Vem da Greš (I Wish I Dared)

Боян понимал, что слишком остро отреагировал. В конце концов, он ведь тоже не признавался Йере в своей вечной любви. Конечно, он был гораздо более откровенен, и он действительно спросил пьяного Йере, хотел ли тот его поцеловать, но трезвый он не осмеливался сделать ровным счетом ничего. Если быть до конца честным, то он тоже был трусом. И он полностью отказался от мысли когда-либо быть с Йере. Ему удалось убедить себя, что Йере ничего не чувствует, иначе он бы уже сказал — или, зная его, сделал — что-нибудь. Поэтому у него было два варианта: спросить его без тени каких-либо сомнений, как можно более открыто, чувствовал ли он что-то или нет. Или просто отпустить его, несмотря на то, что это была самая невероятная связь, которую он когда-либо ощущал в своей жизни. Доживать свои дни в качестве друга Йере, наблюдать, как он влюбляется, женится, пока сам Боян будет выбирать кого-то, кто никогда не подойдет ему и вполовину так же хорошо, но будет… приемлем. Этого должно было быть достаточно. Он только привык к этой новой динамике в своей голове, несмотря на то, что она на самом деле никогда не менялась. Он нашел кого-то, кому было не все равно, кто ухаживал за ним, открыто говорил о своих чувствах и на самом деле говорил ему, какой он охерительно потрясающий. Какой горячий, забавный и невероятный. И он не был тупым; он знал, что Йере тоже все это чувствовал, но в реальности никогда ничего не говорил. Все это было вроде как само собой разумеющимся, но этого было недостаточно. Блин, да он, наконец, тоже начал влюбляться в этого нового парня. Им было очень весело вместе; они пили, смеялись и занимались хайкингом, и секс был хорош. Боже, после месяцев воздержания, ожидания, что Йере хоть что-то сделает, все казалось охуительно великолепным. И все же не одну ночь он ловил себя на том, что представляет будто это Йере отсасывает ему или трахает его. Впоследствии он ненавидел себя за это и чувствовал себя таким виноватым, но все равно убеждал себя, что это просто тупая симпатия. Ничего больше. Просто словил краш, и это со временем пройдет. И теперь у Йере хватает смелости… наглости приехать сюда и сказать ему, что он все-таки любит его. Что он хотел его все это время. Да, Боян знал, что переступил черту и причинил боль человеку, которого любил больше всего на свете, но он просто не смог остановиться, как только плотина прорвалась. Ну, блять, а что ему теперь вообще делать? Просто бросить всю свою жизнь, которая наконец-то начала складываться во что-то здоровое, после нескольких недель, когда он чувствовал себя дерьмово? Как будто он не был цел? Из-за того, что финн приехал сюда и поманил пальчиком, Боян должен был прибежать, как собака? Хуже всего было то, что это именно то, что он хотел сделать. И он наверняка бы так и поступил, если бы все это произошло всего две недели назад. Однако теперь у него появилось больше самоуважения. Он не будет жертвовать всем из-за того, что Йере действительно хотел его, а не просто решил посоревноваться за приз. Потому что он пиздец как любил соревноваться. И то, что он увидел Бояна с кем-то другим, вероятно, что-то в нем пробудило, но что произойдет, когда Боян отдаст ему всего себя без остатка? А так оно и будет. С Йере невозможно было бы просто выглянуть из-за угла и оценить обстановку. Это было бы все или ничего. И он просто не мог позволить отдать всего себя без остатка только для того, чтобы его выбросили на помойку, как только он перестанет быть интересен. Как только он будет завоеван. Тем не менее, ему потребовалось всего пять минут, чтобы понять, что Йере не заслужил такого излияния. Ему был не безразличен Боян, в этом можно было не сомневаться. И он собрал свои вещи и проехал 2000 километров только для того, чтобы Боян оставил его одного в незнакомом городе, на языке которого финн даже не говорит, и… О боже, каким же он был уебаном. Боян развернулся и побежал обратно так быстро, как только мог, ожидая, что Йере все еще сидит там, где он его оставил, одинокий и растерянный. Но парня там не было. Его место было пустым, и никто из людей, все еще находившихся в кафе, казалось, не знал, куда тот пошел. Обезумев от беспокойства, Боян достал свой телефон и позвонил Йере по «WhatsApp». — Алло? — Ох, слава богу, Йере. Я пиздец как волновался. Где ты? — Я… — раздался слабый голос на другом конце телефона, — я не знаю. Где-то. Иду. По какой-то улице. — Как далеко ты ушел? Ты сможешь найти обратную дорогу? Боян прислушивался к тишине по ту сторону звонка, чувствуя, как нервозность проникает в каждую его клеточку. — Я думаю, да. Но… Ты хочешь, чтобы я вернулся? Он звучал охуенно болезненно, как будто его как раз прервали в тот момент, когда он выплакивал все глаза. Боян почувствовал острый укол вины, но сумел проглотить его и ответить: — Да, да, хочу, Йере. Я хочу поговорить с тобой. Нормально. А не снова на тебя орать. Он немного помолчал, прежде чем добавить: — Прости. Тишина по ту сторону телефона была осязаемой. Тем не менее, вскоре Йере ответил слабым голосом: — Все в порядке, Боян. Я заслужил это. Я знаю, что проебался. Подожди немного. Я иду. С этими словами он повесил трубку и оставил Бояна расхаживать короткими безумными кругами и нервничать сильнее, чем когда-либо на своей памяти. Не прошло и пяти минут, как он заметил приближающегося к нему Йере. Не раздумывая и не сомневаясь, он побежал ему навстречу и заключил финна в теплые объятия. И, блин, им это было нужно; ноябрь в Словении не был теплым. Сначала Йере не ответил взаимностью, но Боян все равно продолжал настаивать, сдерживая слезы. В конце концов финский парень размяк в его объятьях и прижал словенца к себе одной рукой. Боян вздохнул и начал успокаивающе поглаживать спину Йере (хотя, казалось, именно он нуждался в утешении). В конце концов, они отпустили друг друга, и Боян начал говорить, его слова создавали в воздухе холодный туман. — Прости меня за то, что я так отреагировал, Йере. Ты этого не заслуживал. Но, пожалуйста, попытайся понять, что… Что я так много всего чувствовал к тебе все это время. И я спросил тебя. Я, блять, спросил тебя той ночью, и я уверен, что ты это помнишь. Я же сказал тебе, что ты можешь рассказывать мне все, что угодно, без последствий. Так почему, блять, ты этого не сделал? Йере окинул взглядом холодную улицу, по-видимому, пристыженный, подыскивая нужные слова и, вероятно, пытаясь перевести их на английский. — Я… Я был глуп. И напуган. Я думал, ты просто напился и завтра все забудешь или посмеешься надо мной. И я так боялся, что ты вообще больше не будешь меня любить. Ты подумаешь, что нам не следует быть друзьями. Прости. Я проебался, а не ты. Ты имеешь право злиться. Прости, что я приехал сюда, чтобы разрушить твои отношения. Ты… Следующие несколько предложений, казалось, произвели на него огромное впечатление. Ему едва удалось выговорить их, не развалившись на части. — Ты выглядишь счастливым. С ним. И я не хочу забирать это у тебя. Они оказались в безвыходном положении. Оба чувствуют сожаление, оба признают свои проступки, но оба не хотят, чтобы это произошло, по той или иной причине. И все же оба хотели, чтобы это произошло, больше всего на свете. — Йере… Я никогда не буду с ним так счастлив, как был бы с тобой, — признался Боян, решив, что настал час откровений. Правда должна выплыть наружу. — Но скажи мне, откуда я могу знать, что ты действительно чувствовал ко мне все это время? Откуда мне знать, что ты просто не увидел меня с кем-то другим, и ревность не заставила тебя подумать, что это любовь? Теперь Йере смотрел прямо ему в глаза, в его взгляде скрывалось что-то нечитаемое. Как если бы он пытался выловить ту единственную вещь, которая убедила бы Бояна в его любви, успокоила, позволила бы ему любить его в ответ. Но все было безуспешно. — Ты мне не веришь? — спросил он тихим, дрожащим голосом, его глаза наполнились слезами. Боян улыбнулся самой печальной улыбкой, которую Йере когда-либо видел на его лице. И то, что он сказал дальше, разбило финна на мельчайшие частицы, которые, казалось, никогда больше не составят цельного, счастливого человека. — Я не могу, Йере. Я уже однажды потерял себя, отчаянно желая, чтобы ты полюбил меня в ответ. И я не могу снова пройти через всё это. Если я рискну и окажусь неправ, боюсь, я никогда не смогу собрать себя воедино. Прости, что не могу тебе поверить. Ты даже не представляешь, как мне жаль. Затем, вытерев холодные слезы с глаз, он протянул руку в приглашении: — Тем не менее, ты все еще мой друг. И я люблю тебя. И ты будешь спать в моей квартире, а не бродить по улицам Любляны. Давай же. Пойдем… Слово «домой» застряло у него в горле и не нашло выхода.