***
На шведских столах отельных завтраков собрать полноценную тарелку с растительными белками и жирами было заданием почти невыполнимым. Льюис предпочитал их избегать. Он несколько раз задумчиво прошёлся вдоль выставленных в натёртых до хромированного блеска посудинах опций: сосиски, яйца трёх разных видов, фасоль, бекон, блинчики на молоке и яйцах, — и решил, что привычно закажет обслуживание в номер, чтобы наесться. А пока свалил в миску вязкую серость овсянки, кляксу арахисовой пасты, горсть ягод и вернулся за столик. Бланка, дожидавшаяся его там, учтиво подвинула к нему чашку черного кофе. Льюис сел, положил телефон рядом с тарелкой, перевернув экраном вниз и коротко сообщил: — Я — веган. Синий взгляд Бланки скользнул в её собственную тарелку: двойная яичница-глазунья, несколько свернутых тонких слайсов ветчины, ломоть пористого дрожжевого хлеба с треугольником желтого от жирности сливочного масла, едва балансирующая на краю горка овощей. А затем устремился ему в лицо. Она спросила: — Мне лучше не есть при тебе мясо и яйца? Льюис замотал головой и засмеялся: — Вовсе нет. Я сказал это не с упрёком. Просто… тебе ведь, наверное, нужно это знать, да? — Да. У меня есть целый список вопросов к тебе. Но первый и пока главный: что с правым бедром? Она смотрела открыто, цепко, даже требовательно. Что-то в выражении её лица, не вмещавшем какой-то конкретной эмоции, во всей её фигуре было отталкивающим. Возможно, так резонировал контраст её кукольных светлых глаз, чего-то детского в россыпи веснушек с мужской тяжеловесностью челюсти; пепельно-золотого перелива волос, туго сплетенного в два колоска, с отчетливой выпуклостью литых мышц плеч. А возможно, так резонировал контраст её всей с Анджелой: звучание её голоса, выбор её завтрака, её рост — она показалась Льюису выше него. Её проницательность. — Откуда знаешь про бедро? — Вопросом на вопрос ответил Льюис. Бланка передернула плечами. — Наблюдала за тобой в тренажерном зале. Льюис с непониманием возразил: — Я не хромаю. — Не хромаешь, — кивнула Бланка. — Но и полной амплитуды движения в мышце нет. И оттого стопу немного криво волочишь. Порыв резко подняться и молча уйти захлестнул Льюиса внезапно, прокатился импульсом в теле. Он неуютно поёрзал на стуле. Бланка продолжила: — Порвал мышцу? — Надорвал. — Давно? — Два года назад. — Длинная приводящая мышца? — Ага. Она кивнула его ответу и своей правоте, и было в этом движении что-то самодовольное, в тонкой линии рта — что-то спесивое. Льюис выловил в себе вспышку злости. Не на Бланку — на Анджелу. Какого черта?! Это из-за неё они сейчас вели эту беседу. Льюис поднял чашку кофе, на минуту заслонившись ею от Бланки, сделал большой горький глоток и выровнял мысли. Плохое начало, подумал он. Вернул чашку на блюдце и поднял взгляд. — Что ещё ты хочешь узнать? — Всё о травме бедра: как получил, какое лечение проходил, какой физиотерапией занимался, как влияет на вождение болида и восстановление после гонок. И вообще всё о тебе: твой распорядок дня, твой график сна, были ли другие травмы, какие сиюминутные фитнес-цели имеешь, сколько ты весишь, каким был бы оптимальный вес, твоё питание — детально, какие добавки принимаешь, пьешь ли медикаменты. — Проговорила Бланка и наиграно, шумно, будто едва не задохнулась, вдохнула. Улыбнулась и добавила: — За одним завтраком не управимся. Это лишь сотая часть всего, что мне нужно узнать. Льюис коротко осклабился ей в ответ и помолчал. Новая волна раздражения — обиды и злости, — пенясь и вздыбившись, набегала на него. Ему потребовалось физическое усилие, чтобы не дать этому проявиться внешне. Он не хотел этим заниматься, не имел на это времени, не имел свободного места в голове, чтобы всё это разжевывать. Начинался сезон и его внимание было сосредоточено на предстоящей гонке. Тестовые заезды были многообещающими, 2023-й мог стать годом его возвращения в лидеры. Льюис суеверно опасался загадывать чемпионство, но ощущал в новом болиде потенциал. А так, нуждался в том, чтобы и он сам — физически и ментально — был готовым к работе на износ. Ему нужен был надёжный тыл, а не этот неуютно-колкий взгляд и бесконечные вопросы. На раскачку уже не оставалось времени. Черт бы побрал Анджелу! Льюис снова растянул губы и сказал: — Давай сейчас разберемся с графиком, а всё остальное будем выяснять по ходу.***
Первая неделя — бесконечные пять дней первой гонки сезона — оказалась суматошной и непростой. Десятки новых лиц, имена, что путались в голове, сложная география локаций в паддоке и на треке и — главное — малоизвестный ей спорт. Практические и квалификационные заезды, всю гонку — каждую свободную минуту — Бланка проводила в гараже, прилипнув к экрану прямой трансляции, вслушиваясь в реакции вокруг, пытаясь впитать как можно больше понимания происходящего. Она была знакома с Формулой-1, она дважды была вместе с Санти на гран-при в Монако, но знала предельно мало, чтобы ощущать себя комфортно внутри спорта. Бланка никогда прежде не испытывала такой растерянности. Баскетбол и футбол были всей её жизнью, с самого детства, она чувствовала их, считывала малейшие нюансы, и, попадая в новые команды, ощущала себя на месте, а тут была абсолютно потерянной. С Льюисом Хэмилтоном тоже не ладилось. За милой мордашкой оказалась своенравная, упрямая, тяжелая личина. На поверхности со всеми остальными — и с ней самой в присутствии посторонних, на словах — он был вежливым и обходительным. Бланка не знала, притворялся ли он со всеми вокруг, или искренне невзлюбил только её одну, но ей приходилось несладко. Чтобы добиться чего-то от него, ей приходилось трижды повторять, уговаривать и торговаться; ей доводилось не замечать его закатанных глаз, сдерживать злость всякий раз, когда он невзначай запускал в неё двери, задевал плечом, ворчал, игнорировал, нарочно работал вполсилы. Она заметила, что в какой-то момент он стал — не стараясь этого скрыть, а, возможно, и показательно — проводить короткие разогревающие тренировки без неё. Казалось, даже его телохранитель Ллойд был с ним в сговоре. Несколько раз в толчее фанатов, подскакивающих к Льюису, сующих ему телефоны для фото и кепки на подпись, он оттеснял её плечом, наступал ей на ноги, едва не вышиб шлем Льюиса у неё из рук. А замечая, что отрезал ей путь, грубо подхватывал под локоть и проталкивал вперёд, почти впечатывая в спину Хэмилтона. Такое отношение бередило в ней горечь давнего осадка. И вместе с этим грозило воскресить старательно похороненные старые реакции: заносчивость и вспыльчивость Бланки двадцатилетней давности. Эта борьба с собой тоже выматывала. И к понедельнику, к первому выходному сразу после воскресной гонки, к утреннему чартерному рейсу для работников команды «Мерседес» из Бахрейна в Лондон Бланка Монтойя была выжатой, как лимон. И разочарованной. Но не призналась в этом ни Тересе из «Абсолют Перформанс», которая позвонила осведомиться её успехами, ни Фернандо, который уговорил её остаться на обед с барбекю, когда она приехала забрать Тинто, ни Санти, чей звонок застал её уже дома вечером вторника. Она поблагодарила курьера, толкнула входную дверь, разжала сдерживающую хватку на ошейнике Тинто и обернулась, чтобы поставить доставленный пакет на стол, когда заметила, что телефон на его углу подсветился и вибрировал. Завидев имя Сантьяго, Бланка поспешила ответить. Вместо приветствия Санти требовательно по-испански проговорил: — Когда ты прилетаешь в Лос-Анджелес? Бланка улыбнулась и ехидно разыграла в голосах и даже смене акцентов диалог: — Привет, как у тебя дела? Спасибо, всё хорошо. Не разбудил? Нет, у нас только начало десятого вечера. Что нового? Я теперь работаю в Формуле-1, спасибо, что спросил. — Ты что-о? — С придыханием протянул Санти, и Бланка хохотнула. — Да, представь себе. Только что вернулась из Бахрейна. — С кем работаешь? — С Хэмилтоном, — ровно ответила Бланка, хотя раздражение минувшей недели так и подстегивало выплюнуть это имя, будто ядовитую горечь. Санти оглушительно громко присвистнул и добавил: — Нихуя себе. Внезапно. И ты хочешь сказать, что ты не приедешь? — Приеду. В графике гонок будет трёхнедельное окно, и я приеду. Хотя ненадолго. — Вот и правильно. Потому что я уже всех собрал, и купил билеты, и забронировал виллу. Эта их ежегодная традиция посещения фестиваля Коачелла родилась случайно, из задиристой шутки, и сейчас — после возвращения Бланки домой — превратилась в их единственную точку соприкосновения. Она улетела из Штатов в июне 2021-го, и с тех пор они виделись всего однажды — прошлой весной. Коачелла плавно перетекла в неделю в Малибу, а та в несколько дней в Нью-Йорке, а оттуда с пересадкой в Дели они улетели в Непал. Провели там три недели: неделю акклиматизации и подготовки и две недели восхождения на Эверест и спуска. А из Катманду разлетелись уже каждый в своём направлении. Но удивительным образом — возможно, благодаря этим полутора месяцам, а возможно, потому что их взаимоотношения всегда были пластичными — их связь не ослабла. Бланка не бралась навешивать ярлыки на их отношения, просто знала, что могла в любое время без приглашения нагрянуть в любой из его домов и квартир, могла взять с полки ключи от любой машины и исчезнуть на несколько дней, могла забраться в его постель, а могла не подпускать к себе месяцами, могла уехать, не объясняясь. И вот так же просто, будто это была общеизвестная истина, знала, зачем она была нужна Санти. Потому что не заискивала перед ним, не брала его денег, не имела на него никаких претензий, вела себя — а главное, искренне ощущала себя — его ровней. Она была его лакмусом. Они встретились, когда он был беспомощной тенью себя прежнего, и Бланка не жалела его. А сейчас не испытывала благоговейного трепета и подловатой опаски, присущей без исключения всем остальным в его близком окружении. Наверное, в какой-то мере она любила Сантьяго Эрреро, но ещё в большей мере была весьма парадоксально к нему равнодушна. Сейчас преобладало первое. Так было всегда, все восемь лет их знакомства: в периоды усталости и растерянности Бланка срывалась к нему, в его старую виллу в Малибу или в уже новый стеклянный куб, нависающий над океаном, днями пропадала на пляже, срастаясь с доской и просачиваясь холодной солью. Всякий раз, когда ощущала себя поджавшей хвост дворнягой, скуля, прибивалась к ногам Санти. Сразу после разговора с ним Бланка купила билет — прямой 12-часовой перелёт из Мадрида в Лос-Анджелес. Она надеялась, это обещание скорого отвлечения придаст ей терпения. Она надеялась, что это нарастающее напряжение было временным — просто притиркой, и в конечном итоге они с Льюисом Хэмилтоном сработаются. Она ошибалась.***
Болид оказался значительно хуже его первого впечатления. Машина была неповоротливой, его носило в поворотах, она была недостаточно быстрой, неподатливой, тяжелой. Планы пришлось поменять. Дав себе короткую передышку, Льюис прилетел в Лондон, и на неделю засел в Брекли, безвылазно засиживаясь в симуляторе, часами проводя совещания с инженерами и механиками, по кругу просматривая запись гонки и изучая болиды «Ред Булла», оказавшиеся на голову выше всех остальных в скорости. Кроме того, сам Льюис был не в наилучшей физической форме. Воскресенье в Бахрейне далось ему очень непросто, в какой-то момент ему показалось, что ему даже не хватит сил вылезти из машины. А потому каждое раннее утро и каждый поздний вечер в Лондоне он проводил за тренировками. Взаимное недовольство росло и постепенно из молчаливого противостояния превращалось в открытую конфронтацию. Несколько раз в ответ на его очевидную грубость Бланка Монтойя показывала ему средний палец. Отдаляясь от ситуации, объективно её оценивая, Льюис понимал, что бывал несправедлив, и видел, что Бланка была толковой в своём деле, и что терпения ей было не занимать. Какой злой бы она ни была, просто прикручивала музыку погромче, отшучивалась и продолжала стоять на своём. Она проводила силовые тренировки, часами гоняла его в теннис, пока вся его одежда не просачивалась потом насквозь, демонстративно приостанавливала таймер, добавляя к его времени в холодной криокамере по несколько нестерпимых минут. Вечером накануне вылета в Саудовскую Аравию его позвал на разговор Тото Вульф. Он пропустил Льюиса в свой кабинет первым, зашёл следом и оставил стеклянную дверь с табличкой «Исполнительный директор» открытой. Верный признак того, что этот разговор относился к категории дружеских, не деловых. — Что скажешь? Как машина? Как настрой? Говорил об этом с Джорджем? Льюис мотнул головой. Он никогда не обсуждал болид с другим пилотом, был то Джордж Расселл или его предшественники. Они не обращали свои замечания по машине друг к другу даже в командных совещаниях после квалификаций и гонок, только к механикам и конструкторам. Это были их личные суждения, их субъективные ощущения. Вопрос был в том, к чьим оценкам и пожеланиям прислушивались, внося изменения. Долгое время безусловно авторитетный голос в этом принадлежал Хэмилтону. Теперь — нет. Болид больше не затачивался под него, машина не доставалась второму пилоту такой, какой была удобной для первого. Теперь её пытались сделать объективно лучше — читай между строк: учитывали пожелания Джорджа Рассела в той же, если не в большей мере. Сами роли первого и второго пилота команды размылись. 2023-й был последним подписанным сезоном Льюиса. В ноябре его контракт с «Мерседесом» истекал, и пока разговоры о его продлении не заводились. Все как будто и не сомневались, что он останется в команде, но вместе с тем в воздухе повисли никем вслух не произносимые опасения. Ведь раньше договорённости о продлении контракта совершались до начала сезона, раньше у Льюиса не было даже призрачно «последнего» сезона. Ведь ему было уже 38, ведь некоторые считали, что он терял хватку, что уже не болел Формулой, что восьмое чемпионство, так несправедливо вырванное у него просто из-под носа, его сломало. Всё это давило на него, вносило ненужное волнение, поднимало все старательно расталкиваемые в темные уголки сознания вопросы: а что дальше? Какой будет его жизнь после? Как скоро начнется это самое «после»? Ему нужна была холодная голова, он отчаянно пытался сосредотачивать внимание только на сиюминутно значимых проблемах, он уговаривал себя, что очень скоро — после гонки в Барселоне — получит передышку, отвлечется, придёт в себя после ухода Анджелы. Но фоновый шум всё возрастал, становился оглушающим.