Осень «Всё хреново» — Лето «Всё хорошо»

Порой момент настолько ярок, что кажется, будто рычажки фильтров для жизни выкручены на максимум, и болезненно невозможно кого-то важного отпустить, от него отстраниться. Порой люди просто сбегают от тех, кто им… наверное, небезразличен, искренне интересен.

Ноябрь. Месяц слякотной серости и страшного гололёда на дорогах в одни и те же грёбаные сутки, мрачный период горячего кофе в пути по заиндевелым, продуваемым со всех концов улицам и время чуть ли не резиновых сапог в разные, но такие похожие друг на друга бесприютные, нелюдимые дни: сырые, ледяные и хмурые. В пятницу демонстративных выступлений для знатных господ из службы контроля за мучениями с шести-семи и до восемнадцати лет Елисей аж весь светится, забавляясь и чувствуя окрыляющую радость через каждые полминуты; он сияет залихватской ухмылочкой «мне-всё-нипочём-я-танцую-ёбаный-вальс-с-женщиной-в-которую-беспамятно-влюблён». Ярослава Олеговна суетится, словно у неё стая гончих на хвосте, и на пару с непрестанно обеспокоенной Валентиной Юрьевной тревожно бегает, а у той разве что ещё глаз нервно дёргаться не начал от непрерывных перепроверок-переоглядок, и так по десять раз в замкнутом круге. Яся нарядная до подгибающихся коленей, до дрожащих плеч, до не соображающей ни капли головы. «Ты сегодня прям девочка-девочка», — авторитетно заявляет Анастасия Валерьевна, а в народе просто Настя, с пофигизмом и непрошибаемым спокойствием смотрящая на творящийся кругом бедлам. «Да какой там! Скорее, загнанная в угол лань. Королевич, будь добр, отнеси вот это Змее Подколодовне и ни слова о моей язвительности. Да, ещё прихвати у меня в кабинете сумочку маленькую, косметичку. Тебе ж однофигственно по пути», — Яся, метаясь от будущего выпускника к будущей выпускнице шумного 11 «А», поправляет бабочки, вручает расчёски и лаки для волос, рисует аккуратные стрелки. Елисей же очарован ей по самые уши, по самое состояние несостояния, и того гляди расплывётся радужной лужицей от счастья, наполняющего его душу до зазубренных, отбитых, расколотых краёв. Оказывается, разломанное в нём подлежит починке. — А «пожалуйста»? Невежливо, Ярослава Олеговна, и где ваши манеры? Дома забыли? — Мальчик-клоун, мальчик-солнце ехидненько улыбается так, что милая ямочка красуется у него на щеке. — Елисей! Мне не до твоих выкидонов, прошу же! — Ладно. Держите ваш кофе, сейчас вернусь. — Королевич добровольно устраивается на полставки курьером, почтальоном и всяческим удовлетворителем любых Ясиных капризов, когда подавляющее большинство действий идёт у Елисей от души (и от попыток пробраться упрямой Ярославе Олеговне в строгое, но страстное, хаотичное сердечко). Яся фыркает возмущённо, однако горячий бумажный стаканчик принимает молча, тихонько: явно не хочет устраивать сцену у школьников и других учителей на виду. Яся — один огромный сюрприз, буря, пламя и хренова константа. Великолепная и неповторимая. Не-про-би-ваемая. Пока. По дороге во Дворец культуры Елисей буквально физически ощущает, как его раздробленное, раскуроченное, расползающееся на нитки, кровоточащее сердце собирается по слогам в единое целое, в поющее предложение, несмотря на вечно отстранённого отца, пьяную мать, звонящую откуда-то из заграницы в три ночи и мычащую нечто нечленораздельное, несмотря на необходимость устраивать эффектный спектакль успешного успеха перед излишне внимательными сверстниками-наблю-да-телями. Главное — видеть Ясю. Спорить с ней, смеяться, тяжёлые книжки ей носить и поливать засыхающие цветы в биологическом кабинете. Яся — самое важное, его чёртова взбрендившая вселенная, мерцающий, зовущий тут и там ориентир. Ярослава Олеговна с особой, с заметной даже издалека нежностью обнимает своего сына, проворно застёгивает ему пуговички на новеньком пиджачке. Ярослава Олеговна на скорую руку прогоняет танец, бодро и торопливо раздавая последние указания из-за плеча Елисея, однако позволяя парню вести, точно и не сомневается в их синхронности ни на секунду, даром ведь между ними беспросветная пропасть в мастерстве. У Яси элегантный, но лёгкий макияж, эпично алые губы и струящееся платье, идеально акцентирующее каждый изгиб настолько манящего тела. У Елисея — надвигающийся душевный надрыв от её голоса, сладким мёдом звучащего для его ушей. «Девочка-девочка» и сегодня на каблуках, но от их разницы в росте, от неё — кристально совершенной, утончённой, фарфоровой — Елисей чувствует, что внутри всё трепещет, будто сейчас он словно птица взлетит в небеса. Влюблённость волшебной пилюлей не излечивает, однако даёт хороший стимул жить и наслаждаться любым, пусть до чепухи банальным моментом. Влюблённость в Ясю для Елисея такова. Он готовится к ебучему ЕГЭ, поочерёдно гуляет с «друзьями», терпит заколебавшее по горло молчание отца, гулкое и химозное, омертвевшее. Пишет музыку и тексты. И думает о лёгкой, краткой улыбке подчёркнуто серьёзной Ярославы Олеговны всякий раз, когда Елисею удаётся упрямую валькирию хоть чуть-чуть рассмешить. Королёв-младший рисует картину собственной среднестатистичности, чиловости — жалкую фальшивку с оговоркой на улучшившееся состояние полурасстреленного сердца. Лживое «Я в порядке» превращается в неслышное «Ай фол». А теперь женщину-шторм, неизменно уверенную в себе на людях, аж трясёт от волнения, и Елисей в упор не разбирает, почему. — Ярослава Олеговна, вы чего так нервничаете? Мы ж десять раз всё повторили. Сами же сказали, нормуль отвыступаем. — Золотой мальчик внимательно всматривается Ясе в опущенное лицо. — Да блин, она же меня уволит, если что-нибудь пойдёт не по плану! А у меня Васька, я чёртов ответственный взрослый как-никак! — Яся испуганно обнимает себя, будто удерживает руки, дабы не испортить причёску, разворошив непослушные кудри, и не размазать макияж, проведя ладонями по бледным, точно бесцветный зимний день, щекам. Дабы не расцарапать свою нежную кожу острыми ногтями. Рядом по счастью никого нет. «Яся не скрывает страх при тебе», — одна из распоротых частей его души ликует, понимая этот шаг отдельной демонстрацией доверия ему. Не кому-либо другому. — Дышите, Ярослава Олеговна. Никто вас не уволит, не посмеет. Сегодня просто дурацкое показательное мероприятие, шоу, клоунада, дерьмовый спектакль, гала-вечер. Вы отличная мать. — Елисей аккуратно прощупывает почву, интуитивно догадываясь, где то самое, уязвимое, больное, разло-манное. Яся неловко опирается на узенький деревянный подоконник, заметно пошатываясь и тяжело втягивая носом кислород. Вокруг только пустынный лестничный пролёт и их тихие голоса, едва различаемые. «Давай же, Ясь, не разрушайся, следи за моими словами, прошу!» — Ты-то откуда знаешь, милый? — произносит Ярослава Олеговна абсолютно беспомощно, обессиленно, измученно, еле губами шевеля. — А вот оттуда. Знаю и всё тут. Теперь переводите дух и не отвлекайтесь. — У меня не паническая атака! — Ярославе Олеговне хватает же сил по неясной для Елисея причине вдруг яростно запротестовать, отвечая невпопад и отчаянно качая головою. Пристально наблюдая за каждым её движением, Елисей осторожно, медленно ближается к ней. Страшно. За неё страшно. — Может и нет. Не будем спорить. Переключайтесь, пожалуйста. Для чего вы встали на коньки, когда особой нужды в этом для пар, которыми вы занимаетесь, не было? — парень спрашивает мягко, невесомо касаясь дрожащих Ясиных плеч самыми кончиками пальцев. — Ты... — Просто ответьте. — Хотела… прочувствовать… то, с чем сталкиваются ребята ежедневно... Попробовать… оказаться на их месте… увидеть танец иначе, точнее… Более скользящим, завлекающим, гибким. — Круто. Но мы тоже ваши ученики. И вы танцуете со мной. Понимаете? Мы на одной волне, вы с нами, вы нас направляете, хорошо? — Елисей с полным болью сердцем, боясь ненароком Ярославе Олеговне навредить, ласково поглаживает её ключицы сквозь тонкую ткань атласного платья. — У вас есть над ситуацией контроль. Вы волевая, дерзкая и яркая женщина, способная за себя постоять, сразить наповал и убедить кого угодно. Вам не надо бояться за сына с такими личными качествами. — Думаешь? — Уверен. — Ты меня переоцениваешь, Королевич. Очень. Идеализируешь зазря. Я разваливаюсь на куски. — И умело держите их воедино. Охрененно притворяетесь, помните? Я уже говорил. Немного погодя Яся вся подбирается, застенчивая, неровная, нервная улыбка колеблется у неё на губах, когда она шепчет «Спасибо» и с пронзительной неспешностью отнимает его руки от своего тела. А затем срывается прочь, лишь кидая на ходу под оглушающий стук шпилек о кафель: — Дуй за флешкой, встречаемся за занавесом. Елисей остаётся один. В закулисье Яся вновь становится не выводимой из равновесия, твёрдой и строгой собой. Ещё с первых нот известного саундтрека у Елисея в душе нечто начинает необратимо меняться, перерождаться и отмирает часть пластмассового, резинового, искусственного; отступает часть злобного, безобразного, наигранного, вы́сушенного до горстки пепла. Сохраняя роль тренера, Яся тихо-тихо повторяет счёт, так, что слышно только ему. Яся смотрит Елисею в глаза и в коем-то веке не отворачивается, не прячет тёплого, но встревоженного взгляда. Они движутся просто и свободно — как и должны. Рядом скользят другие и, видимо, перепуганные весьма устрашающими угрозами Ярославы Олеговны и Валентины Юрьевны не ошибаются в ногах — никто. Жутко громко звучит музыка, и, возможно только для Елисея так, ведь ему хочется быть теперь с Ясей наедине, и запредельно близко их пара друг к другу. Ближе, чем положено. Глаза в глаза, дыхание в дыхание, будто в замедленной съёмке. На своей отдельной орбите, в собственном совершенном космосе, в идеальной, правильной вселенной, точно внутри пузыря, защищающего от посторонних. Жаль, что мыльного. Постепенно композиция смолкает, Елисей эффектно ловит Ясю у самого пола (Змея Подколодовна — о да, королевич перенял у Ярославы Олеговны привычку к этому прозвищу — настояла на красноречивой и, наверное, даже пафосной, лишней здесь концовке). И вдруг Елисей на уровне внутреннего чутья ощущает, как Яся осознанно начинает исчезать, сбегать от него, закрываться после столь откровенного танца, словно на носочках, лёгкого, невесомого, вокруг сияющего огня их странных, перепутанных и всё же более близких отношений — у незнакомцев иначе. Гудят явно восторженные аплодисменты, Елисей галантно выводит Ярославу Олеговну к требовательной публике, однако уже поздно: пускай её ладонь до сих пор в его ладони, Яся уже ушла.