31-я весна

— Она. Женская, — Мэри говорит это тихо, но достаточно уверено. Указывает так, сосредоточенная на считывании, полностью рассказывающая про каждую фотографию, а Виктория в этот момент изучает её задумчивым взглядом. И когда эстонка обращается к ней, то вовсе замирает. Может показаться, что просто анализируя, будто пытаясь понять свою ошибку. На деле же питерская ведьма просто не может оторвать взгляд от своей конкурентки. Она выглядит такой уверенной в этом синем платье. Движения резкие, но в этом вся Мэрилин, это её манера погружаться во всё это вот так, настолько, ощущать глубоко и входить в работу с энергиями.       Она очень похожа на Николь, которая стоит рядом, но вот в том, что их энергетики похожи, Кузнецова ошиблась. Свет от огня и свет от солнца действительно могут быть похожи, но вот ощущения от них абсолютно разные. Мэри именно что это пламя костра, близкое и обжигающее, в то время как Николь ощущается солнечным светом зимой, совсем не согревающим, а просто освещающим. Дающим иллюзию. У неё доброта и белое где-то внутри, методы работы мягкие, но это не совсем то, что нужно для Битвы, по мнению Вики. Для Битвы нужно именно что вот это ощущение яркого запала. Ощущение возможности сжечь всё к чертовой матери, если понадобится, пойти по головам.       Это есть у Мэрилин. И, кажется, эстонка точно заметила то странное грустное, что сейчас читается в Райдос. Конечно же, соперница не сосредоточивалась на чужих состояниях, но не могла не почувствовать, когда сверяла энергии. Виктории было, в общем-то, несколько плевать, будет ли она права, смогла ли определить фото или нет. Права ли Мэри — абсолютно так же.       Мысли внутри роем носятся, жалят каждый раз, стоит вспомнить события последних дней, и ведьма сжимает кулаки до впившихся в ладони ногтей. Просто чтобы попробовать себя хоть немного отрезвить. Она на съемочной площадке, она уже договорилась и скажет всё, что нужно. — Инга, если ты это слышишь... — а у самой горло сдавливает неприятным ощущением, кажется, будто договорить не сможет. Внутри что-то каменеет с каждым словом. Ведь действительно, не сказала. Не узнала, не смогла, но как она вообще могла бы, если она не смотрела лучшую подругу направленно!       В тот момент, когда камеры переводят на Марата, когда все экстрасенсы вокруг замолкают, Виктория внезапно чувствует, как в груди немного легче становится. Будто на плечи опустили что-то, похожее на большую мягкую теплую ткань. У неё был похожий свитер в раннем детстве. Огромный, мягкий, она оказывалась как в пледе, когда его надевала. Вот такое чувство и сейчас. И в ладони это ощущение, как от пламени свечи, которые так часто использует в работе. Знакомое такое. Виктория оглядывается, пытаясь понять, откуда это, пока не замечает одного — отвлеченная, казалось бы, Мэрилин, в этот момент слегка шевелит пальцами и явно на чем-то концентрируется.       Никуда не исчезают эти тепло и мягкость и даже после того, как Вика оказывается у себя в квартире. Она пишет Васе о том, как сложно было это сказать, и он приезжает, но ощущение лёгкого предательства не оставляет Райдос. Ведь она греется не от рук своего близкого друга, который точно ей симпатизирует, а от этого внутреннего странного ощущения. Но становится действительно спокойнее. Ночью она засыпает, не укрываясь сверху ещё и пледом — становится намного легче. Не трясёт. Ни от эмоций, ни от холода.

***

      Там, где ещё недавно стояло такое большое количество экстрасенсов, сейчас стоят трое. Алое пламя осенних костров переливается в игре с закатным солнцем, а оттенок холодного шоколада разбавляет праздник, оказавшись по центру.       Мэрилин похожа на принцессу. Если бы Дисней решился вдруг создать историю об одной маленькой упавшей на землю звёздочке — она точно выглядела бы как Керро. И была бы точно антигероем. Эти рыжие кудряшки, накрученные будто даже слишком мелко, в волосах корона, как если бы уже точно всё было решено и понятно, что руку возьмёт она. Разве что платье не совсем диснеевское. Черное, с терновыми прожилками по подолу, в духе Малифисенты, как и опасно острые ключицы и хрупкие плечи. Такая вся сказочная, завораживающая, что даже не оторвать глаз. И помада тоже такая странная, рубиново-малиновая, и нанесена так, что хочется подойти и поправить. Провести пальцами, чтобы убрать эту нервность цвета, завершить картинку. Немного трагизма? Отлично сочетается с букетом, который Мэри до этого держала.       Рядом с ней Николь выглядит просто карикатурой, пародией на русалочку, а не попыткой создать самостоятельно персонажа. Стоит, также с нетерпением ожидая приговора, всего, что будет за ним. Каскадом спадающие на грудь ярко рыжие локоны переливаются в свете приборов, но это тоже слишком сильно похоже на странную копию. Она вся одно сплошное «слишком» — переборщили.       Рядом с ними обеими Виктория чувствует себя даже несколько неуместно. Строгое черное платье в пол, собранные аккуратно волосы — ни тебе локонов, ни тебе излишней девчачьести. Но ей и не нужно. Грация в каждом движении, в каждой улыбке и мягком касании. Не нужно подчёркивать женственность, когда она — такая. Ненавязчивая, и в то же время абсолютно очевидная всем.       Браслеты на руке ощущаются почти оковами сейчас, когда Марат тянет с оглашением того, кто выиграет. Даже того, кто станет третьим — и то, тянет. Это элемент шоу, Виктория понимает прекрасно, но как же сложно удержать себя от того, чтобы просто не подойти к Башарову, выхватить конверт из его рук и открыть самой.       Причём ведьма сразу же, ещё до оглашения прекрасно чувствует, что в конверте энергия очень даже знакомая. Только понять не может — её собственная или Мэрилин. И даже мысль о том, что проиграет она хотя бы достойной сопернице, которая шла к этой победе не первый сезон, не успокаивает сбившееся с ритма сердце. Рядом точно так же нервничает Керро, которая это вокруг себя буквально волнами распространяет. Для неё невероятно важна эта победа, это ощущается. Райдос пока не знает, почему, но это должно будет открыться ей после, когда она посмотрит интервью. Если будет смотреть.       Будет. Себе врать очень сложно.       Мысли сбиваются, когда Марат озвучивает третье место. Николь. Ничего удивительного в этом нет. Как Вика и предполагала в самом начале, для Битвы нужно что-то поболее, чем просто образ доброй и светлой диснеевской исключительно позитивной принцессы. Единственное, что сейчас занимает разум Райдос — а ей самой-то этого хватило? Битва стала для неё едва ли не самым серьезным испытанием в жизни. Она весь сезон была сосредоточена на победе, даже не оглядываясь на соперников. Исключением, разве что, была Мэрилин, но Виктории даже себе в этом было немного страшновато признаться.       Керро рядом, впрочем, нервно выдыхает, когда слышит, что третье место заняла не она. Сейчас есть лишь два варианта — победа или проигрыш. Всё или ничего? Страшно. Может быть по Райдос видно не так сильно, — ей остаётся на это надеяться, — но ведьма не может не нервничать. Не думать, не гадать. Что будет, если сейчас услышит чужое имя? Будет ли она расстроена? Да, точно будет. Будет ли злиться? Нет. Вряд ли.       Порадуется ли за Мэри? Очень постарается. — Виктория Райдос! — звучит как в сказке и Виктория сначала не понимает даже, что это она. Она, точно, это не сон? Это не дурацкая игра подсознания, выдающая желаемое за действительное? А если она, то что делать?        Но ведущий улыбается, смотрит, а Вика просто не знает, что ей делать. Да, она выходит за рукой, улыбается, глядя на неё, на секунду забывая обо всём на свете, будто весь мир где-то далеко оставляя. Тепло внутри разливается, как от алкоголя, опьяняющее. Но также быстро, как оно и появилось, оно рассеивается, мир резко перестаёт быть похожим на сцену из фильма. Потому что Мэри рядом. Вика отходит на своё место обратно вместе с рукой и только тогда понимает, что Мэрилин плачет. Пытается сдержаться, видно, но эта влага на ресницах слишком очевидна для стоящей так близко. И такая трагичная помада. Макияж ещё этот. Как будто так и планировалось.       Вика себя ловит на желании просто оставить руку, подойти и обнять Керро. Поддержать хоть как-то, хотя бы словами — и она пытается что-то сказать, но эстонка обрывает резко, срывающимся голосом. Отходит, садится. Ей нужно немного времени, кажется, будто вечность. Райдос чувствует себя беспомощной в этот момент, но собирается достаточно быстро. Слова сами рождаются. Она не то, что бы готовила речь. Думала, конечно, что скажет, если победит, но вот чтобы так, всерьез — нет, совсем нет. И сейчас Виктория говорит как чувствует.       Зато искренне.       «Когда я услышала свое имя, у меня было ощущение, что меня поняли, услышали меня, поддержали. На тот момент счастье от этого захлестнуло, впрочем, как и рассудок, и сердце» — потом скажет она журналистам, когда те спросят об ощущении от победы. Разве что умолчит о том, насколько развивающим было осознание того, что Мэрилин второй раз осталась за бортом. И разница была лишь в ничего. 47,4% и 50,8%. Ничтожная разница в цифрах, огромная — в голосах людей, которым больше понравилась Виктория. Одни высшие силы знают, чем именно понравилась.       Из готического зала Райдос выходила счастливая и с рукой. Мэрилин шла сзади, как и Николь. И только позади себя в какой-то момент Вика слышит дрожащий, будто огонь, голос с мягким акцентом, который сейчас, в момент волнения, особенно слышным становится.       Только после, когда немного заканчивается общая истерия и желание пообщаться с каждым участником, сфотографироваться с Викторией, когда все постепенно начинают разбредаться, Вика находит в себе силы подойти к Мэрилин. На камеры это не попало бы даже теоретически — эстонка вышла в соседний коридор, где людей практически не было. Вездесущего успокаивающего её Александра рядом тоже нет.       Керро стоит у окна, такая красивая, холодная, одинокая и в этот момент Виктория наглядно понимает, что значит выражение «разрушился мир». И видно, что где-то внутри она перебирает осколки, старается склеить их хоть во что-то удобоваримое, чтобы просто выйти к людям дальше. Чтобы шоу могло продолжаться.       Потому что шоу всегда должно продолжаться. — Мэри, — окликает её Виктория тихо, походя ближе. Трофей она отдала кому-то, кто хотел сфотографироваться с рукой. Так что сейчас Синяя Рука, как бы иронично это ни звучало, гуляет по рукам. А она сама рядом с поверженной соперницей, которой даже не знает, чем помочь. Потому что в таком не поможешь. Они даже не подруги! Так, знакомые. Просто соперницы, — как ты?       Самый нелепый вопрос, который можно только придумать в этой ситуации. Нелепый и бесполезный, горячим резонансом отзывающийся в груди. И чем-то совсем неправильным отдаёт то, что Мэрилин от её голоса вздрагивает, поворачивается резко. Подол платья от этого тихо шуршит. Виктория даже и не замечала, что он у Керро шуршит — а тут вот, оказывается, так. — Сама догадаешьсья? — язвит Мэри, кривовато улыбнувшись. Она такая изломанная и яркая, в ней чувствуется что-то такое глубокое и не проходящее. Вика подходит на шаг ближе, но это больше не вызывает никаких движений у собеседницы. Мэрилин только поворачивается ближе лицом обратно к окну, больше будто разглядывая себя. Только сейчас Райдос замечает, что макияж Мэрилин несколько потерял свой первоначальный вид. — Прости, неуместный вопрос, — кивает питерская ведьма, не понимая, как продолжить. Зачем вообще пришла? — Я хотела просто сказать... — Что я и так достойная соперница, — продолжает Мэри за неё, не дав договорить, но Виктория не теряет своей изначальной мысли и продолжает: — ...что ты достойна этой победы не меньше, чем я. Ты действительно сильная, очень. И, если бы была такая возможность, руку я бы с тобой разделила. Тем более сколько там? Два процента? — неожиданно Райдос понимает, что её ладонь уже лежит на плече у Мэрилин. Кожа эстонки совсем холодная, в то время как Вика почти обжигающая в сравнении с ней.       Плечо под ладонью вздрагивает. Мэри вдыхает довольно громко и жмурится, видно, пытаясь сдержать себя от слёз. Виктория сама не осознаёт, но в какой-то момент всё выходит очень просто — она обнимает соперницу и прижимает к себе. Та холодная вся, какая-то неожиданно хрупкая в руках. Плечи её подрагивают, грудная клетка тоже движется, будто Мэрилин пытается мелкими вдохами и выдохами заглушить свою истерику. А Виктория греет. Вспоминает тот момент, когда Керро поддержала её, и своеобразно возвращает долг. — Ты сильная, Мэри. Ты справилась, — говорит тихо, ожидая, пока соперницу перестанет так трясти.       Проходит некоторое время, но невозможно понять, какое. Не так много, наверное, потому что их никто ещё не хватился. Мэри отстраняется из объятий как-то совсем естественно, будто они каждый день так обнимаются, и это почему-то похоже на тепло, утекающее сквозь пальцы. Смотрит прямо, искренне, долго так вглядывается в лицо Виктории, и та просто не выдерживает.       Проводит большим пальцем по контуру чужих губ, стирая этот неровный контур, пока остальными придерживает подбородок. У эстонки замирает дыхание, кажется, она не шевелится. Виктория же дальше вовсе ведёт по губам самым кончиком большого. Равномерно распределяя оттенок.       «Хорошо, что не матовая», — нелепая, но такая спокойная мысль, пока взгляд глаза в глаза оставляет след где-то внутри, на душе, кажется. И даже когда заканчивает, Вика не опускает ладони, будто странное оцепенение не спадает. — Думаю... Думаю, нам пора, — в конце концов от странного отходит Мэри и говорит тихо. Только вот ни слова возражения в этом нет. Ни звука, ни интонации, скорее напоминание о том, что вокруг них по-прежнему существует мир, полный людей, многие из которых сейчас ждут их. Обеих.       Это напоминание как молнией ударяет, и Райдос, конечно же, убирает руку, резко вдыхая. Даже не поняла, как это произошло, как она так засмотрелась, что позволила себе подобное. И всё-таки это ощущается таким странно правильным. Мэри остаётся ощущением дома в груди. Как один человек может сначала показать, что значит разрушение и опустошение, а потом напомнить, что значит дом?       Виктория не знает. Но глядя в гордую прямую спину уходящей Керро точно понимает, что в её отношении к сопернице что-то изменилось. И хорошо бы только понять, в какую из сторон.