I believe

      Льюис проснулся с тяжелой головой. Вчера он выпил значительно больше, чем привык позволять себе во время сезона, и потому сейчас значительно дольше чем обычно вспоминал, где находился. Он чувствовал себя разбитым и уставшим, рука морозно онемела, и по мышцам, когда он вытянул её в попытке разогнать кровь, прокатилось острое, болезненное покалывание. Он поморщился и открыл глаза.       За не зашторенным большим окном виднелись далёкие зелёные калифорнийские склоны, небо над их рваным горизонтом серело в обещании скорого рассвета. Он в Лос-Анджелесе, точно. А почему?       Он повернул голову и обвёл взглядом просторный однокомнатный номер. Чемоданов не было, лишь сброшенная в спешке его одежда на кресле, на ковре под кофейным столиком валялась одна тонкая женская туфля, вторая выглядывала из-за ножки соседнего кресла. За закрытой дверью ванной комнаты слышалось журчание воды. Льюис придвинулся к краю кровати и выглянул вниз — под приоткрытым ящиком прикроватной тумбы в скомканной бумажной салфетке валялся использованный презерватив.       Вот блядство!       Он откинулся назад на подушку и растёр ладонями лицо. Всё то, что казалось разрозненным эхом сновидений вдруг обвалилось на него тяжестью воспоминаний о минувших вечере и ночи. Льюис протяжно, с присвистом вздохнул. Как же он облажался.       Вода в ванной стихла.       Измождённый после секса и скошенный выпитым, он и не заметил, как всего несколько часов назад уснул. Помнил, что завалился на кровать рядом с Бланкой Монтойей, что она прижалась к нему и забросила на него ногу; помнил, что она засмеялась и сказала:       — Кажется, мы немного перестарались, пытаясь подружиться.       Не помнил, что именно ей ответил, но она закивала его словам и обняла его. Он помнил, что обнимал её и перебирал её волосы. А потом…       Дверь ванной открылась, и из неё, осторожно ступая на носочках, вышла Бланка. Одетая в смявшееся платье — заломы ткани растекались по красному шёлку темными тенями, волосы небрежно собраны в косу, не связанную на кончике, а потому они стремительно рассыпались на отдельные золотые пряди. Лицо уставшее и заспанное, но чистое, без растрескавшейся маски вчерашнего макияжа.       — Привет, — сказал ей Льюис, Бланка вздрогнула, вскинула на него взгляд и улыбнулась:       — Привет.       Она подошла к креслу, подняла свои босоножки и села. Льюис привстал на локте, наблюдая за тем, как она просовывала узкую светлую стопу под тонкие ремешки, и спросил:       — Куда ты собираешься в такую рань? — А тогда потянулся к своим наручным часам на углу прикроватной тумбы. Инкрустированные стрелки отсчитали 5:39 утра.       — У меня через 4 часа самолёт. И мне ещё нужно собраться.       — Полетим вместе после обеда. Ложись обратно.       Она посмотрела на него исподлобья, тонкими пальцами с выразительными чёрными прямоугольниками ногтей продевая ремешки в застёжки, и сказала:       — Меня уже ждёт «Убер».       Это был тон, это было выражение лица той Бланки Монтойи, которую он привык видеть в тугости спортивных лосин и со взбугрившимися после тренировки мышцами, под руки которой ложился на складной массажный стол в своём трейлере, с которой сидел на заднем сидении машины по дороге на гоночный трек, которая часами сосредоточено пялилась в свой планшет в самолёте. Это были тон и выражение лица, обещавшие отсутствие осложнений, означавшие, что с ней не нужно было заводить эту нелепую беседу о том, что он не ищет отношений, и всё это было прекрасно, но не всерьёз. Льюис с облегчением выдохнул:       — Ладно. Тогда я с тобой. Дай мне две минуты.       Тучный водитель ожидавшей их «Теслы» недовольно причмокнул ртом и буравил их свирепым взглядом через узкий прямоугольник зеркала, пока они забирались на задний ряд. Бланка наклонилась к нему и примирительно проговорила:       — Прошу прощения. Разумеется, я оплачу простой и накину чаевые.       Это слово полыхнуло в голове Льюиса напоминанием, и он, привстав на сидении, потянулся в карман за телефоном. Бланка посмотрела на него и негромко спросила:       — Как твоё правое бедро?       Сомкнув пальцы на мобильном, Льюис осел обратно и поднял на неё взгляд. Ничто в её чистом веснушчатом лице не выдавало пошлого намёка, в её сине-зелёных глазах не блеснуло весёлого огонька, её голос прозвучал точно так же, как всякий раз, когда она спрашивала его о самочувствии — лишь как тренер и физиотерапевт. И всё же Льюису стало неуютно. Он кашлянул и глухо ответил:       — Нормально.       «Тесла» выкатилась с подъездной аллеи отеля на дорогу, коротко стукнула колёсами, соскочив с возвышения тротуара, и, зашелестев лишь трением шин и рассекаемым воздухом, тихо разогналась в полосе. Несмотря на ранний час дорога не была пустынной, на первом же загоревшемся красным светофоре собралась многополосная очередь автомобилей.       Льюис открыл переписку с «Чарли Лос-Анджелес», занёс пальцы над возникшей клавиатурой, но так и замер. Из сообщений веяло его вчерашним шкодливым настроением. Его будто вновь обдало той нерациональной горячей волной стремления сделать это назло. Он вдруг подумал о том, чего совершенно не учёл накануне. И эта мысль тяжело обвалилась комком волнения в живот. Он заигрался, но вовсе не хотел проблем для Бланки. Вновь вскинув на неё взгляд, он спросил:       — Санти разозлится, если узнает?       Она отвернулась от окна, коснулась взглядом телефона в его руке, а тогда заглянула в глаза. С мягкой улыбкой качнула головой и ответила:       — Нет. С какой стати?       Льюис всмотрелся в её лицо, но не мог понять, говорила ли она правду. И было ли это действительно правдой или ложью, в которую она сама верила.       — Что между вами?       Бланка пожала голыми плечами.       — Ничего.       В его голове всплыло эхо слов Стеллы:       — Он её трахает. А что?! Они никогда из этого секрета не делали.       Льюис склонил голову набок, испытующе рассматривая Бланку, и она, догадавшись, неловко засмеялась и потупила взгляд.       — Тебе всё разболтали.       Он кивнул. Она тоже кивнула и добавила:       — Мы иногда спим вместе. Очень иногда. Раз в год. Это ничего не значит.       Льюис подумал, что не хотел знать, когда именно было это последнее «иногда»: год назад или накануне. Он с удивлением почувствовал, что её откровенность неприятно его царапнула. Он растерялся, осознав, что это чувство вовсе не было брезгливостью или сожалением, скорее… ревностью? Он мотнул головой и заставил себя проговорить:       — Хорошо.       И они замолчали. Бланка вновь отвернулась к окну, Льюис уткнулся в телефон. Час дороги до Малибу они провели в тишине, а тогда вышли из остановившейся у ворот «Теслы», прошли вниз по подъездной аллее, безмолвно вошли в тихий дом и повернули к ведущему в гостевые комнаты коридору. Бланка свернула в свою, быстро закрыв за собой дверь, будто опасалась, что Льюис шагнёт следом. Он прошёл дальше по коридору, и свернул в выделенную ему спальню.       В дымке над океаном висело белое утреннее солнце. Льюис остановился и засмотрелся на далёкий смазанный горизонт. По-хорошему ему бы не помешало сейчас пробежаться или, взяв сёрф, спуститься к пляжу просто перед виллой — попытаться вытрясти из себя невнятную тяжесть волнения, ворочающуюся где-то в желудке, шумящую обрывками разноголосых разрозненных мыслей в черепушке. Но тело требовало отдыха. Он стянул с себя жилетку, отбросил к раскрытому чемодану и собравшейся в одной его половине кипе ожидающих стирки вещей, шагнул к кровати, сел на край и стал разуваться. И понял, что всё ещё пах Бланкой — не его одежда, а он сам. Вопреки надёжно въевшейся привычке, вопреки прежде всегда остро возникавшей потребности смыть с себя всякие следы секса, в этот раз Льюис не поспешил в душ сразу в номере «Уолдорф Астории» и не ощущал себя отвратительно грязным сейчас. Это было настолько диковинным открытием, что он на несколько минут так, согнувшись к ботинкам, и завис.

***

      Бланка выкатила свой бессменный салатовый чемодан к входной двери и повернула обратно к кухне. Пилар, обычно яркий жизнерадостный цветок, сейчас, готовя завтрак, скорбно поджимала губы и всё влажно шмыгала носом. Бланка подошла к ней, прижалась к её спине и крепко обняла. Мясистая круглая ладонь Пилар легла на её руку и погладила. Им обоим всегда было тяжело прощаться, и Бланка была рада, что все остальные пока спали, оставляя это утро им.       Они позавтракали и какое-то время проговорили о чём-то отвлечённом, а тогда Пилар затянула свой речитатив молитвы:       — Господь милостивый, береги Бланку в её долгой дороге, пусть будет в безопасности и добром здравии. Наполни её сердце смирением, её душу — спокойствием. Пошли ей хорошего любящего мужчину.       Бланка, покорно склонившая голову и опустившая веки, вложившая руки в тепло мягких ладоней Пилар, едва сдержала смешок. Этот мелодичный текст был годами неизменным и, очевидно, не работал. К кому бы ни была обращена эта молитва, они едва ли были настолько всесильными.       Хороший любящий мужчина Бланке не светил по множеству причин, главной из которых была она сама. Сейчас ей было уже много лет, и она давно перестала стараться, она свыклась с мыслью о том, что останется одна, и в покорном принятии этой судьбы вовсе не было ничего грустного. Напротив, за 38 лет на свете Бланка обросла привычками и предпочтениями, на компромиссы насчёт которых уже не была готова. Мысль о постоянной физической близости — голосе, запахе, даже дыхании — кого-то постороннего вызывала у неё отвращение. Прежде страшащее Бланку одиночество теперь стало обещанием вечной свободы жить так, как ей хочется: путешествовать, лениться, зависать в тренажерном зале, делить кровать с собакой, работать на износ, разбрасывать вещи, теряться в пьяном угаре музыкальных фестивалей. Без необходимости подстраиваться, объясняться или задабривать обиды, без необходимости прощать и пренебрегать собой.       Когда-то Бланка такой была. Когда-то она хваталась за всякое призрачное обещание любви. Когда-то она отчаянно старалась.       Её единственные относительно длительные отношения случились с ней, когда она была ещё совсем ребёнком, ей едва исполнилось двадцать, и ей казалось, что, если наступать на собственное горло, закрывать глаза и уши, оправдывать и на всё соглашаться, то её будут ценить. Она ошибалась. С тех пор она никогда не застревала в отношениях с мужчинами дольше чем на несколько месяцев. С тех пор она выучила, что её так или иначе бросят, а потому саботировала первой, первой бросала.       Но говорить этого Пилар она, конечно, не собиралась. Она поблагодарила её за молитву и обняла; тщетно попыталась отбиться, но всё же взяла контейнер с куском свежеиспечённого пирога и пообещала в аэропорту и самолёте перекусить. А тогда в дом заглянул водитель, спросил, были ли у Бланки ещё вещи, кроме чемодана и повисшего с его трости-ручки рюкзака, и унёс их в багажник.       Заспанный и помятый, в фирменном шелковом чепчике и в смявшейся расстёгнутой пижаме, вышел попрощаться и Санти. На подбородке и щеках проступила россыпь щетины, веки были опухшими, голос простужено хрипел. Приобняв Бланку за плечи, Санти вышел вместе с ней из дома, оглянулся через стекло дверей на гостиную, убеждаясь, что никто не подслушивал, и требовательно протянул:       — Ну и?       Она совершенно точно понимала вложенный в этот невнятный вопрос смысл, но не была готовой об этом заговаривать. А потому ответила встречным:       — Что — ну и?       — Только не наваливай мне, что вы с Хэмилтоном просто заблудились где-то до рассвета, — отмахнулся он. Тогда наклонил к ней голову и, подмигнув, спросил: — Как он тебе?       Бланка взволнованно рассмеялась. Честным ответом было: неправильно. Слишком хорошо, слишком чутко, слишком жадно, слишком впопад — неправильно для характера их взаимоотношений. Неправильно для принятого ею решения выкинуть Хэмилтона из головы и сердца.       — Отъебись, — только и выдала она. Санти вскинул брови и округлил глаза.       — Что, настолько хорош?!       — Санти, я прошу тебя. Перестань.       — Да что тут такого? Ты всегда рассказываешь!       Бланка устало вздохнула и сама оглянулась на дом. На кухне Пилар отвернулась к плите и раз за разом подхватывала подол своего яркого фартука, утирая с щёк слёзы. Не было ещё и восьми утра, после гулянки дом спал беспробудным пьяным сном. Ей вдруг стало интересно, спал ли Льюис. Что он делал? Думал о ней?       Она тряхнула головой.       — Да, но это впервые ты встретил мужчину, о котором я расскажу. Я сейчас растреплюсь тебе про то, как мы трахались, а ты потом пойдёшь завтракать с ним за одним столом?       Санти искренне изумился:       — Ну да. И что?       Может быть, для него это и было «и что?», возможно, и для неё ещё неделю назад — или с кем-то другим — это могло бы быть всего лишь «и что?», но сейчас ей хотелось оставить минувшую ночь только себе, сохранить её интимным калифорнийским сувениром. Отдавать произошедшее на растерзание пошлости Санти, обращать это в сексуальную игру между ними ощущалось совершенно неправильным.       — Мне уже некогда, — отрезала Бланка. И Санти, сдаваясь, кивнул.       Он притянул её к себе, крепко оплёл руками и поцеловал в темя. Они пообещали, что скоро увидятся и что будут себя беречь, Санти спросил, действительно ли Бланка хотела лететь на другой край страны в людном рейсовом самолёте, предложил сейчас же организовать ей личный чартер, она отказалась, высвободилась из его рук и села в машину.       Она позволила себе смаковать воспоминания ночи всю дорогу до аэропорта и в самом аэропорту. Сев у окна возле выхода на посадку, она наблюдала за лётным полем снаружи, за подрагивающим миражом разогревающегося под утренним солнцем воздуха, но не видела копошения тележек с багажом и грузовиков с размашистым «Доставка еды на борт» на кузовах. Она видела лишь смолянистый взгляд, лишь ритмичное раскачивание мускулистого торса, лишь запавшую между бровей глубокую вертикальную складку и взблеск белоснежных зубов, прикусывающих пухлость медовой нижней губы. Она зашла на борт, села на своё место у иллюминатора и, заткнув уши музыкой, спряталась от возрастающего шума, от ударяющих о пластик ячеек для ручной клади чемоданов, от голосов, от снующих в проходе фигур. Пока самолёт откатывался от телескопического трапа и ехал по сплетению расчерченных разметкой рулёжных дорожек, Бланка жадно хватала последние волнующие детали.       А когда «Боинг», выкатившись на взлётно-посадочную полосу, с надсадным гудением взревевших двигателей побежал по бетонным плитам, когда с характерным толчком по внутренностям шасси оторвались от поверхности, когда земля вдруг шагнула вниз, высокие строения вмиг сжались в небольшие коробки, а открытая парковка показалась лишь рассыпавшимися игрушечными машинками, Бланка строго приказала себе попрощаться.