I believe

      Были такие друзья, как Майлз, Тимоти, Джонни и Дэниел, которые действительно были ему друзьями. С которыми было легко и просто, с которыми не нужны были объективные точки пересечения, с которыми, наоборот, эти точки пересечения хотелось создавать самому. С которыми можно было затеряться где-то посреди заснеженной Канады, завалиться в ночной клуб в Монако или на неделю пропасть со всех локаторов, мужской компанией колеся по Турции. Те, сообщениям от которых Льюис искренне смеялся, на которые отвечал даже в спешке и сонным. Те, кому мог многое доверить.       А были такие друзья, дружба с которыми случалась отрывками, дружба с которыми была поверхностной и нуждалась во внешних обстоятельствах, в точках пересечения вроде фестиваля Коачелла.       Их приехало семеро. Они сняли дом в Индио, где вчера уже успели закатить свою небольшую приватную вечеринку с Дэниелем в роли ди-джея. И арендовали фургон, в разноцветном мерцании подсветки которого вечеринка начиналась ещё до того, как они отъезжали от дома. С ними было трое телохранителей и один смешливый водитель, знающий все злачные места долины. На первый день фестиваля они приехали уже с сумерками, когда столпотворение у главной сцены уплотнилось, когда даже в VIP-зоне было тесновато. Остальные были уже здесь: Тайлер, Шон с Ниной, Джастин с женой — все.       Огромный экран центральной сцены заливал долину переменчивым мерцанием, полыхало неоном медленно вращающееся колесо обозрения, силуэты пальм проступали на фоне разноцветной яркости фургончиков с выпивкой. Пульсировали в такт музыке вскинутые к небу запястья, обхваченные светящимися браслетами. Над головами колыхалось море нацеленных на сцену телефонов со включёнными камерами. Разрозненные голоса — некоторые сбивчиво, сминая незнакомые испанские слова — подпевали выступающему Bad Bunny.       Они все сбились в отдельное столпотворение, кто-то постоянно вышмыгивал к высоким шпилям белого тента VIP-бара и возвращался с обоймой пластиковых стаканчиков коктейлей, Тимоти нацеливал на окружающих объектив своего «Кэннона», они улыбались и отправляли воздушные поцелуи камере.       Льюис любил здесь бывать. Не каждый год у него получалось вырываться, и едва ли не впервые собралась такая большая компания, но он всегда любил Коачеллу. Он любил саму атмосферу, любил катящуюся к пыльным горным пикам, обступающим долину, музыку, любил, как та резонировала в нём, как отключала его от всего остального. Любил вечеринки перед фестивалем и афтерпати, любил головокружительное ощущение опьянения даже не от выпивки, а от самого повисающего в воздухе запаха. Любил, что порой трава под ногами и чёрное высокое небо над головой, казалось, менялись местами, что сладковатый искусственный дым, клубами стелящийся над толпой, вспыхивал разрезающими его лазерными лучами. Любил быть в круге внимания немногих избранных, незаметный тысячам других. Любил свободу быть собой.       Он танцевал и смеялся, он позволял рукам друзей и знакомых обвивать его плечи и притягивать его к себе. Он снял всю защиту и отдался желаниям. Он тянулся к надтреснутому голосу, по-калифорнийски растягивающему слова, и гипнотизирующему шевелению пухлых губ этой пышнотелой латиночки. Он терялся в запахе её густых чёрных волос, собранных в два дерзких хвоста, спадающих завитками на высокую грудь. Он запутывался взглядом за блеск сережки в её пупке, за тонкую линию оголённой талии и контрастный изгиб широких бёдер в соблазнительно сползающих широких джинсах, так и приглашающих подтолкнуть пальцем пуговицу и помочь им опасть на землю. Её имя — кажется, начинавшееся на «н» — не задержалось в его голове, и ему было откровенно всё равно, чтобы переспрашивать. Льюис в очередной раз попадал в ловушку, которую сам для себя и уготовил. И был этому рад.       А затем, будто из ниоткуда в голове прозвучала контрастно ясная мысль: о, это же Бланка Монтойя! И Льюис не сразу осознал, что такого просто не могло быть, что он был через полмира от места, где после гонки в Барселоне разошлись их пути. Он решил, что обознался, но продолжил об этом думать. И снова оглянулся в поисках того, что маяком взблеснуло в его мыслях, напомнив о Бланке. Несколько минут он бродил взглядом по шевелящемуся, будто колосящаяся на сильном ветру высокая трава, столпотворению, и уже окончательно убедил себя, что его просто перемкнуло, когда глаза снова сфокусировались на этой небольшой детали.       Рука. Две вскинутые вверх и покачивающиеся в танце руки, по одной из которых вился утончённый силуэт затерявшегося в цветах китайского дракона. В порванном вспышками цвета сумраке синева краски сгустилась к неясной темноте, но сам рисунок был отчетливым и легко узнаваемым. Льюис отступил на несколько шагов в сторону, пытаясь найти просвет среди людей и рассмотреть получше — кому принадлежала эта точная копия знакомой ему татуировки. Он даже подумал над тем, чтобы взять телефон и сделать снимок, отправить его Бланке и подшутить над плагиатом. Но руки опустились, и на мгновенье потеряв их из виду, Льюис затем рассмотрел распущенные пшеничные волосы и высокий тонкий силуэт. Контрастное привычным ему форменной футболке, спортивному топу или бесформенным толстовкам летящее платье на тонких бретелях; в высоких разрезах в движении танца оголялись прежде всегда упрятанные в брюки или леггинсы ноги; вместо бессменных кроссовок — грубые чёрные ботинки. Талия подхвачена тугим поясом. Волосы не собраны в узел и не стянуты в косички, а непослушными спутывающимися волнами рассыпаны по голой спине и острому углу сильных плеч, вокруг головы повязан пёстрый шелковый платок.       Бланка Монтойя была всего в десятке метров от Льюиса, по эту сторону ограждения VIP-зоны. Она танцевала с высоким долговолосым мужчиной, и, повернувшись друг к другу, они подпевали испанский текст песни:       «Y dime qué quieres beber, es que tú eres mi bebé       ¿Y de nosotros quién va a hablar? Si no nos dejamos ver»*       Это была она, её профиль: высокий лоб, вздёрнутый кончик носа, мерцающие — похоже, присыпанные блестками — веснушки на скулах.       И, будто ощутив на себе впившийся в неё внимательный взгляд Льюиса, она повернула голову, и её глаза бесцельно скользнули по толпе, описав дугу по компании Льюиса и ему самому, и куда-то дальше. А затем она удивлённо смяла брови и прицельно посмотрела прямо на Хэмилтона. Какое-то мгновенье они лишь смотрели друг на друга, а тогда она широко улыбнулась, вскинула руку и энергично помахала ему. Льюис засмеялся и помахал в ответ. Какой вообще была вероятность здесь встретиться?       — Кто там? — Навалившись на него мягким, неподдельным теплом натуральной груди, — Льюису даже скрутило внизу живота от мысли, как она будет ощущаться голой в его ладони — спросила девушка с именем, начинавшемся на «н».       — Моя физиотерапевтка, — ответил он, оборачиваясь к ней. Она округлила глаза:       — Ты что, типа, привёз с собой на Коачеллу своего тренера?       — Нет. Она тут со своими друзьями, — произнёс Льюис, и только тогда обратил внимание на то, с кем была Бланка.       Похоже, она тоже пришла с большой компанией, но никого из них Льюис не узнавал, никто из танцующих вокруг неё не был похожим на её друзей, с которыми он познакомился в Мадриде. В компании не было Фернандо Торреса с женой. Зато Льюис рассмотрел обступившее их отличительное кольцо со скучающим видом оглядывающихся телохранителей.       — Ты её сюда не позовёшь? — Спросила латиночка на «н».       — Нет, пусть отдыхает от меня.       — А покажешь её?       Льюис удивлённо вскинул брови, но сказал:       — Вон та блондинка в зелёном длинном платье и с оранжевым платком.       Латиночка привстала на носках и вытянула шею, всматриваясь, а тогда вскинула руку, нацеливая в нужном направлении наманикюренный острый палец:       — Та, которая обнимается с Сантьяго Эрреро?       Льюис посмотрел: мужчина, с которым танцевала Бланка, и в самом деле перехватил её руки, повернул её спиной к себе и притянул, заключая в объятиях. Он был высоким, с густой копной длинных тёмных кудрей, рассыпанных по плечам и спине; с уха свисал поблескивающий камнями тонкий полумесяц серьги; между краёв расстегнутой узорчатой рубашки болталась не менее блестящая подвеска на длинной цепочке; рубашка неряшливо заправлена в желтые брюки классического кроя.       — Сантьяго Эрреро? — Переспросил Льюис, пробуя имя на зуб. — Ты его знаешь?       Латиночка повела плечами.       — Наслышана.       — Кто это?       — Ну… Скажем так, ему принадлежит лучшая половина Калифорнии. Типа, этот огромный поло-клуб, где проводится Коачелла, — она оглянулась, разводя руки для лучшей наглядности, — скорее всего, его собственность.       Льюис вновь вскинул взгляд на Бланку, теперь скрывшуюся за широкой спиной мужчины.       Латиночка потянулась к его уху и спросила:       — А зачем ей работать твоим тренером, если она встречается с Сантьяго Эрреро? Денег у неё, типа, лопатой греби.       Слово «встречается» резануло по ушам, и он качнул головой, прогоняя вдруг возникшую на корне языка горькость. Он помнил, как пальцы Бланки подхватили карту с размашистым «Правда» на рубахе, как она заглянула в неё и прочитала:       — Что ваша вторая половинка думает об этой группе друзей?       В тот вечер в Мадриде она засмеялась, театрально откинула карту и ответила:       — Моей второй половинки не существует.       Но, судя по тому, как тесно спина Бланки была сейчас прижата к обнаженной груди Сантьяго Эрреро, когда они в унисон изгибались в танце, Монтойя соврала.       Льюис пожал плечами и ответил честно:       — Понятия не имею. Я не очень хорошо с ней знаком.       А тогда снова поискал Бланку глазами и наткнулся на внимательный взгляд её спутника, открыто упёртый прямо в него.

***

      Его рука почти удушающе сжалась вокруг её груди, его дыхание скользнуло по её шее, его голос потёк ей в ухо:       — Пожалуйста, скажи, что мы просто напились, и он мне привиделся.       Бланке казалось, Санти чувствовал под своей рукой, как вдруг всполошено заколотилось между рёбрами её сердце. Она повернула к нему голову, и почти ему в губы ответила:       — Если так, то у нас групповые галлюцинации.       Санти блеснул янтарными глазами и парировал:       — Лучше бы у нас был групповой секс.       Бланка толкнула его спиной и засычала:       — Отъебись!       Санти усилил хватку, обрывая её слабую попытку вырваться, и, пританцовывая, повернул их обоих в сторону Льюиса Хэмилтона. Тот разговаривал с молодой темноволосой девушкой в короткой футболке, аппетитно покачивающейся на её большой груди. Санти снова прижался к уху Бланки:       — Нет, ну серьёзно. Познакомь нас.       Она повторила уже со смехом:       — Отъебись.       — Ну разве можно не воспользоваться шансом пообщаться с легендой Формулы-1?       — Ты болеешь за «Феррари», — напомнила Бланка. Сантьяго и в самом деле с юности поддерживал красную команду. Оба раза, что Бланка бывала с ним в Монако на гонке, они размещались в VIP-ложе «Феррари».       — Болею, — согласился Санти. — Но он всё равно легенда. Пойдём!       Он отступил от неё, подхватил её руку и потянул за собой. Льюис следил за ними взглядом, пока они пробирались между людьми в его сторону.       — Вот так встреча! — Заговорил он первым. Бланка улыбнулась, ощущая нелепый порыв вырвать руку из пальцев Сантьяго. Одёрнула себя за это волнение и сказала:       — Привет. Позволь вас представить. Санти, это Сэр, — она протянула это слово с лёгкой издёвкой, и он весело скривился ей, — Льюис Хэмилтон. Льюис, это — Сантьяго.       — Санти, — исправил Эрреро, отпустил Бланку и протянул ладонь для рукопожатия. Льюис ответил на жест.       Качая головой на Бланку, Сантьяго спросил:       — Ну что, как она, не обижает тебя?       — Обижает меня?! — Пораженно переспросил Льюис, будто это было невозможно, будто три первых недели знакомства они не пытались как можно сильнее друг друга ущипнуть. — Не-е-ет!       — Это хорошо. А то она бывает невыносимой. Не сразу. Сначала терпит-терпит, а потом как взорвётся нахуй.       Льюис хохотнул, скосил взгляд на Бланку и кивнул:       — Да, такое мы уже проходили.       — Я когда-то и сам впал в её немилость. Так себе удовольствие.       Стоявшая рядом с Льюисом девушка, хоть была так близко к нему, что предполагалось, что они были вместе, осталась, впрочем, не представленной и лишь с остекленевшей улыбкой слушала. Бланка обратилась к ней:       — Привет. Я — Бланка. А тебя как зовут?       — Ноэлия.       — Необычное имя.       Она кокетливо склонила голову набок, густые черные локоны рассыпались по завидной груди, и пояснила:       — Я родом из Гондураса.       — Приятно познакомиться.       В это же время из стоящей немного в стороне компании друзей Льюиса отсоединилось двое мужчин, подошли к ним и протянули руки с коротким, уважительным:       — Санти.       Те, кому он позволял себя так называть, кому сам так представлялся, были полезными ему людьми — когда-то в прошлом, сейчас или в перспективе. За годы их знакомства Бланка успела выучить этот незамысловатый код. Те, кому он позволял себя называть «Санти», всегда могли обратиться к нему за услугой, но всегда обязаны были вернуть долг — обычно, втридорога. Яркая внешность и поведение взбалмошного повесы были обманчивыми, и тем, кто этого не понимал, преподносился болезненный урок. В том, как Льюис смотрел на Сантьяго, считывалось, что он этого не видел. С другой стороны, Хэмилтон, наверное, и не мог никак от Санти зависеть, нуждаться в нём, а так — быть ему должным. Льюис смотрел на него как на равного. Санти это не нравилось.       Он пожал предложенные ладони и улыбнулся:       — Вокруг знакомые люди. — Тогда снова посмотрел на Льюиса Хэмилтона. — Знаешь, нам с тобой тоже не помешало бы познакомиться, что скажешь? Как насчёт того, чтобы вы, — и он обвёл взглядом и подошедших мужчин, и остальную группу, некоторые головы в которой с любопытством обернулись к ним, — присоединились к нам? Скажем, в третий день фестиваля, вечером. Устроим свою завершающую афтерпати. Да и вы двое раззнакомитесь, — Санти качнул головой на Бланку и заговорщицки подмигнул.       Льюис согласился, они распрощались, пожелав друг другу хорошего отдыха, и Бланка с Санти повернули назад.       Он обнял её за плечи, притягивая себе в подмышку и, склонившись к уху проговорил по-испански:       — А он ниже, чем кажется.       Бланка засмеялась поддельности его равнодушного тона:       — Ты таки обиделся, что я тебе отказала из-за него, да?       — Не могу сказать, что прям обиделся. Но… я по тебе скучал и…       — Ещё сочини, что ты хранил целибат до моего приезда.       Санти хохотнул:       — Это было бы наглым враньём, конечно. Но — серьёзно! — ты же выше него на голову! — И он, неодобрительно зацокав языком, покачал головой.       Бланка засмеялась:       — Не на голову, а всего на несколько сантиметров.       — Несколько сантиметров разницы имеют значение.       — Мы сейчас всё ещё о его росте говорим?       — Очевидно же, что нет, — подхватил её шутку Сантьяго, и они рассмеялись.       Бланка больше не оглядывалась назад, но очень остро ощущала присутствие Льюиса. Она с их первой встречи почти физически считывала его приближение, но в первые недели это было преимущественно напряжение сдерживаемого раздражения, от которого сводило в судорогах зажатые мышцы. Сейчас она чувствовала что-то столь же сильное, но совершенно другое по своей сути. В скоростном поезде из Мадрида в Барселону она честно ответила на вопрос Льюиса: он ей нравился.       Забытое ею чувство. Чувство, которое, казалось, не порхало щекочущим волнением в её желудке уже лет десять. А может, вообще с подросткового возраста. Чувство невыносимо наивное, вызывающее стыд. Безнадёжное.       Бланка никогда не была влюбчивой. Наверное, отчасти поэтому ей так легко давалась работа в мужских командах. Её взаимоотношения со спортсменами никогда не становились запутанными, никогда не осложнялись другими контекстами, отличительными от профессионального дружелюбия. Она вообще мужчинами вот так безосновательно и внезапно увлекалась крайне редко. Испытывать эту симпатию к Льюису Хэмилтону ощущалось вдвойне странно и неуместно.       И всё же она что-то чувствовала. Что-то, из-за чего она вдруг забыла, как делать наипростейшие вещи: вдох, глоток, движение руками. Под его взглядом она ощущала себя по-ребячески неловко, почти дискомфортно, и вместе с тем ей хотелось, чтобы он на неё смотрел. Долго она не осмеливалась оглянуться, будто этим могла выдать бушующий в ней ураган, а когда спустя какое-то время — несколько минут, полчаса, пару часов? — Бланка таки обернулась, Льюиса и его спутницы Ноэлии уже не было. И ей вдруг стало грустно. Ей перехотелось тут быть, ей разонравился вкус напитка, ей надоела музыка, она не хотела танцевать. Она даже возмутилась тому, насколько это было нелепо: вот так внезапно теперь зависеть от присутствия Льюиса, чтобы наслаждаться тем, что по-настоящему любила, но изменить своих эмоций не могла.       Она долго не могла уснуть, ворочаясь в кровати в напрасной попытке бегства от себя же. Наутро от нетерпения проснулась первой. Она отправилась на долгую пробежку, а когда вернулась, остальные всё ещё спали, и она два часа проторчала на кухне вместе с Пилар, отчаянно пытаясь занять себя разговором и переключиться. Она едва дождалась, когда все наконец собрались и расселись в колонну из трёх тонированных фургонов. Ей не терпелось поскорее убраться с пре-парти, проходившей в противоположном конце долины в чьем-то пафосно обставленном ренессансном особняке. Она хотела поскорее попасть на саму Коачеллу. Она хотела увидеть Льюиса. Она отказывалась себе в этом честно признаться, просто ощущала этот надоедливый зуд, не позволявший ни на мгновенье расслабиться, подталкивающий спешно, хаотично двигаться. Санти, похоже, отчетливо это видел и будто нарочно растягивал их пребывание на вечеринке.       Бланка злилась на это, а ещё сожалела, — и это оседало горьким подлым привкусом на нёбе — что накануне после нескольких дней выдерживания дистанции позволила Сантьяго себя сцапать, что Льюис увидел её в таких его откровенных объятиях. И сегодня держалась подальше от него, исключительно рядом со Стеллой. Это было нелепо, хотя бы потому что Бланка ни на что не рассчитывала, не намеревалась даже из праздного любопытства флиртовать. Льюис Хэмилтон был её работой. Пусть охуительно красивым мужчиной, точно знающим себе цену, умело подсадившим её на свою наживку, но всё же — работой. А к работе Бланка Монтойя всегда относилась исключительно серьёзно. Не говоря уже о том, что сама она едва ли могла интересовать Льюиса как-то иначе помимо их сотрудничества. И эта честность неприятно саднила где-то внутри Бланки.       Она решила, не в состоянии даже представить, к чему это впоследствии приведёт, что позволит себе эту влюблённость тут, в Калифорнии. Но как только сядет в самолёт в Майями, с этой истерией будет покончено. В конечном итоге, ей было 38 лет. В следующем месяце — 39. Она прошла в этой жизни через многое, чтобы не справиться с такой нелепой слабостью. Бланка очень ошибалась.