***
— Это Ноэлия, правда? Голос Бланки затёк в него застывающим металлом, он не смог пошевелиться — так и замер, склонившись над раскрытым чемоданом, он не решился поднять на неё взгляда и только тупо выдал: — Что? В ушах собрались свистящие помехи. Чемодан, тёмный пол коридора, комод с зеркальными дверцами и просунутый между ним и стеной огромный портрет Айртона Сенны, хмурящегося на Льюиса поверх умножающей этот свирепый взгляд столешницы — всё головокружительно сдвинулось перед его глазами, детонируя в уставшей после перелёта голове вспышку острой боли. — Её ведь зовут Ноэлия, да? Девчонку с Коачеллы. С хвостиками. Он знал, что увидит, ещё до того, как Бланка поднялась с подлокотника кресла, шагнула в коридор и повернула свой телефон экраном к нему: VIP-ложе на трибунах стадиона Соу-Фай, себя в синем атласе бомбера «Бронкос», и эту «девчонку с Коачеллы» уже без хвостиков, с шёлком иссиня-черных волос, гладью лежащих на плечах и груди, соблазнительно подхваченной теснотой белой футболки. Льюис прилетел в Лос-Анджелес на несколько дней между Бразилией и гран-при Лас-Вегаса — отвлечься, встретиться с друзьями, сходить на американский футбол, на один из решающих матчей «Денвер Бронкос» — команды, значительную часть акций которой выкупил в прошлом году. Он обратился к Чарли, чтобы получить столик в своём любимом ресторане, резерв на который формировался на месяцы вперёд, а тот привычно спросил, не хотел ли Льюис с кем-нибудь познакомиться. И он решил, что предпочёл бы встретить кого-то уже знакомого. Просто чтобы не идти на игру самому, просто потому что хотел секса, просто потому что знал, что своим присутствием обратит внимание фотографов, просто потому что не преминул возможностью невзначай столкнуть слухи об интрижке с Бланкой Монтойей с поля зрения Тото и «Феррари». Ноэлия сидела рядом с ним, подталкивала в свои пухлые губы тонкую соломинку коктейля, прочёсывала волосы остриями бардовых длинных ногтей, безостановочно тараторила и приваливалась к его предплечью мягкостью своей груди. — Кажется, да, — глухо ответил он, соскальзывая взглядом куда-то мимо телефона и мимо сжимающей тот в руке Бланки. Куда-то в поисках объяснения, отчего ему сейчас было так до противного привкуса на корне языка неспокойно. — Кажется, да, — ехидным эхом повторила Бланка. — Ну, с такими завидными объёмами во всех правильных местах и я бы не концентрировалась на имени. — А есть какое-то логическое заключение, к которому ты всё это ведёшь? — Вспылил Льюис. Не хватало ещё, чтоб она его отчитывала, тыкала мордой, будто шкодливого дворнягу. — Да! — Её голос задребезжал в тон его раздражению. — Какого хуя, Льюис?! Он посмотрел на её недовольно поджатый тонкий рот, наткнулся на спесивость её прямого штормового взгляда и вскипел. — Какого хуя? — Задохнулся он, передразнивая. — Действительно, какого хуя, Бланка?! Мы не встречаемся, ты понимаешь это, нет? Я не принадлежу тебе. Не знаю, откуда ты берешь наглость выдавать мне такие претензии! В своей воспламенившийся злости Льюис не заметил, как что-то коротко пугливо вздрогнуло на шее Бланки, не различил, как незначительно, но всё же изменилась тональность её голоса. Он искренне верил в то, что говорил. И полыхал возмущением. — А я тебе объясню, в чём состоит моя претензия, — прошипела она сквозь окаменевшие в агрессивном оскале губы. — Не волнуйся, никто не собирается тебя ревновать — больно нужно. Вот только ты, — она выстрелила из кулака указательным пальцем прямо перед его лицом. — Ты настаивал на том, чтобы мы не предохранялись. Ты уговаривал меня на то, чтобы мы были эксклюзивными друг с другом, а оказывается, что ты эксклюзивным со мной не был! И теперь меня закономерно волнует стоимость моего лечения у гинеколога… Льюис оттолкнул от себя её руку и оборвал ядовитым: — Я к тебе и пальцем не касался после Лос-Анджелеса. — После этой Ноэлии — не касался. А после других? — Каких других?! Отъебись! — Пошёл нахуй! — В унисон ему рявкнула Бланка, порывисто обошла его, сдёрнула свой рюкзак, повисший с рукояти салатового чемодана, и метнулась к двери. — Куда собралась? — Прорычал Льюис в её спину и напомнил: — Мы идём в спортзал. Не оборачиваясь, она бросила: — Подышу свежим воздухом, пока ты разберешься тут со своим тряпьём. Распахнула входную дверь, шагнула в подъезд и с грохотом захлопнула. В квартире вмиг стало очень тихо и очень пусто. Что-то заворочалось внутри Льюиса, ещё очень несмело, совершенно неразличимо под втаптывающими это чувство в пыль когтистыми лапищами спущенного с цепи зверя его негодования. Он наклонился обратно к чемодану — третьему подряд распахнутому поперёк коридора в поисках этих злоебучих кроссовок. Они намеревались пойти в тренажёрный зал, а так, ему нужны были кроссовки, — куда домработница дела несколько пар из вот этой зеркальной тумбы?! — ему не нужны были сейчас никакие выяснения.***
Сердце колотилось обрывистым спугнутым галопом, Бланка слышала его в ушах, ощущала вздрагиванием во всём теле. Голова казалась огромной и тяжелой, сдавленной в норовящих расколоть черепушку тисках. Пока лифт плавно отсчитывал минуемые этажи — 27-й, 26-й, 25-й, — она не находила себе места, металась между близкими стенами, будто у неё заканчивался воздух, а кабина была доверху заполнена водой. Бланка выскочила в фойе, промчала мимо огромной каменной чаши лотоса, в котором умиротворяюще журчала вода, поспешила мимо красного бархата низких кресел, обогнула благородное тёмное дерево стойки и пытливый взгляд консьержа за той и вырвалась наружу через неспешно разъехавшиеся автоматические двери. Оборонительный механизм сработал молниеносно. Она полыхнула, едва различила, что её замешательство, её удивление этой невзначай подброшенной Инстаграмом находкой не нашли такого же растерянного — пристыженного? — отклика у Льюиса. Хэмилтон вскипел, и Бланка Монтойя двадцатилетней давности вмиг перехватила бразды правления. О нет, та девчонка — тот обозлённый загнанный зверёк — никогда не позволяла себе оголить свою боль, никогда не признавала в себе наличие способного на чувства сердца. Она размахивала кулаками и разбрасывалась оскорблениями — единственное доступное ей проявление эмоций. И теперь отголосок того подростка колотился адреналином в её венах. Бланка привычно свернула с крыльца Ла Рокабелла налево, к отелю «Ле Мэридиен», но вспомнила, что ещё не заселялась в гостиницу. Прямо из аэропорта они приехали к Льюису. И хоть сейчас ей позарез было нужно куда-то спрятаться, валандаться с отельными администраторами ей не улыбалось. Эта мысль заставила Бланку подхватить свисший с одного плеча рюкзак и заглянуть внутрь — в небольшом внутреннем кармашке привычно лежала её немного затрепавшаяся алая книжечка паспорта. Вот и славно. Она развернулась и зашагала в противоположном направлении — по привычному маршруту их утренних пробежек, к ведущей на каменистый пляж набережной. Ей и в самом деле нужно было подышать, ей нужно было пройтись, ей нужно было погасить в себе этот пожар. Ей казалось, у неё был иммунитет. Ещё зимой ей казалось, что она давно переросла вот такие влюблённости. Ещё месяц назад ей казалось, что эта её влюблённость в Льюиса была не всерьёз. Хэмилтон был экзотичным и очаровательным — только и всего. Но живущая где-то глубже правда была иной: Бланка была голодна к любви, и Льюис, казалось, проявлял к ней что-то отдалённо с той схожее. На пенящихся гребнях неспокойной памяти стали всплывать обломки тонущего судна. Бланке вспомнился торт на её день рождения, который Льюису, вероятнее всего, нужно было заказать ещё в перелетающем Атлантику самолёте, чтобы тот дожидался её по прибытию в отель. Ей подумалось о частных самолётах, которые он фрахтовал для неё и Тинто. Ей вспомнились все заданные о самом сокровенном вопросы, всё его внимание к по-настоящему важному для Бланки: как Тинто? как дела у Торресов? Как её блог? Он заводил с ней разговоры, в которых открывал собственное потаённое. Он доверился ей, когда был обескуражен, когда чувствовал себя униженным после подписания контракта с «Мерседесом». И Бланка воспринимала это всё чем-то значимым, чем-то определяющим то, что между ними, по-настоящему важным. Она ошибалась. Это не были ни проявления симпатии, ни особенная забота о ней. Просто Льюис был таким человеком. Обходительным, щедрым, окутывающим уютом своего внимания. Он был таким со многими, он был таким со своими друзьями, он был таким с Бланкой. И это ничего не означало. Той ночи в Лос-Анджелесе и всех последующих могло не произойти, а он вёл бы себя с Бланкой так же. Это она подтасовывала происходящее под свои несмелые надежды. Это она захотела быть для Льюиса большим чем лишь используемым телом. Теперь в Бланке зияла пробоина, в которую, будто в погасшую супермассивную звезду, сносило абсолютно всё, обнажая лишь голос, все эти месяцы игнорируемый Бланкой, а теперь грянувший безжалостным: ты знала, ты уже это знала, ты догадывалась, тебя всегда все бросают, ты не ожидала ничего другого. Этот голос прицельно попадал в кровоточащую сердцевину, он вторил словам матери: ты никто, ты ничего не значишь, тебя невозможно любить, как смехотворно, что ты всё ещё имеешь наивность ожидать такого по отношению к себе. И пробоину эту в ней оставил не Льюис, не то, что он был с другой, и не то, что он сделал это так открыто, и даже не то, как отреагировал, как заострилось его лицо, какой ртутью выплёскивались из него слова. Это сделала она сама. Подгоняемая горечью своих размышлений, Бланка и не заметила, что взбиралась вверх по холму по увиливающей от моря улице. Ла Рокабелла скрылась из виду за частоколом других высоток, нависающие над городом скалы собирали над собой наливающиеся тёмной влагой тучи. Так и оставшийся сжатым в кулаке мобильный Бланки завибрировал. Она посмотрела на высветившееся на экране имя — «Льюис Хэмилтон», дважды вжала боковую кнопку, сбрасывая звонок, а тогда смахнула вниз шторку, втиснула пальцем обведённый кружком силуэт самолёта, переводя телефон в авиа режим, и это натолкнуло её на мысль. Подсказало ей спасение.***
Бланки не оказалось ни в фойе, ни во внутреннем дворике, ни на улице перед домом, ни в тренажёрке всего в трёх минутах ходьбы ниже по бульвару, ни в отеле — там она даже не появлялась. Первой реакцией Льюиса стало раздражение. Не хватало ему ещё бегать за ней по городу и уговаривать выполнять её долбанную работу. Затем пришло несмелое — вмиг сметённое — волнение. А вдруг что-то случилось? Он одёрнул себя разъяренным: что могло случится? Это же Монте-Карло! Что — Монтойю хватил сердечный удар от местной дороговизны? Льюис звонил ей, но первый вызов оборвался, а все следующие попытки дозвониться заканчивались механическим: — Абонент временно недоступен. Он пошёл в зал, тренировался и всё поглядывал на двери, ожидая, что она вот-вот войдёт. Но она не появилась. Он вернулся домой и с надеждой спросил у консьержа, приходила ли Бланка, но тот с холодной вежливостью улыбки покачал головой. Прошёл час, два, четыре, а Бланки всё не было. Он позвонил в отель и получил тот же ответ — никто не обращался за ключом для снятого на имя Монтойи номера. Он зашёл в мессенджер, но в их переписке значилось всё то же: «был(а) в сети сегодня в 11:42». Вечерело, и Льюис стал всерьёз раздумывать над тем, чтобы сесть в машину и исколесить весь Монте-Карло. Это её отсутствие, это её молчание расковыривало его всё больше и больше. За что бы ни брался, он ни на чём не мог сосредоточиться. А тогда около восьми она позвонила сама. На экране возникло короткое «Бланка», весь день отзывавшееся лишь сухим автоматическим извещением, и Льюис спешно поднял трубку, прислонил к уху и выпалил: — Где ты?! — Дома, — ровно отозвалась она. Он на мгновенье растерялся, не находя в реестре собственного сознания подходящего под «дома» значения. Бланка тоже выдержала паузу. — Ты в Мадриде?! Её отстранённое: — Да, — выбило из него последние предохранители. Он взревел — чрезвычайно редкостное для него извержение эмоций: — Ты что, ебанулась?! Вот так просто взяла и исчезла, телефон отключила нахуй и решила молча запрыгнуть на ближайший рейс до Испании? Пиздец просто! Не хватило и капли долбанного ума набрать и сказать, хотя бы сообщение отправить?! Предупредить?! Льюис не знал в какой именно момент этой его гневной тирады она бросила трубку, но понял, что на обратном конце запала гробовая тишина, заглянул в экран и тот лишь подсветился его заставкой и размашистыми цифрами часов. Он перезвонил в бешенстве: — Не смей вот так класть трубку! С чего ты вдруг решила, что можешь себя так вести?! — Как? — Бесцветно отозвалась Бланка. И эта односложность её ответов, этот её потухший голос заставили его сию же минуту замолчать. Она тоже выжидательно помолчала, а тогда вновь спросила: — Как, Льюис? Физиотерапевты, с которыми ты работал раньше — та же Анджела, — всегда докладывали тебе о том, чем занимаются и где находятся? Он недовольно парировал: — Не прикидывайся! Ты знаешь, что я имею в виду. — Точно. Извини. Тебе известно, где прямо сейчас находится Ноэлия? Льюис не нашёл, что ответить. Бланка, терпеливо выждав наполнившуюся стальным перезвоном их недовольства друг другом паузу, с различимой в голосе горькой усмешкой продолжила: — Ну вот видишь. Мы не встречаемся — твои слова. Такое бывает с людьми, которые не встречаются. Они каждый идут своей дорогой. Это резануло прямо по горлу, и голос Льюиса хрипло надломился, когда он спросил: — Ты уходишь? — Нет. В четверг я буду в Абу-Даби. — Ладно. Эхом его слабого голоса Бланка отозвалась: — Ладно. Позже он возвращался к этому дню, к их ссоре, к этому телефонному разговору и думал, могло ли всё обернуться иначе, скажи он ей банальное и такое всеобъемлющее: прости. Прости, прости меня, прошу. Прости за всё, за то, что сделал, и за то, что наговорил. Прости! Я испугался. Испугался того, как это заставило меня чувствовать. Испугался того, что это могло означать, того, насколько всё могло усложниться. Вот только в тот день — и через несколько дней, и месяцы спустя — он так и не позволил себе опустить этот оборонительно выставленный щит злости и отрицания. Как и обещала, через два дня Бланка прилетела на гран-при Абу-Даби. Они не заговаривали о произошедшем, просто обоюдно приняли новые условия — теперь они снова лишь работали вместе. Бланка вернулась версией себя же в марте, в самом начале их знакомства — отстраненность под едва удерживающимся налётом дружелюбия. Льюис решил: ну и пусть, чем не способ разрешения этой ситуации?***
Льюис вошёл первым, Бланка закрыла за ними двери, отрезая воодушевлённую суету в коридоре. Он спешно расстегнул молнию своего гоночного комбинезона и снял с рук и торса, тогда стянул сопротивляющуюся, просочившуюся потом и прилипающую к телу огнеупорную водолазку, откинул её на пол и подхватил с массажного стола приготовленное для него полотенце. Он тщательно утёр лицо, тогда шею, растёр грудь. Бланка отвернулась от зрелища его разгоряченного исписанного до боли знакомыми ей узорами тела, она заняла себя тем, что старательно примостила шлем на дугу защиты шеи, а тогда шагнула к небольшому рукомойнику в углу и, будто собиралась не делать массаж, а проводить операцию на открытом сердце, усердно вымыла руки. — Ну, я за этим сезоном скучать не буду, — проговорил за её спиной Хэмилтон. — Точно, — фальшиво хохотнув, отозвалась Бланка. Финальная гонка в Абу-Даби далась Льюису непросто, и хоть командный результат в конечном итоге оказался неплохим, — «Мерседес» заняли третье место в кубке конструкторов, — настроение Льюиса было поганым, не умещающимся за фасадом старательно надеваемой улыбки. Когда Бланка обернулась, он отбросил полотенце к комку огнеупорной поддёвы, присел на угол массажного стола и, по одной вскидывая на тот ноги, развязал тугую шнуровку гоночных ботинок, отбросил их к остальной куче, тогда стянул повисший с пояса комбинезон, оттолкнул его стопой, брезгливо подхватив за край высокой резинки, снял носки. И в одних огнеупорных леггинсах завалился лицом вниз на массажный стол. Их позиция полулёжа в болиде с сильно отведённой вперёд головой и поднятыми над уровнем пояса ногами приводила к постоянно испытываемой гонщиками боли. В мышцах режущим напряжением сгущалась усталость, кровоток нарушался, их пронизывали судороги. После гонок, как сегодня в Абу-Даби, где Льюису не удавалось финишировать в первой тройке, а так, он не отправлялся прямиком на подиум для награждения, выпадало небольшое временное окно на столь необходимое после таких физических нагрузок замедление. Они молчали. Бланка следовала уже привычному маршруту: шея и затылок прямо под низко собранными в пучок косичками, тогда следующая за надписью на лопатках горизонталь, тогда вниз по проложенной крестом татуировки вертикали; поясница, копчик под оттянутой книзу резинкой, ягодицы, бёдра и наливающиеся после гонки сталью икроножные мышцы; а тогда обратно — наверх — к рукам. Закончив, она тщательно утёрла с раскрасневшейся кожи остатки массажного масла и вернулась к рукомойнику. Льюис ещё с минуту полежал, не двигаясь, а тогда отжался руками, опустил босые стопы со стола и встал. — Спасибо, — сказал он, коротко вздёргивая в тени улыбки уголки рта. — Я в душ. Бланка проследила взглядом за тем, как он шагнул к этажерке, подхватил с той два банных полотенца и направился к двери. Сердце колотилось внутри её горла так, что ей казалось, это взволнованное биение было видно невооруженным глазом. Слабо протиснувшимся мимо этого трепетания голосом уже в спину потянувшегося к дверной ручки Льюиса она пробормотала: — Я, пожалуй, уже пойду… Если ты не против. Она всегда дожидалась его — в дни практических заездов, квалификации или гонок, за редкими исключениями — вроде Бразилии, где власти приставляли к ним конвой — она садилась за руль и увозила их с автодрома. Никогда не порывалась уйти без него, и Льюис, удивлённо сморщив брови, обернулся. — Ладно, — невнятно отозвался он. — Вылет завтра в девять, так что будь готова к семи утра. Невпопад его реплике она проговорила: — Удачи тебе. Я верю, что ты отвоюешь свой восьмой титул. С каждым произнесённым ею словом лицо Льюиса всё больше комкалось в хмурую маску замешательства, он отнял от дверной ручки свою ладонь и повернулся к Бланке всем телом. — Что?.. — Хрипло сказал он, тогда коротко прочистил горло и, тряхнув головой, повторил: — Что ты такое говоришь? В черноте его заметавшихся по ней глаз всколыхнулось понимание, но ещё какое-то несмелое, будто не до конца осознанное, не разрешаемое. Во вторник Бланка спонтанно поймала такси, и то увезло её в аэропорт Ниццы. Вечернего прямого перелёта оттуда до Мадрида она решила не дожидаться, и села на ближайший рейс с возможной пересадкой. За без малого семь часов пути транзитом через Рим Бланка успела всё обдумать, успела принять решение и смириться с ним, хотя что-то внутри неё, кровоточащее, но ещё живое, отчаянно пыталось противиться. Вечером того же дня она отыскала на почте письмо от «collab@trenchworksports.com». Следующим утром она приехала к Тересе в офис «Абсолют Перформанс». Бланка сглотнула вязкую горечь, повисшую на корне языка, и сказала: — Сегодня был мой последний рабочий день. — Нет. — Категорично возразил Льюис. Та израненная надежда в ней, что она всё же означала для него хоть что-то, восприняла это сухое «нет» глотком животворящего воздуха. И Бланка, не сдержавшись, улыбнулась. Но медленно, настаивая, кивнула. — Нет, Бланка. Пожалуйста! Всё так же улыбаясь, ощущая сердце пытающимся вырваться наружу, она промолчала и вновь дёрнула головой. Рука Льюиса, удерживающая на сгибе локтя полотенца, бессильно опустилась. Он как-то обрывисто качнулся вперёд, будто намеревался сделать шаг, но передумал. И проговорил: — У меня в Монако остались твои вещи. — Выбрось их. Его взгляд неспокойно метался от одного её глаза в другой, будто пытался в них что-то отыскать, но постепенно гаснул, теряя надежду. — Не надо так, прошу, — очень тихо сказал он, тогда скривился и дёрнул головой так, будто пытался отмахнуться от норовящей залететь ему в лицо осы. — Я проебался, знаю. Но… мы ведь можем это утрясти. Мы уже это делали. Бланке пришлось на мгновенье очень сосредоточено всмотреться в потолок, прогоняя собравшееся под нижними веками жжение, норовящее застелить её взгляд подрагивающей пеленой. — Не делали, — почти шепотом выдохнула она. — В марте мы были просто физиотерапевтом и спортсменом. А сейчас для тебя я — физиотерапевт. А ты для меня тот, кто разбил мне сердце. Я не могу остаться. Хочу. Но не могу. Льюис стиснул челюсти с такой силой, что под подчёркнутым бородкой углом ритмично задвигались желваки. Чернота его глаз рухнула с Бланки на пол. Он поджал губы, пожевал нижнюю, и лишь через минуту такого молчания спросил: — Мы ещё встретимся? Она пожала плечами. Ответом, в который она верила, было — нет. Сказала же: — Может быть. Мы с тобой часто бываем в одних и тех же местах в одно и то же время. Так что… — Вновь поведя плечами, она улыбнулась и добавила: — Если встретимся, не делай вид, будто меня не знаешь. — Я бы ни за что… — Выдохнул он и снова посмотрел на неё. — Можно тебя обнять? — Лучше не надо. Навылет её прострелило дежавю, в котором она дала другой ответ. На едва уловимую долю секунды эту залитую холодным свечением комнатку заступил полуночный мрак площади Каскорро. Тогда Бланка была пьяна, вокруг них носился Тинто, Льюис притянул её к своей тёплой груди и обвил руками. Она заморгала, смахивая предательски пробивающиеся слёзы. Льюис кивнул, взялся за ручку, открыл двери и отступил в сторону, отпуская Бланку.