***
Первой его панической догадкой, острым спазмом ударившей в желудок, было: это из-за «Феррари». Кто-то проболтался про его летнюю встречу с Вассёром, кто-то пронюхал про организованный Фредериком ужин сразу после гонки в Японии, на котором он свёл Льюиса и президента «Феррари»; кто-то составил вместе пазл передвижений Пенни: Монако, тогда Япония, затем Италия. Льюис ещё не был готов предать это огласке, он даже не сформировал какого-то отчётливого мнения, не говоря уже о том, чтобы принять окончательное решение. «Феррари» пока не делали ему никаких внятных предложений, скорее задавали наводящие вопросы, начинающиеся с «а что, если» и заканчивающиеся «в отличие от «Мерседеса». О том, что Льюис вёл эти — даже не переговоры, не торги, а — рассуждения вслух, никому не было известно. Он не делился с этим с друзьями и семьёй, он не посвящал в это даже отца. Правду знала лишь Пенни, не мог не понимать сути происходящего везде сопровождающий его Ллойд, и, наверное, догадывалась о чём-то Бланка — а больше никто. И всё же Льюиса окатило тяжелой ледяной волной. Роза из отдела связей со СМИ и общественностью перехватила их на выходе из гаража — в узком коридоре пропустила мимо себя Бланку, а затем перегородила проход Льюису тихим и твёрдым: — Ты должен прямо сейчас пойти к Тото. Льюис попытался выиграть себе время не перегруппировку: — Дай мне несколько минут привести себя в порядок и переодеться. Роза оглянулась на остановившуюся в нескольких шагах и оглянувшуюся на них Бланку, мотнула головой и возразила: — Некогда. Через пятнадцать минут тебе уже идти к журналистам. Был поздний вечер долгого дня интервью, практических заездов и квалификации, воздух был густым, горячим и недвижимым, огнеупорная водолазка просочилась потом насквозь и ощущалась на коже липкой неуютной тяжестью. Ещё мгновенье назад Льюис мечтал о прохладе душа, теперь предпочёл бы вернуться назад в болид и намотать вокруг трека ещё несколько десятков кругов. Но всё же он последовал за Розой, судорожно жонглируя отбивающимися друг от друга рикошетом пулями мыслей. Отрицать даже саму вероятность намерения уйти из «Мерседеса»? Пойти в открытую конфронтацию, обвинить Тото и стоящих над ним владельцев в том, что ему не оставили иного выбора? Поставить ультиматум? Торговаться? Они вошли в кабинет Вульфа, Тото поднялся из-за стола и поприветствовал их неясной скомканной улыбкой: — Отличный результат, Льюис! Третье место на завтрашнем старте — хорошо сработано. Хэмилтон кивнул, но не ответил, лишь насторожено проследил взглядом за тем, как Тото обошёл его, плотно закрыл дверь кабинета и подпёр её своей спиной — плохой признак. В желудке будто перекачивались булыжники, ему вдруг захотелось присесть, но Тото и Роза остались стоять, а потому он лишь покосился на стул и переступил с ноги на ногу. — Обычно это не нашего ума дело, — на немецкий манер делая согласные выразительно твёрдыми, сказал Тото. Он говорил осторожно и негромко, и выглядел скорее растерянным, чем злым. — И мне искренне жаль, что сейчас нам приходится в это влезать. Но… нам сейчас не нужны проблемы, не нужны никакие осложнения, и даже просто шумиха в прессе нам ни к чему. Они переглянулись с Розой. Тото, будто собираясь с духом, глубоко вдохнул и спросил: — Льюис, что между тобой и твоим тренером, этой Бланкой Монтойей? У вас интрижка? Смешок облегчения вырвался у Льюиса бесконтрольно, он поспешил заслонить рот смятым в кулаке полотенцем и принялся тщательно утирать скатившиеся к линии челюсти и щекочущие кожу шеи капли пота. Его тело вмиг показалось лёгким, настолько невесомым, что, не заслоняй Тото выход из кабинета, Льюиса бы вынесло наружу выдуваемой из кондиционера прохладой. — Нет, — с улыбкой покачал он головой. Тото сплёл руки на груди и ещё больше нахмурился. Он сказал: — Не мне вычитывать тебя за подобное, но… Льюис, ради всего святого! Нам не нужны скандалы. Нам — тебе в первую очередь, Льюис! — не нужно, чтобы она обвинила тебя в непристойном поведении и домогательствах. Он вновь тряхнул головой. — Не обвинит. — Ты уверен? Этот вопрос — это подозрение — показались Льюису неуместными, неестественными, даже немного возмутительными. Ни на мгновенье он не сомневался в Бланке. Хотя бы просто потому что не делал ничего из того, чего бы она сама не хотела. А кроме того — и это было первостепенно — тайны Льюиса были с Бланкой в полнейшей безопасности. Постепенно он пришёл к тому, что доверял ей безоговорочно. Ему вспомнилось, как она вспылила из-за той сделанной Маурой фотографии их поцелуя, как она почти разозлилась на самого Льюиса за его опрометчивость вот так открыто заявиться на Ибицу. Ему подумалось о том, как последовательно она держалась на расстоянии от него в присутствии посторонних и уж тем более под обёрнутыми на Льюиса объективами камер. Он ответил закономерно всколыхнувшимся в нём вопросом: — С чего вы вообще это взяли? Тото и Роза вновь переглянулись, и она сказала: — «Сан» опубликовали снимки и написали, что… — Какие снимки?! — Вырвалось у Льюиса, наверное, слишком встревоженное, чтобы его предыдущим отрицаниям можно было верить. Это было его наибольшим порождённым из его славы страхом, почти паранойей: что в отельном номере или квартире, где-то на одежде, в украшениях или сумочке приглянувшейся ему девчонки окажется скрытая камера, что его будут шантажировать этим, что эти пикантные тайком сделанные — спровоцированные — фото всплывут на всеобщее обозрение; что кто-то украдёт его телефон или взломает «Айклауд». Когда-то он обжёгся на этом. Уже несколько лет в интернете гуляло старое видео их с Николь Шерзингер, нежащихся в постели, и Льюису так и не удалось достучаться и переубедить Николь, что это сделал не он, что это не было местью или извращенной попыткой обратить на себя её внимание. Теперь он не пользовался облачным хранилищем, доверял свой мобильный только в руки тех, с кем сам непосредственно работал, и перестал баловаться праздными знакомствами в клубах и на пляжах — пользовался лишь услугами рекомендованных ему, дорожащих своей репутацией и знающих своё дело Алеков, Чарли и им подобных. Сердце тяжело обвалилось на диафрагму, вновь взбивая вихрем уже успевшую опасть в осадок тревогу. Та покатилась вверх тошнотой, Льюис спешно прислонил к губам полотенце, с силой надавливая ладонью, и судорожно сглотнул. Роза шагнула к нему, поднимая свой телефон и выгибая кисть — поворачивая тот экраном к Льюису. Там оказался открытым сайт британского «Сан» — красная полоса вверху с размашистым — ненавистным Льюису — «The Sun». На очень кроткое мгновенье его взгляд застелило дежавю: белые подушки, взъерошенные тёмные волосы Николь и сам Льюис, придвигающийся к ней в поцелуе. У них были отношения на расстоянии, и в нечастые короткие встречи они записывали себе подобную цифровую память — на те ночи, когда будут порознь. Пять лет назад это сугубо интимное оказалось под такой же красной полосой. С Бланкой они так не делали. В фотогалереях их телефонов были совместные кадры из самолётов, из спортзалов, с пробежек в лесу и в Монако, из пропеллерного самолёта над Дубаем, и никогда — из их постели. Бланка всерьёз восприняла его слова в Монреале: — Нельзя, чтобы о нас знали. И всё же их могли заснять без их ведома. Например, тот консьерж в отеле в Дубае был уж слишком назойливым и приторно услужливым. Вот только «снимками» — словом, произнесённым Розой со странным придыханием — оказались Льюис и Бланка в индийском ресторане. Как всегда на людях не касающиеся друг друга, будто между ними была одна из тех прозрачных акриловых перегородок ковидных времён. В левом углу в обведённом белым квадрате была фотография Льюиса в чёрном гоночном комбинезоне, в правом — такой же квадрат, иллюстрирующий для ближнего рассмотрения Бланку в той же черноте форменной командной футболки с острой трёхконечной звездой «Мерседеса» над грудью. «Автогонщик Льюис Хэмилтон на очень интимном свидании со своей физиотерапевткой — очевидцы» Он прыснул: — Мы просто ужинаем. Что это за хуйня, высосанная из пальца? Тото не показался убеждённым. Всё такой же хмурый, он тихо спросил: — Мне поговорить с ней? С Бланкой? — Например, о чём? — Например, о том, что нельзя, чтобы она начала болтать обо всём подряд. — Уверяю тебя, об этом можешь не беспокоиться. — Льюис! Эта поучительно-разочарованная интонация взбесила его. Он стиснул челюсти, сдерживая порывающееся наружу раздражение, тогда коротко кашлянул и проговорил: — Я не понимаю, в чём проблема. Мы сдружились, мы иногда ходим вместе в рестораны. И что? Насчёт Анджелы такие разговоры не заводились. — Насчёт Анджелы и тебя за все ваши совместные семь лет в «Мерседесе» никто не шептался! Это пронзило Льюиса лезвием с безжалостными зазубринами, раздирающим на ошмётки последние капли самообладания. Он безотчётно одёрнул назад голову, будто от взмахнувшего перед ним кулаком, и глухо переспросил: — О нас с Бланкой шепчутся? Оба — и Роза, и покосившийся на неё Тото — очень осторожно кивнули. — Давно? — Уже несколько месяцев, — ответила Роза. Она опасливо оглянулась на Тото, и тогда едва различимо добавила: — И не только в «Мерседесе». И в «Макларене» тоже. В других командах. Даже ребята из «СкайСпортс» меня расспрашивали. Его мысли, описав полный круг, вернулись к «Феррари». Там тоже шептались? И вдруг то, как турбулентно это отдалось внутри Льюиса, проявило — решение уже дозревало, осознавал он это или пока трусливо этого избегал. Он упёр взгляд в Тото: — И ты только сейчас решил об этом со мной заговорить? — В звучание его голоса ядовито просочилось раздражение всего этого сезона, проводимых всё лето переговоров и подписанного в сентябре соглашения. Вульф коротко наморщил нос. — Только сейчас эти слухи дошли до таблоидов. Льюис посмотрел на Розу. — Можешь сказать «СкайСпортс» и «Сан» и всем остальным, кто будет интересоваться: между нами ничего нет. — Он взмахнул рукой, указывая на её зажатый в ладони телефон, и повторил: — Мы просто ужинали. Люди иногда так делают — едят в компании друг друга. Без какого либо подтекста. Без обращения это в, — он вскинул руки и согнул пальцы, иллюстрируя кавычки, — «интимное свидание».***
♫Our fire when we’re together Mixed with paranoid manners … Who do you want if not me** Ex Habit — Who do you want♫ Осень приходила в Монако мягко. За всю неделю почти не дождило, воздух был по-октябрьски терпким, вяжущим, закаты растекались над горизонтом долго затухающей оранжевой кромкой. Монте-Карло постепенно стихал в отлынивающем потоке летних туристов, в море выходило всё меньше яхт. После Катара, начавшегося обнадёживающе, но в конечном итоге обернувшегося окончательно его разбередившим провалом — он вылетел из гонки на первом же круге, — Льюису было жизненно необходимо спрятаться в уединении своей квартиры. Ему нужно было собраться с мыслями. До конца сезона оставались пять гонок: в Штатах, Южной Америке и заключающая — в Абу-Даби. А так, полтора месяца на то, чтобы провести внутри себя безжалостный переучёт, чтобы определить своё направление ввиду последних внесенных правок, сбивающих его изначальный курс, обрывающих его тупиком. Вдобавок Эльвио удалось поднажать — проект «А» был на финишной прямой, накануне гран-при Мексики была запланирована презентация. С весны запущенная в непосредственную неусыпную работу идея теперь преобразовывалась в выстраивающиеся на складе паллеты первой тестовой партии. Безалкогольная текила из короткого — внутреннего — «А» превратилась в «Альмаве». Сейчас работа с маркетинговым отделом занимала у Льюиса едва не больше времени, чем Формула-1. Этим поздним утром он тоже был увлечён этим. На его ноутбуке было открыто сразу несколько непрерывно сменяющихся окон: мессенджер, таблицы, календарь, браузер с вкладками проходящего через последние правки сайта. Льюис полулежал на диване на залитой солнцем террасе своей квартиры, балансировал у себя на ногах компьютер и вплетал в единую канву ожидающую его работу по продвижению «Альмаве»: посты в соцсетях, освещение в прессе, нужно было как-то задействовать и само мексиканское гран-при. Бланка, почти спрятавшись за собственными поднятыми коленями, сидела рядом. Она была увлечена просмотром видео, испещренного анатомическими иллюстрациями, на своём планшете. Тинто, протиснув своё длинное чёрное туловище под сгиб её ног, свесив с края лапы и почти ткнувшись острой мордой в Льюиса, задремал. Утро они начали с совместной пробежки и тренировки тут же на террасе, тогда приняли душ — Льюис дома, а Бланка в своём отельном номере, и все втроём воссоединились за завтраком. И вот уже час сидели на террасе в не нарушаемом молчании. Бланка выглядела бесконечно уютной в этом своём мешковатом комбинезоне из мятого серого льна; по плечам надетой под него белой футболки расползлись влажные пятна, её длинные волосы, потяжелевшие и потемневшие после душа, постепенно высыхали, и теперь беспорядочные золотые завитки волновались под дуновением морского бриза, всё соскальзывали Бланке на лицо, и она безотчётно отталкивала их за ухо. Её окутывало густое фруктово-цветочное облако опьяняющего аромата. После разговора — выговора — с Тото, Льюис без каких либо сожалений решил, что на этом всё. Их с Бланкой связь не должна была вредить его карьере, не должна была ставить под угрозу его репутацию, не должна была порождать сомнения в его надёжности и осторожности ни в «Мерседесе», ни уж тем более в «Феррари». Ночь перед гонкой он привычно провёл сам — ему не нужны были отвлечения. Они приехали в отель и разошлись в лифте, Льюис вошёл в свой номер, принял свою обычную дозу укрепляющего сон мелатонина и отключился. А тогда случилась гонка, и Льюис был в раздрае, и ему было не до Бланки. Следующим же утром они вылетели из Катара, распрощались в аэропорту Ниццы и отправились по домам: Льюис в Монте-Карло, Бланка — на пересадку до Мадрида. Через двое суток она вернулась вместе с Тинто, привычно заселилась в соседствующий с резиденцией Ла Рокабелла отель, и Льюис имел все твёрдые намерения привести свой вердикт в безотлагательное действие. Тем же вечером после тренировки он спровадил Бланку в «Ле Мэридиен», поужинал в одиночестве и последовательно занимал свои руки и голову, а тогда стал готовиться ко сну. Но всё это время ничем не унимаемым зудом ощущал физическую близость Бланки — вот она, всего в сотне метров, податливая, безотказная. Льюис ворочался в кровати, строго приказывая собственным мыслям замолкнуть, но их громкость всё возрастала: о вас и так шепчутся, о вас и так судачат, ты же не станешь признавать во всеуслышание, что вы были любовниками, но больше — нет, так почему бы тебе просто не продолжить её трахать? Ты у себя дома, тут никто из «Мерседеса» за вами не подсмотрит. А на гонках вы будете осторожнее, сдержаннее? Он продержался до следующего утра, а тогда безропотно поддался собственным уговорам. И сейчас вновь сползал взглядом с экрана ноутбука на её сосредоточенный профиль: высокий лоб, вдумчиво смятую переносицу, приоткрытые губы с поблескивающей на них влагой — время от времени наружу потыкался острый подвижный кончик языка. Её левая рука лежала на шее добермана, и взблескивающие чёрным глянцем ногтей пальцы размеренно почёсывали складки короткошерстной шкуры. Правая ладонь лежала на перечеркивающей грудь надписи «Be your own daddy. Make your own sugar»*** и изредка поднималась, Бланка ставила видео на паузу, сворачивала к заметкам, тонкие пальцы перебегали по всплывающей клавиатуре, а тогда она возвращалась в лекции, и рука вновь опускалась на грудь. Бретели комбинезона сползли и провисли у локтей, ткань на коленях собралась, оголяя гибкие линии голеней под гладью светлой кожи. Льюис отставил ноутбук на диван, упёрся в сминающиеся под кулаками подушки, приподнялся и придвинулся ближе к Бланке. Лазурь её глаз коротко коснулась этого его движения и вновь сосредоточилась на планшете. Тинто засопел и повернул голову, не поднимая век, но даже так отслеживая шевеление Льюиса. Он приблизился к ней, поднырнул под закучерявившиеся волосы и поцеловал нежную кожу шеи. — Я работаю, — сухо сказала Бланка, но улыбнулась. — Я не буду тебе мешать, — ответил Льюис и рассыпал по её шее ещё несколько поцелуев. Он накрыл ладонью её лежащую на груди руку, просунул свои пальцы между её, сжал и сдвинул ниже, освобождая себе доступ, а тогда смял мягкое податливое тепло под тонкой белой тканью. Отыскал под пальцами бугорок соска, мягко стиснул и, играясь, оттянул. Бланка продолжала делать вид, что не понимала его намерений, и не отводила взгляда от экрана. Впрочем, голову немного склонила на бок, приглашая губы Льюиса выше, к отчётливой линии челюсти. Тинто поднял башку и стал за ними наблюдать. Завтрашним ранним утром их ожидал долгий, с двумя пересадками перелёт в Техас, и пусть эту битву — воздержания от Бланки — Льюис проиграл, всё же собирался держаться от неё подальше на протяжении всех дней гран-при. Это означало, что несколько следующих недель в нём будет сгущаться требовательный голод. Гонки в Остине, Мексике и Бразилии были тесно сдвинуты в календаре — каждое воскресенье. Он хотел сбить эту оскомину наперёд, насколько это было возможным. Льюис придвинулся ещё ближе к Бланке, прижался к ней и протиснул руку под её комбинезон. Обогнув планшет, ребром упирающийся ей в живот и опертый о согнутые ноги, он продвинул ладонь к её трусикам, скользнул по лобку и нырнул пальцами к манящему жару её вульвы. Бланка с придыханием выговорила: — Вот теперь ты мне мешаешь. Впрочем, кокетливо улыбнулась и пригласительно развела ноги шире. — В следующий раз мы займёмся сексом нескоро. Наверное, уже после Сан-Паулу. — Подтолкнув носом её ухо, пробормотал Льюис, и это заставило Бланку наконец повернуться и взглянуть на него. Она вопросительно вскинула брови. — Почему? — Я хочу сосредоточиться на этих гонках, — глядя ей прямо в глаза, сквозь тонкую ткань заигрывая с выразительным рельефом её половых губ, ровно соврал Льюис. Он не знал, что это окажется их последним сексом. Намного позже, уже отчётливо — до чего-то натужно саднящего между рёбрами — это понимая, он был рад, что этот их секс был таким неспешным и чувственным. Бланка коротко кивнула, щёлкнула боковой кнопкой планшета, погасив его, отложила в сторону, повернулась к Льюису и, подхватив его лицо ладонью, притянула к себе и поцеловала в губы. Тинто в их ногах неспокойно заёрзал и выдал глухой наполовину зевок, наполовину лай. Тогда фыркнул и вновь, уже раскатисто, с угрозой гавкнул. Бланка отстранилась и обернулась к своему псу, но Льюис её опередил. — Дружище, тебе пора на выход! — Мягко, но решительно сообщил он двум буравящим его уголькам глаз. Отпустил Бланку и взялся за ошейник. — Тебе этого лучше не видеть. Не переживай, я её не обижу. — Он потянул Тинто с дивана, и тот нехотя, будто в немом спросе разрешения оглядываясь на Бланку, но всё же поплёлся следом. — Она будет стонать, только это не от боли. А потому что ей будет очень хорошо. Тебе не нужно её спасать, понял? Он вывел добермана в гостиную, подтолкнул его глубже в комнату, тогда шагнул обратно на террасу и задвинул откатные двери. Узкая свирепая морда с остриями вверх торчащих ушей вмиг возникла по ту сторону стекла. Льюис обернулся и посмотрел на Бланку. Он задержал на ней взгляд, засмотревшись на сгустившуюся синеву её глаз под полуприкрытыми веками, зацепившись за тонкий росчерк её губ, скошенных в игривой, почти пакостной ухмылке. Будто знал, что такой её видел в последний раз. Будто нарочно впитывал этот момент сладостным воспоминанием. — Прямо здесь? — Спросила, хищно оскалившись, Бланка. — Почему нет? — Отозвался Льюис. Он красноречиво повернул голову к тёмной глади моря, ничем — никакими соседними высотками — не заступаемому от взгляда. — Боишься, нас могут увидеть чайки? Соглашаясь, что это не имело значения, она повела плечами. Он подошёл к ней, подхватил её под согнутыми коленями и опустил ноги на пол, взял за руки и притянул к себе. Бланка послушно встала. Льюис стянул ниже свалившиеся с плеч шлейки комбинезона, столкнул его с бёдер и позволил ему опасть по ногам. Бланка шагнула из смявшейся вокруг стоп ткани. Она осталась в футболке и белой простоте туго обхватывающих её трусиков, и было в этой чистой не претенциозности одежды что-то дурманящее похлеще заигрывающих кружев. Льюис пробежал взглядом по надписи на груди и ухмыльнулся — ещё никто так упрямо не сопротивлялся его щедрости. Бланка действительно «was her own daddy»****. Он подхватил края футболки, снял и отбросил в угол дивана. Будто заново знакомясь, Льюис рассматривал тело Бланки: скатился взглядом по линии шеи к острому росчерку ключиц, с ровных сильных плеч вниз по расслабленно повисшим рукам — вслед за изворачивающимся по левой руке синим драконом; коснулся взглядом её небольшой груди и вздыбившихся алых горошин сосков, проследовал за подсвеченными утренним солнцем линиями мышц живота. Тогда приблизился к ней, накрывая губы поцелуем и роняя на её плечи свои руки, следуя ими по уже проложенному глазами маршруту, сверяя то, что видел, с тем, как это ощущалось под ладонями. Его пальцам было намного привычнее сжимать, пощипывать кожу, придавливать и с силой притягивать к себе, но сейчас Льюису хотелось лишь невесомо скользить, разгоняя под подушечками мягкий щекочущий ток. Бланка отзеркалила его настроение. Её губы отвечали нежно, язык едва касался и пугливо прятался. Она скользнула вверх по его рукам под рукава футболки, протиснула свои ладони к его спине и гладила его лопатки, мягко массировала его плечи, пробиралась под воротом к шее. Сзади послышался гулкий удар по окну, и истошно скрипнули по стеклу когти Тинто. Доберман зашёлся лаем, и приглушенный голос его то приближался, то отдалялся — пёс метался, не находя себе места. Бланка хохотнула и Льюису в губы прошептала: — Он там сейчас с ума сойдёт. Льюис хрипло отозвался: — Я с ума сойду, если ты сейчас отвлечешься и пойдёшь его успокаивать. Она улыбнулась и вновь поцеловала. Её руки выпорхнули из-под его футболки, её пальцы возникли на резинке его спортивных штанов, подцепили ту и потянули вниз, её ладонь подхватила высвободившийся член мягким осторожным теплом. Он снял и отбросил свою футболку, и, уволакиваемый Бланкой, подступил ближе, притиснулся к ней. Какое-то время они простояли так, неразделимые в поцелуе и перетекающем друг в друга тепле их тел, а тогда Бланка отшатнулась и осела на край дивана. Она облизнула губы, коротко сфокусировала взгляд на оказавшейся прямо перед ней требовательно налившейся твёрдостью головке и подхватила ту в рот. Мягким влажным кольцом продвинулась выше по члену, вслед изворотливым теплом скользнул язык. На очень короткое мгновение это отдалось чем-то щекочущим, почти вынуждающим отпрянуть, но Бланка подалась назад, и вторящий направлению язык устремился обратно к головке, игриво подтолкнул уздечку, и оттуда, разгоняя мягкое бурление, по члену растеклась нега. Льюис обрывисто выдохнул, уронил голову и покачнулся вперёд, подавшись бёдрами навстречу Бланке. С каждым её движением вперёд губы сжимались всё плотнее, под ними возникало мягкое втягивающее давление, язык вырисовывал по стержню члена причудливые влажные узоры. Голова Бланки покачивалась всё быстрее, всё ближе к основанию, взбалтывая и расплёскивая сладостное тепло. Её дыхание было надсадным, обрывающимся. И Льюис тоже задышал тяжело и часто. Он поймал её голову в ладони, пропустил пальцы в пшеничные волосы, но вместо привычно притягивать её к себе, резко вталкиваясь внутрь, лишь гладил, осторожно прочёсывал свисающие вдоль лица пряди, закладывал их за уши и поглаживал горячую нежную кожу там. Он любовался зрелищем её ритмично придвигающегося и отдаляющегося светлого темечка, её раскачивающейся узкой спиной, её широко разведёнными светлыми бёдрами, чистотой её кожи и россыпью веснушек на плечах, кажущейся сладкой пряностью. С ускорением стал пробиваться её поскрипывающий от усердия голос. В головке его члена сгущалось горячее набрякающее чувство, ещё не предвещающее развязку, но обещающее, что та будет бурной. Уздечка отзывалась на каждое касание вспышкой тёплого тока, отдающегося вязким перетеканием в мошонке. И, будто читая его мысли, будто точно чувствуя всё это под кожей члена, Бланка заглотнула его весь, склонила голову набок и уткнулась носом в основание его бедра. Её горячий мокрый язык протиснулся наружу и, играясь, принялся подталкивать яйца, расчерчивать на них витиеватые узоры. По члену прокатилась волна, Льюис различил эхо спазма, которым сквозь уретру наружу выталкивалось тягучее тепло комков спермы. Он безотчётно застонал и вмиг отпрянул. Бланка выпустила член изо рта, подхватила пальцами потянувшуюся следом нить слюны, утёрла взблескивающий влагой подбородок и вскинула на Льюиса хищный взгляд. — Ложись, — не поддающимся ему осипшим голосом приказал он. Она подвинулась дальше по дивану и покорно откинулась на спину. Он столкнул свисшие на коленях спортивки и сел над её ногами. Солнце заполняло террасу горячим светом, но дуновение октябрьского ветра было прохладным. Льюис рассмотрел, как по светлой обнаженной коже побежала рябь мурашек. Алая нежность ореола сосков вмиг мёрзло сморщилась. Плечи Бланки безотчётно вздрогнули. Льюис улыбнулся и накрыл её своим телом. Её руки обвили его, нежным щекочущим теплом её пальцы пробежали по его спине, взмахнули сзади по шее и пробрались в косички. Он коротко прижался к её губам и сполз поцелуем на щеку, выше — на скулу, к уху, скользнул языком по причудливым изгибам, смял в губах мочку. Он протиснул руку вниз живота Бланки, между её ног, подцепил тонкую эластичность резинки и проник пальцами под трусики, к мягкой коже, к шелковой податливости половых губ, к полыхающему под ними вязкому пламени, так остро ему сейчас необходимому. Он провел пальцами вдоль нежно сминаемых складок и там, уже почти стёкшей ниже в промежность, нашёл собравшуюся тяжелую каплю. То, как Бланка заводилась с полуоборота, как искренне наслаждалась минетом, с какой готовностью каждый раз ему отдавалось, сталкивало Льюиса с катушек. Обычно он следовал заданной Бланкой последовательности: распаляющая её прелюдия, тогда жадный высвобождающий секс. Сегодня же он хотел чего-то другого, более мягкого, плавного, но — немедленно. Подхватив тягучую влагу на пальцы, Льюис провёл вверх, смачивая — облегчая себе — вход, оттянул узкий отрезок ткани в сторону и направил в Бланку свой член. Он упёрся в неё, провёл головкой от клитора вниз и втолкнулся внутрь. Она вздрогнула и судорожно вдохнула. Ничто не было сравнимо с этим чувством — нахождением в пленяющей ласковой тесноте, с принимающим в себя мягким теплом, с обволакивающей влагой. Льюис ввёл член полностью и на мгновенье замер — это успело стать безмолвным приглашением, и Бланка вмиг отозвалась. Мышцы её влагалища плотно сжались, их втягивающее, почти вакуумное — доводящее Льюиса до исступления — давление усилилось. Он оттолкнулся на вытянутых руках, приподнялся и медленно задвигал тазом. Вниз — упираясь в гладкую кожу раздвинутых бёдер, вверх — пока расширившаяся головка на едва уловимое мгновение, казалось, невесомо цеплялась за сопротивление кольца половых губ, будто не выпускаемая наружу. И снова вниз. Льюис перенёс вес на одну руку, вторую уронил в западающую над отведённым бедром Бланки ложбинку, провёл вверх по животу, подтолкнул плавно покачивающуюся в такт его движениям грудь и накрыл, сминая под пальцами сосок. Коснулся её шеи, подцепил пальцами обернувшуюся вокруг неё пшеничную прядь и откинул к рассыпавшимся по дивану волосам, погладил сминающуюся кожу в поисках отбиваемой под ней пульсации сердца, накрыл ладонью. И надавил. Под рукой выразительно чувствовалось горло, под стиснувшимися вокруг шеи пальцами спутались волосы. Взгляд Бланки упорхнул с его лица куда-то вверх, она запрокинула голову, беззащитно и доверительно выгибаясь навстречу придушившей руке, её веки затрепетали, её зрачки расширились, поглощая в бездонную черноту удовольствия голубизну роговицы. Её рот был открытым, в его тени виднелся подрагивающий язык, её дыхание становилось судорожным, рваным, её стоны зазвучали утробно, с надрывом. Льюис двигался тем же размеренным ритмом и всматривался в Бланку, вслушивался в неё. Тугость сжимаемых мышц вагины стала постепенно слабеть, вторящий фрикциям такт сбился. Тонкие губы побледнели, а по щекам, наоборот, разбрызгался неровный румянец. Он отнял руку от её шеи, и Бланка жадно глотнула воздух. Ей потребовалась минута, чтобы отдышаться, а тогда её немного протрезвевший взгляд сосредоточился на Льюисе, она вскинула руки и оттолкнула его с хриплым: — Теперь моя очередь. Он засмеялся и подчинился. Льюис откинулся на вобравшую тепло её тела диванную подушку. Бланка перешагнула его и оседлала. Она подхватила его член в руку и, качнувшись вперёд, — её волосы коснулись его лица, сметая его волной сладкого запаха — направила в себя. Выпрямилась и осела. Для Льюиса больше ничего не существовало кроме гибкой линии её фигуры, кроме тёплой близости её промежности, её упругих ягодиц к его алчущим отвердевшим яйцам, кроме ощущавшегося внутри неё сосредоточием оголившихся нервов члена. Но Бланка что-то расслышала и, замерев, повернула голову к окну. Льюис спохватился, резко сел и стиснул её подбородок, вынуждая отвернуться обратно. — Нет, не смотри туда! Смотри только на меня. Её голубые глаза вновь соскользнули в сторону. — Он что-то там опрокинул, — сказала она. Льюис дёрнул головой. — Похуй! Не отвлекайся. Она улыбнулась, кивнула и прильнула к нему. Накрыв его поцелуем, она задвигалась: вперёд, вверх, вниз, назад. Она отталкивалась от его ног, удерживалась за его плечи, она подталкивалась ближе к нему, терлась отзывчивостью своего клитора об него и сминала мышцы вокруг его члена. Бланка растравливала Льюиса, постепенно ускоряя темп, и распалялась сама. Её выдохи стали шумными, сгущающимися в стоны. Она откинула голову, всё разгоняясь, почти поскуливая от усилий. Он и сам уже едва мог сдерживаться. Он уронил лицо в её грудь, впился в разгорячившуюся кожу губами, стиснул её в руках, подталкивая, помогая ей держать ритм ровным. Он зарычал подкатывающему и пугливо отбегающему, будто пенистая морская волна, бурлению. Он стискивал челюсти и забывал вдохнуть, пытаясь его ухватить, пытаясь его удержать — не позволяя ему ни раствориться, ни извергнуться. Он силился дать Бланке время, но проигрывал. Льюису казалось, потребовалась нестерпимая вечность, впрочем, уместившаяся в несколько порывистых движений Бланки, прежде чем он различил каменеющее напряжение в её ногах, прежде чем ритм её ласкающих его член мышц порвался на бесконтрольное вздрагивание, прежде чем она безотчётно замедлилась, оглушённая своим оргазмом. Он подхватил её ягодицы и подтолкнул, разгоняя к нужной ему амплитуде. Бланка всхлипнула и придвинулась к нему, уронила голову и упёрлась в его лоб. Её переносица смялась, её глаза были зажмурены, её подбородок подрагивал. Эти усилия были за пределами того, на что она сейчас была способна, и всё же Бланка послушно задвигалась. — Вот так, да, моя девочка, — шепнул Льюис, касаясь её пылающей жаром щеки. — Ещё совсем немного. Я обещаю тебе, это будет недолго. Ощущалось так, будто тепло Бланки перетекало в него, будто оно сосредотачивалось в соприкосновении отзывчивой уздечки с влажной мягкостью влагалища, будто плескалось в головке и струилось вниз по члену, оно стекало в пах, просачивалось в вены и устремлялось к мечущемуся за рёбрами сердцу. Это тепло становилось всё гуще, всё различимее, всё настойчивее. Его было так много, что оно начинало колотиться внутри Льюиса, что оно обращалось в разряды тока, и тот бежал по вздрагивающим мышцам паха. На блаженную долю секунды его сознание закоротило, он не осознавал ничего кроме пульсации члена в такт этим сокращениям, не прислушивался ни к чему кроме мягкого распирающего движения в уретре. Сперма брызнула в принимающую плоть Бланки. И так тепла стало бесконечно много, а в следующее же мгновенье оргазм отступил. И Льюису остались только бешеное биение в груди, отдающееся различимой шумной пульсацией в ушах, его порвавшееся тяжелое дыхание и отступающий от горла спазм. Он улыбнулся, подался вперёд и поцеловал шею Бланки, а тогда откинулся обратно на диван. В его голове наступила полная ясность. Теперь он и впрямь мог сосредоточиться на гонках, теперь он был готов вернуться к «Альмаве» и ни на что не отвлекаться.