и тяжёлой походкой. Она была тут с вечера, ставила Бланке растворяющие боль уколы, помогала ей подниматься и хромать до туалета, а когда она возвращалась в койку, заботливо взбивала подушки и подталкивала одеяло уютным конвертом под стопы. Восседая на свободной соседней кровати, она развлекала Бланку рассказами о своём выводке цыплят, каком-то местном фестивале, о непутёвом сыне и его очень «buena» ** девочке, — Бланка так и не поняла, девушке или жене — которую он постоянно обижал, а она за неё заступалась. Голос медсестры и собранный ею из-за запираемых дверец шкафа коктейль препаратов усыпили Бланку, когда ей казалось, что она не сможет сомкнуть глаз. Та же медсестра разбудила её утром.       За окном, на койку у которого Бланку определили, наступал рассвет. У далёкой горной гряды небо вздёргивалось оранжевыми бликами восходящего солнца, огненного диска ещё не было видно, но его лучи подсвечивали ещё клубящиеся над долиной дождевые тучи. По виднеющейся из окна парковке разлились лужи, и прибывающие машины шумно расплёскивали их, всколыхивали рябью отражающееся в них воспламенившееся небо.       Перед утренней пересменкой к Бланке наведался накануне принявший её у парамедиков доктор. Помятый ото сна, сверившись с составленными за ночь записями медсестры, он сказал:       — Это выглядит обнадёживающе. Но я бы предпочёл, чтобы вы пролежали здесь как минимум сутки. Хотя бы до вечера. Ещё раз свозим вас на УЗИ, и если ваша селезёнка будет вести себя всё так же порядочно, скажем, к шести часам вас выпишут.       Когда он ушёл, с охапкой стерильно запакованных в потрескивающий целлофан перевязочных материалов вернулась медсестра-мексиканка. Она решительно сорвала со лба Бланки просочившуюся кровью повязку, быстрым росчерком пекущего раствора смазала шов и накрыла свежим квадратом белоснежной марли, подхватив края отрывками пластыря. Тогда перешла к ноге. Поддерживая лодыжку Бланки поднятой над кроватью и туго оборачивая вокруг икры бинт, она коротко заглянула ей в лицо, качнулась к ней всем телом, и, доверительно понизив голос, хоть две другие койки пустовали, сообщила:       — Tu novio esta aqui. ***       — ¿Mi novio? — Растерянным эхом отозвалась Бланка. — No tengo un novio. **** — И добавила: — У него такие длинные кучерявые волосы? — Даже не задумываясь над тем, с чего бы Санти знать про аварию. «Миата» не принадлежала ему, вряд ли ему об этом доложили.       Медсестра закивала и с растекающейся по лицу улыбкой проговорила:       — Такой приятный чёрный паренёк. Весь в серёжках и татуировках.       Бланку прострелило насквозь: Льюис Хэмилтон?! Она вздрогнула, и медсестра рефлекторно ослабила натяжение бинта, в первое мгновение решив, что причинила Бланке боль, а тогда заглянула в её лицо и вмиг насторожилась. Улыбка погасла, голос отвердел:       — Он тебе не парень, да? Ты его боишься? Мне вызвать полицию?       Бланка взволнованно вскрикнула:       — Нет! — И под цепким взглядом медсестры повторила тише: — Нет, не нужно никакой полиции. Он… просто он не совсем… парень. Это запутано. Он тут? — Она неопределённо качнула головой в сторону дверей, и мексиканка, проследив взглядом, вновь кивнула.       — Ждёт в коридоре, — сказала она и, кокетливо сложив губы, продолжила: — Принёс мне кофе. Он британец?       — Да.       Медсестра вновь блеснула улыбкой:       — Вы, европейцы, такие очаровашки. То пускать его к тебе?       Бланке подумалось, что, будь к ней подключены все те датчики и мониторы, проводами которых она была опутана в первый час после прибытия в больницу, кривая линия на каком-то из них непременно показала бы, что её сердце было на грани того, чтобы разорваться — такой спешной дробью оно сейчас заколотилось между лёгких.       — Да, — спёрто выдохнула Бланка. — Пожалуйста.       И ощутила, как её лицо воспламенилось. Она не думала, что когда-нибудь увидит его вновь — не его наводняющие Интернет фотографии, не рекламные щиты в аэропортах с его лицом, а его настоящего. Почти год назад, в конце февраля 2023-го его имя для Бланки было лишь плоской поочередностью букв в письме Тересы из «Абсолют Перформанс». Теперь его имя вмещало столько эмоций, столько мельчайших деталей, столько сугубо интимного, потаённого, столько неотделимых от его присутствия в них воспоминаний, что возврат к той же точке в февраль 2023-го был невозможным. Бланка знала, что никогда не сможет Льюиса забыть, но понимала, что это было необходимо. Она понимала, что так или иначе Фернандо был прав, и ей придётся оборвать их болезненно бередящее её общение, но не представляла, как на это осмелиться. И вот он был тут.       Закончив с ногой, медсестра-мексиканка заботливо поправила Бланке волосы — какая нелепость, в тех бурыми комками высохла кровь и, наверное, затерялся ещё не один мелкий осколок стекла, тогда задёрнула вокруг койки штору-разделитель и пошла звать Льюиса. Бланка замерла. Она услышала где-то по ту сторону распахнувшихся дверей обрывок его голоса и затаила дыхание. Она вслушивалась в его пересекающие палату ритмичные шаги, заметила под недлинной шторкой его рыжие грубые ботинки, а тогда между разделителем и окном возникла голова.       Неоновая жёлтая шапка, натянутая до самих бровей, и распушившиеся из-под неё мелкие рыжеватые кудряшки, заметно отросшая борода, завитки усов сползали на верхнюю губу, взблескивающие в крыльях носа крупицы пирсинга, устало припухшая, осунувшаяся под глазами кожа и сами глаза — кажущиеся измождёнными, почти болезненно мутными. Их чёрный взгляд неспокойно заметался по лицу Бланки и зацепился за повязку на лбу.       — Привет? — Сказал он, и только в этот момент Бланка поняла, что почти задыхалась. Шумно втянув воздух, она улыбнулась ему и ответила таким же настороженным:       — Привет.       И, будто это было приглашением, Льюис сделал ещё один шаг за разделитель. Одетый в светлый спортивный костюм и виднеющуюся в вороте откинутого на спину капюшона белоснежную футболку, отчего густота оттенка его кожи становилась разительной. В руке — небольшой бумажный стаканчик с отличительной зелёной эмблемой «Старбакса». Проследив за уткнувшимся в тот взглядом Бланки, Льюис сказал:       — Двойной эспрессо с половиной ложки сахара, как ты любишь. — И, подступив ещё на один шаг, протянул ей кофе.       Их пальцы соприкоснулись, и, будто зародившийся между ними электрический заряд пробудил Льюиса из этой его заискивающей осторожности, одним широким выпадом он подтупил к кровати, наклонился к Бланке, сгрёб её плечи в объятия и притянул к себе. Он прижался щекой к её темечку и прошептал взволнованное:       — Я так боялся, что тебя не стало!       На её голову опустились несколько спешных коротких поцелуев, они скатились Бланке на висок, мягко защекотали её бровь и веко. Эти касания растекались под кожей Бланки будоражащими мурашками. Льюис целовал её беспорядочно, сползая ниже по лицу, оставляя на её щеке полыхающие следы. Бланка безотчётно тянулась им навстречу. А тогда его губы коснулись уголка её рта, и она, будто обожженная, одёрнула голову.       — Не надо, — спёрто выдохнула она, и Льюис вмиг отшатнулся. Он разомкнул объятия и вскинул открытые ладони. Что-то полоснуло его лицо, — удивление, обида, разочарование? — и он поспешил выговорить:       — Извини!       Он сделал шаг назад к окну, и Бланка вмиг пожалела, что так отреагировала. Ей и самой захотелось извиниться, соврать о том, что болели рёбра, объяснить это чем-то объективным, не саднящим осадком их расставания. Она отчаянно желала тепло его объятий, она так хотела вновь распробовать вкус его губ. Но строго приказала себе: не поддавайся. Не поддавайся ему! Ты не выгребешь, когда он снова выбросит тебя за борт. Ты хочешь его, ты нуждаешься в нём, он в тебе — нет. Сейчас в нём говорят привычка и, наверное, беспокойство за тебя. Ему это ни во что не обойдётся. Тебе придётся заплатить всем.       Обрывая эту неуютную паузу, Бланка подняла руку, встряхнула стакан кофе и хрипло проговорила:       — Спасибо.       Льюис молча кивнул. Он цепко рассматривал её расчерченные красными созвездиями порезов руки, взволнованно вглядывался в силуэт её тела под одеялом. Она сделала глоток густой остывшей горечи, которой сейчас вовсе не хотела, но нуждалась спрятаться хотя бы за чем-то. И лишь тогда задала вопрос, единственно возможным ответом на который было — это галлюцинация:       — Как ты здесь вообще оказался, Льюис?       — Как я здесь оказался? Как ты здесь оказалась?! — В его голосе зазвенели те же стальные недовольные нотки, что и тогда по телефону, когда она сбежала из Монте-Карло. Переносица под желтизной шапки смялась. Взгляд заострился. — Почему ты не отвечаешь на звонки и сообщения?!       Бланка ненавидела вот такие поучительно-разочарованные тональности, она была готова вспылить в ответ, но Льюис погасшим голосом добавил:       — Я двое суток с ума сходил.       И полыхнувшее в Бланке раздражение вмиг потухло. Так же глухо она ответила:       — Не знаю, куда поделся мой телефон.       Льюис коротко кивнул и переступил с ноги на ногу.       — Сейчас привезу новый. Что ещё тебе нужно?       Бланка посмотрела на тонкую узорчатую ткань больничной рубахи на своей груди и, так и не поднимая взгляда, сгорая от стыда, едва выталкивая из себя слова, призналась:       — Одежда. У меня с собой не было багажа. А мои вещи с меня срезали в машине скорой.       Едва различимое в периферии её потупленного взгляда жёлтое пятно головы Льюиса вновь покачнулось.       — Что ещё?       — Больше ничего. Спасибо.       Он повернулся и двинулся к двери. Когда его отдаляющиеся шаги стихли, из-за шторки выглянула медсестра-мексиканка.       — Ты в порядке? — Спросила она. И Бланка кивнула.       Она не была в порядке. Она терзала себя за то, что не доехала до Сан-Франциско каких-то восемьдесят миль и что так бездарно всмятку разбила свою любимую «Миату». Она пугалась того, какой вязкой горечью в ней вращалась — полыхнувшая ещё в карете скорой помощи, как только она пришла в себя — мысль: что ты здесь делаешь? Ты могла бы уже быть с Тинто! Почему ты всё ещё жива? Она не понимала, что делать дальше, будто последние три дня питающий её разряд зачах, и теперь ей оставалась только гулкая растерянность. Она думала, что должна была натянуть свою обычную жизнерадостную маску, пока тут будет Хэмилтон.       Он вернулся через два часа с несколькими пакетами: на наименьшем белом была аскетичная серая эмблема яблока, в складах полупрозрачного целлофанового угадывались контейнеры с ресторанной едой, на боку наибольшего, бумажного, было указано размашистое «БОСС. Хьюго Босс».       Рассмотрев последний, Бланка прыснула:       — Иди нахуй, Хэмилтон!       — Что такое? — Отозвался он, растерянно морщась. Она вскинула руку с застрявшем в тыльной стороне ладони катетером, указывая:       — «Хьюго Босс»? Серьёзно? То есть ты не нашёл в этой глуши какой-нибудь супермаркет вроде «Таргета», но нашёл долбанный «Хьюго Босс»?       Льюис опустил взгляд внутрь большого пакета, тогда упёр в Бланку и, задиристо заломив губы, ответил:       — Я не буду кататься по всему штату в поисках «Таргета». Обойдёшься и этим. Магазин «Босс» был сразу рядом со «Старбаксом», вот я в него и зашёл. Не хочешь эту одежду, — он красноречиво отвёл руку с пакетом себе за спину, — ну и ладно. Я соскучился по виду твоей голой задницы. Полюбуюсь.       Его слова перетекли в Бланку чем-то искристым, бессознательно подталкивающим уголки её рта кверху. Она хохотнула, вновь подняла руку и скомандовала:       — Дай сюда!       Он шагнул к кровати и по одному отдал ей пакеты:       — Тут новый телефон и сим-карта. Тут одежда. Надеюсь, угадал с размером — ты как-то очень сильно исхудала. А тут — завтрак. Из мексиканского ресторана, который мне, — он прогнул спину, отклоняясь назад и выглядывая из-за шторки на медсестринский пост, и договорил чуть громче: — Очень настойчиво рекомендовали.       Медсестра отозвалась коротким одобрительным смешком.       — Я не голодна, — ответила Бланка, забирая пакет «БОСС» и вылавливая из другого коробку нового «Айфона».       — А я голодный, — пожав плечами, сообщил Льюис. — Не помню, когда в последний раз ел.       Он раскрыл третий пакет, вдумчиво выбрал между несколькими белыми контейнерами, подхватил завалившуюся на дно одноразовую вилку в бумажной обёртке и, привалившись к подоконнику, стал есть. Он накалывал на гибкие пластиковые зубцы что-то обильно залитое густым соусом, хрустящее тонкими огуречными ломтями, рассыпающееся золотыми зёрнами кукурузы и очень выразительно, пряно пахнущее. Бланка всё поднимала глаза с раскрытой белой коробки на своих коленях и косилась на то, с каким аппетитом Льюис вминал еду, но упрямо возвращалась к телефону, будто вернуться на связь было её главным приоритетом. Она боролась с предательски стекающей на язык слюной, и когда в очередной раз её сглотнула, Льюис отыскал в пакете ещё одну вилку, распаковал и протянул ей, шагнул к койке, присел на край и поднёс руку с контейнером так, чтобы ей было удобно дотягиваться. Он не сказал ни слова, даже не поднял на Бланку взгляда, просто увлечённо пережевывал, и она позволила вдруг проснувшемуся голоду победить над своей нелепой неуступчивостью.       Так оголтелое гудение перебивающих друг друга хаотичных мыслей в её голове заметно стихло.       Они поели, сменились на посту медсёстры, и мексиканка, прежде чем уйти, принесла Льюису кресло. Бланка восстановила часть данных своего телефона с «Айклауда», в списке контактов возобновились все нужные ей номера, но папки входящих звонков, сообщений и мессенджеров опустели. Она подумала, что Санти вряд ли пытался с ней связаться — он всегда давал ей абсолютную свободу в подобных её бегствах, и прежде ничего столь же драматичного, как эта авария, с Бланкой не случалось, но всё же решила набрать его первым. В конечном итоге, её планы менялись. Вероятно, ей придётся вернуться к нему на какое-то время.       На звонок с незнакомого номера Санти ответил деловитым:       — Сантьяго Эрреро, слушаю!       Она выдохнула короткое:       — Soy yo. *****       — Бланка! — Воскликнул Санти, его голос смягчился. — Я не мог до тебя вчера дозвониться.       — Да, мой телефон наебнулся.       — Тебя все ищут: и футболист, и гонщик.       Она покосилась на Льюиса, который развалился в кресле в углу между её кроватью и окном и сосредоточено всматривался в экран собственного мобильного. Всё так же по-испански она ответила:       — Один из них меня уже нашёл, — она опустила взгляд на собственную руку — бугрящийся под пластырем пластиковый катетер, затягивающиеся коркой порезы на пальцах, кисти и предплечье, и призналась: — Я разбила машину.       Санти вмиг посерьёзнел:       — С этого надо было начинать! Ты цела?       — Да.       — Ты уверена?       — Да.       — Где ты?       — Недалеко от Сан-Франциско.       — Хочешь, тебя заберут? Я пришлю за тобой вертолёт! Или пригонят тебе другую тачку? Я могу отправить водителя прямо сейчас.       — Нет, Санти. Ничего не нужно.       — Бланка!       — Всё в порядке, — с напором проговорила она, и он сдался.       — Ладно. Тебя — всё так же — не ждать ещё неделю?       — Я вернусь через день или два.       — Хорошо.       Затем она позвонила Фернандо и, едва выталкивая это из себя, различая в его интонациях, что он совершенно ей не верил, но всё же соглашался, соврала, что они с Тинто уехали в Пиренеи. Она всё боялась услышать, что он звонил в «Ветериос» и знал всё наверняка, а не догадывался, но Торрес подыграл и пожелал ей хорошего отдыха — щедро оставил ей пространство и время смириться с произошедшим.       Новая заступившая на дежурство медсестра измерила давление и пульс Бланки, набрала из вены колбу густой крови на анализ, и увела на УЗИ — Бланка придерживалась за её руку и шатко хромала, каждый шаг отдавался тупой вспышкой притуплённой препаратами, но всё же различимой боли. А когда они вернулись, Льюис спал. Он сполз в кресле, раскинув по полу ноги, его руки обмякли, правая лежала между его бёдер, и телефон едва удерживался в ослабевших пальцах, его голова под яркой шапкой свесилась к плечу, его глаза были плотно закрыты, между бровей запала глубокая вертикаль складки. Едва балансируя на правой ноге, не осмеливаясь переносить вес на пронзаемую горячими разрядами израненную левую, Бланка очень осторожно подцепила телефон Льюиса и беззвучно опустила на подоконник. Она забрала с изножья своей койки пакеты, подхватила столкнутое к краю одеяло и укрыла Льюиса. Едва то коснулось его груди, его веки вздрогнули и сонный чёрный взгляд скользнул по Бланке.       — Спи, — прошептала она, опуская ладони ему на плечи, будто этим надавливанием могла удержать в его теле дрёму, и Льюис послушно закрыл глаза.       Она легла на своё место и какое-то время просто рассматривала смуглое лицо. Она была рада, что он был тут. Будучи предельно честной с собой, если она и хотела бы, чтобы кто-то сейчас оказался рядом с ней, этим кем-то был бы именно Льюис Хэмилтон. Она не понимала, как это было возможным, — он отслеживал её телефон? — но была благодарна. Бланка умела быть одна, она очень давно научилась выживать одной в любых обстоятельствах — даже настолько кризисных, она настолько к этому привыкла, что попытка вмешательства кого-то постороннего — даже с наилучшими из побуждений — вызывала в ней рьяный протест. Но сейчас, наверное, ей не следовало быть одной. Сейчас, когда она ощущала магнетизм своей — сейчас такой географически близкой — бывшей квартирки у пляжа, когда чернота из той струилась вниз по 101-му хайвэю к Бланке. Сейчас, когда Бланка задумывалась над тем, насколько большую дозировку болеутоляющего она сможет выторговать у доктора, когда приценивалась, будет ли достаточно всего содержимого этого пузырька, чтобы утолить всю её боль навсегда.       И как-то незаметно Бланка и сама задремала. А когда проснулась, снова была укрыта своим одеялом, кресло пустовало, на подоконнике не было телефона Льюиса, за окном всё ещё был день, но солнце перешагнуло уже на другую сторону здания. На одно очень короткое — остро её уколовшее горечью — мгновение ей показалось, что Хэмилтон ей приснился, но когда она повернула голову, на полу у кровати всё так же стоял пакет «БОСС».       Услышав, что она зашевелилась в кровати, различив её судорожный выдох, когда Бланка попыталась привстать, и её грудь пронзило огненной вспышкой, из-за шторки показалась медсестра и предложила:       — Подольём тебе немного волшебной водички?       Когда медсестра вернулась с подготовленным шприцом, Бланка кивнула подбородком на кресло в углу и спросила:       — Он ушёл?       Медсестра улыбнулась:       — В коридоре по телефону разговаривает. До этого от тебя несколько часов не отходил. Он к тебе, вроде как, ещё с трёх утра прорваться пытался.       Из-под медленно вдавливаемого поршня шприца по телу Бланки растекалось онемение. Режущая боль в рёбрах и пульсирующий жар во лбу и ноге постепенно растворились.       Льюис вернулся. А через час пришёл новый врач. Он поздоровался с Бланкой и представился, а тогда повернул голову к Хэмилтону, внимательно придвинувшемуся к самому краешку кресла, и спросил:       — Вы — ответственный за неё взрослый?       Льюис хохотнул и кивнул. Бланка хмыкнула:       — Если из нас двоих кто-то и взрослый, то это я.       Льюис притворно возмутился:       — Ты старше меня всего на восемь месяцев. Это не считается.       Доктор посмеялся и сказал, что был готов отпустить Бланку, но через три дня ей нужно будет пройти ещё одно УЗИ, а лучше — МРТ для контроля заживления селезёнки. Он сказал, что коллега передал ему, что Бланка порывалась обратно в Испанию, но на ближайшую — по меньшей мере — неделю настоятельно не рекомендовал бы таких длительных перелётов.       — С поломанными рёбрами вы всё равно долго в кресле не высидите.       Через неделю же ей нужно будет обратиться в приёмное отделение, чтобы снять швы. Всю эту неделю он рекомендовал просто отлежаться: есть, обильно пить, принимать лекарства, спать. Он говорил, что рана на голове затянется быстро, что порезу на ноге потребуется месяц, а рёбра срастутся через шесть или восемь недель.       Посерьёзнев, он посмотрел на Льюиса, тогда вновь Бланке в лицо, и добавил:       — Надеюсь, до этого не дойдёт, но! — Он вскинул вверх палец, обращая особое внимание на свои следующие слова, а тогда направил его на Бланку. — При малейшей травме живота, даже если оступитесь и плашмя упадёте или с разбегу натолкнётесь на дверь — что угодно, срочно в больницу! Любое ухудшение самочувствия: слабость, головокружение, потливость — срочно в больницу! Если вновь откроется кровотечение, оно убьёт вас за считанные часы. Вы понимаете? — Он кивнул в унисон с Бланкой и, будто это было недостаточно убедительно, спросил: — Я могу вам доверять? — А тогда повернулся к Льюису: — Я могу её вам доверить?       — Не спущу с неё глаз, — пообещал Хэмилтон.       И, оставив Бланке все предписания и рецепт на таблетки, врач ушёл. Бланка сползла к краю кровати, свесила к полу ноги, потянулась за пакетом «БОСС», а тогда посмотрела на так и оставшегося сидеть в кресле Льюиса.       — Выйди за шторку.       Он вскинул на неё взгляд, и в том читалось отчётливое: я видел тебя голой, я касался твоего тела, я был в твоём теле. Он весело предложил:       — Я могу остаться и тебе помочь, — впрочем, проворно поднялся с кресла и сделал несколько шагов вдоль койки, не приближаясь к Бланке, будто особо красноречиво обходя её по дальней траектории.       Она хохотнула:       — Вот я так и знала, что за «Хьюго Босс» придется расплачиваться натурой.       Смешок Льюиса раздался уже из-за разделителя. Так к ним вернулась тональность их переписки последних двух месяцев. Их настороженность и неловкость спрятались за этот въедливый юмор.       Бланка оделась в мешковатые светлые джинсы — очевидно выбранные Льюисом по большим, хаотично рассыпанным карманам, и те свисли на ней, едва удерживаясь на выпирающих тазовых костях; в футболку и белую толстовку с размашистым розовым «Хьюго» на груди. Обулась в объемные зимние ботинки белой овчины с красной, опоясывающей стопы и лодыжки шнуровкой. В пакете были и упаковка простых белых трусов с претенциозным «Хьюго» на чёрной резинке, там остались сложенными и стёганная куртка, шапка и шарф.       Выглянув из-за шторки, Бланка протянула пакет с этим содержимым обратно Льюису. Он скатился по ней взглядом и улыбнулся. Переступив с ноги на ногу в ботинках на высокой, поскрипывающей по полу прорезиненной платформе, она выразительно на них посмотрела и сказала:       — Спасибо. Не знала, что в Калифорнии нынче так холодно.       — Ты не останешься в Калифорнии, — парировал Льюис, и Бланка подняла на него оторопелый взгляд. Она напомнила:       — Мне нельзя летать в ближайшие дни.       Он повёл плечами.       — В Европу — да. Но короткий двухчасовой перелёт, думаю, ты осилишь.       — Просто подбрось меня до Сан-Франциско.       — Нет, — мотнул он головой.       — Льюис!       — Бланка?       С мгновение они испытующе друг в друга всматривались. Её подмывало напомнить ему, что она больше не работала с ним, не волочилась безвольно по задаваемому им маршруту. Она предприняла ещё одну попытку:       — Ладно. Тогда отвези меня в Малибу.       Льюис прыснул:       — К Санти ты тем более не поедешь.       — Что?..       — Я забираю тебя с собой в Колорадо. Отлежишься там. А через неделю я отвезу тебя в Мадрид. — Он протянул пакет «БОСС» обратно ей и добавил: — Так что это тебе пригодится. Там настоящая зима.       Бланка растеряно сомкнула пальцы вокруг бумажной рукояти и беззвучно пошевелила ртом. Всё в ней требовало возразить. Вот только она и в самом деле не хотела к Санти. Не хотела объяснять ему, что произошло. Не хотела, чтобы он смотрел на неё так же, как тогда в июне 2021-го.       Льюис хмыкнул её замешательству. Он сказал:       — Как ты там обычно говоришь? Callate la boca ****** и пойдём! — И повернулся в сторону двери.