31-я весна

      Эта квартира давно уже не была пустой, всегда был кто-то из троих. Это едва ли не первая возможность Мэрилин остаться наедине с собой после того, как она переехала к Вике и её молодому человеку. Забавно вышло с этим поспешным переездом. За вещи даже драться не пришлось — Саша ушел из квартиры сам, хотя это и закономерно. В последнее время он редко оставался в ней ночевать. Он вообще мало что говорил Мэри на тему их отношений, но почему-то то сообщение, которое будто должно было «обличить» ведьму, отдавало смертельным презрительным холодом. Или хуже.       Будто ему резко стало всё равно.       Ведь безразличие всегда хуже. Спокойная опустошенность в груди гнездится, будто увивается, ползёт по конечностям, до пальцев, и очень легко визуализировать её как маленькую ящерку, обнимающую своим хвостом ладонь. Она смотрит небольшими блестящими глазами и вызывает тусклую улыбку на губах. Затем эта ящерка ползёт ниже, устраивается в ногах лучшим намёком на бывший когда-то в жизни ведьмы комфорт. Она стала самым надёжным спутником за эти дни. Мэрилин забавно понимать свою беспомощность во всём этом, чувствовать, как к горлу подкатывает ком каждый раз, когда речь заходит о дальнем и непонятном «будущем». Странное русское слово, состоящее из семи букв, но пугающее больше, чем даже «смерть» или «бессмертие».       Мэрилин в чужой квартире ощущает себя откровенно лишней. Вика смеётся утром на кухне с другим человеком, она обычно просыпается раньше эстонки, как и Вася, её молодой человек. Они пьют кофе, запах которого распространяется на всю квартиру, что-то обсуждают. А Керро, «подруга» оставшаяся на некоторое время, просто лежит на разобранном диване в гостиной и пытается не расплакаться, хоть и мешает застрявший в горле ком из обиды, непонимания и горечи. И на что она рассчитывала? Рискнув вот так — глупо, опрометчиво, просто, поставив на кон всё, что строила, она проиграла. А что дальше? Имеет ли она вообще право на что-то претендовать?       Кажется, Виктория не собирается заканчивать свои отношения. Зачем ей это? У неё намечается хорошее будущее: семья и дети. Продолжение рода. Лучшее из возможного, если речь о ведьме, специализирующейся на родовой магии. И Мэри всё понимает. Она понимала и когда знакомилась с молодым человеком Райдос, а тот кивал. Смотрел только на свою возлюбленную, даже не представляя при этом, что знакомится с её любовницей. Той, что целует, кусает, той, с которой ещё недавно обсуждали фильмы и говорили обо всём на свете. Возможно, стоило бы с самого начала пулемётной очередью слов разрушить чужое счастье, как рухнуло не так давно её собственное. Была только маленькая проблемка — Вику Мэри любила слишком сильно, чтобы делать ей так больно.       А разве её собственное рухнуло? Оно разрушалось медленно по кусочкам. И сейчас, лёжа в пустой квартире прямо так, на полу, посреди зала, будто разом потеряв всякое желание двигаться, Мэри осознаёт, что в своих проблемах виновата только она сама и никто больше. Кусочек за кусочком, встреча за встречей. Нужно ли было тогда соглашаться на эти почти отношения с Викторией? Нужно ли было тогда отвечать согласием Шепсу?       Вопросы прерываются трелью дверного звонка. Видимо, кто-то из своих забыл ключи. Приходится подняться, пройти из зала в прихожую, где на стене рамочки с фото, где всё так уютно и по-семейному, что аж тошно. Ещё и квартира эта старая, здесь нет ремонта или чего-то подобного, очень похоже на квартиру сашиных родителей. Вазочка, вязанная салфетка от кого-то из дальних родственников, тепло солнечного луча, такого редкого в Питере, скользнувшего по стене. Сначала Мэри смотрит в глазок, лишь после открывая, когда уверяется, что это Виктория.       Та выглядит собранной, со своей обычной сумкой, которая всегда была олицетворением работы. Волосы в аккуратной причёске, ресницы, мягкие руки, общая серьезность. Темный взгляд, излучающий нежность, стоит ему только упасть на эстонку, которая стоит в одной растянутой футболке и ждёт хоть какого-то объяснения. — Выкроила день с тобой, — объясняет Вика сложившееся положение, улыбнувшись. — Поработала с утра. Василия не будет до завтра, у него командировка.                    У Мэри в груди от этой ремарки что-то обрывается. Да плевать ей, где ненаглядный Райдос! Узел закручивается внутри, тянет, хочется огрызнуться, ответить, начать ссору, но у Керро нет на это сил. Она роняет голову в бессильном кивке, отходит в сторону, потом и вовсе в зал, где располагается на подоконнике. Так сидеть себе позволяла только без Василия в квартире. При Вике хотя бы не так страшно. Без неё — сомнительно. Даже наедине с собой уже не так. — Мэри, что-то не так? — снявшая куртку и обувь, Вика задаёт этот вопрос уже когда появляется в комнате. Бесполезный вопрос. Ну неужели она сама не чувствует всю бессмысленную беспощадность их ситуации? — Какийэ у нас планы, Вик? — задаёт вопрос вместо того, чтобы ответить на предыдущий. Ей кажется бесполезным на него отвечать. Объяснять, показывать. Это было бы правильно, наверное, но она слишком опустошена. Чтобы объяснять, что чувствуешь, нужны силы. Мэри их хватает только на то, чтобы выглядеть не такой напряжённой. Она расправляет плечи, смотрит открыто на Райдос, которая, кажется, теряется. Удивительный момент, бывает ли вообще такое, что железная леди Битвы так откровенно теряться? Но вот сейчас Мэрилин видит это своими глазами. Не может сдержать улыбки. Какая же Виктория всё-таки хорошая в отрыве от всей это ситуации.       И как же будет сложно без неё, если Мэри всё-таки решится на то, о чём думала украдкой в последние дни. Ведь так не может продолжаться, не будет это модель «счастливая шведская семья: Виктория, её муж и подруга Мэри», нет, это чёртова идеалистическая картина, которой никогда не суждено будет стать реальностью. Хотя бы потому что Керро против — ей таких отношений и с Шепсом хватило уже более чем. Несчастливых, неполноценных, тяжёлых. Она нашла спасение в Виктории, но если ей это будет не так нужно, как хотелось бы — что ж.       Мечты рушатся. Это больно, это до осколков, это до очередного возвращения к нездоровому пищевому поведению, это будет невозможно сложно, но правильно. Отпускать тоже нужно, и если не получится отпустить, то вообще во всём этом не было смысла.       Вырывает Мэри из мыслей Виктория, которая подходит ближе и касается хрупкого плеча, привлекая к себе внимание. Она тоже чувствует обеспокоенность, но не может понять её точную причину. Но это беспокойство существенно влияет и понять его причину просто необходимо. Райдос решает сделать это в процессе, когда будет осуществлять то, ради чего отодвинула все дела на второй план. — Собирайся, Мэри. Пойдём в одно место, — Вика таинственно улыбается и оставляет теплый поцелуй на щеке у Керро, после чего уходит собираться. Мэрилин, может, и хотела бы, чтобы это не отдавалось таким болезненным тянущим ощущением нежности внутри, но оно отдаётся. Прикосновения Виктории всегда таким отдавались.       Они собираются быстрее, чем обычно, и уже вскоре покидают так глубоко нелюбимую Мэрилин квартиру. На улице даже дышится легче. На улице и улыбаться получается, и взять ладонь Вики в свою, и начать говорить. Да, не о том, что болит, но о чувствах. О тепле. О том, как соскучилась по эстонскому солнцу, о том, что нужно докупить свечи и материалы для будущих ритуалов. Вика тоже рассказывает о своей практике, рассказывает и о делах, и даже в шутку жалуется на цены — это так семейно, что Мэри посмеивается и сама обнимает Викторию, пока они ещё во дворах и не вышли к бо́льшему количеству людей.       Хочется, так хочется просто поверить в то, что всё и будет так же. Что не придёт третий человек, что их идиллия ничем не будет прерываться, как мир Мастера — личный, лирический, светлый, бесконечный. Это станет невыносимо грустно через пару сотен лет, но какая разница? Так нескоро. А пока Вика как глоток свежего воздуха, как то ощущение светлого спокойствия в моменты прогулок без цели.       Неприметные улочки уводят одна за одной, тропы переплетаются и дальше, дальше, дальше, пока не приводят к необычной отмеченной неоновым граффити двери. Мэри вопросительно смотрит на спутницу, но та просто загадочно улыбается и ведёт свой огонь по довольно крутой лестнице вверх. Согревающее ощущение руки становится путевой звездой, а блеск глаз маяком, на который хочется ориентироваться. Помещение, куда Виктория заводит, сначала кажется необычным безумным садом, который высадил какой-то странноватый пожилой человек. Всё вокруг наполнено растениями разных видов, которые расположены на полках и этажерках коридора. В воздухе стоит характерный запах зелени и влаги. — Что это? — Мэри роняет вопрос как будто даже не замечая, что сказала, оглядываясь по сторонам с детским любопытством. — Это наше сегодняшнее развлечение. Я на минуту.       Вика быстро проходит вглубь по коридору, оставляя Мэри одну, но через несколько минут возвращается с двумя небольшими билетиками. — Вот теперь можем идти. Присмотрись ближе. Они светятся.       И действительно между листочками можно наблюдать небольшое свечение, как будто бы Джеймс Кэмерон списывал растения в «Аватаре» отсюда. Или же наоборот, этот музей был открыт в честь фильма. В каждом листочке угадывается что-то новое, мягкая подсветка создаёт ощущение необычности, магии этого места, и Мэри даже чувствует здесь какую-то силу. Как будто… — Да, — Вика кивает, отвечая шепотом, то и дело показывая на то, как свет, будто роса, разбросан по всей зелени, — человек, устроивший всё это, тоже практик. Это место заряжает. О, смотри.       Райдос указывает на стену, расписанную красками под такой же цветочный фон, с одним только моментом, за который цепляется глаз: в рамочке висит омела. Прямо вот так, на стене. И Вика тут же тянет Мэри к ней. Времени на протест просто не остаётся, хотя и протестовать нечего: как стало понятно ранее, они здесь одни. Охранник, кто бы тут ни сидел, точно не станет вызывать наряд или подобное, а это место специально создано здесь для поцелуев. Горячие губы согревают чужие, но недолго       Прогулка продолжается ещё какое-то время. Мэри старается запечатлеть всё в памяти, каждый момент, и уже потом, на выходе, просит у Вики сделать фото — пусть на её телефоне, пусть только для себя, но ей это нужно. На фото они обе выходят какими-то совсем мягкими и домашними, счастливыми. Глаза блестят, но не от непролитых слёз, а от ощущения влюбленности. Хочется задержаться ненадолго в этом моменте, хочется, чтобы время остановилось, чтобы чувства продолжились вот так.       Возвращаться в квартиру не торопятся. Медленное вечернее наблюдение за зажигающимся светом витрин сопровождается тихим диалогом сердец только на двоих. Бессмысленным, вроде обсуждения вкуса лучшего хлеба, но это и не про «обсуждение важных проблем». Вика не рискует притягивать и целовать, даже касаться не рискует, но Мэри ощущает, что если бы можно было, то они бы даже от квартиры далеко не ушли. — В Питьере никогда нэ видно звёзд. В Москве тоже, — Мэри останавливается на дороге рядом с одним из бесчисленных артерий города, смотрит на колышущуюся воду. Людей рядом почему-то нет, видимо, они зашли настолько далеко вглубь, что тут не слишком много желающих погулять. — В Эстонии есть. Sa oled siin üksi, mu täht.       И улыбается. Она так всегда улыбается, что у Виктории сжимается сердце. Не слова по-эстонски не знает, — врёт, знает, она же не Саша Шепс, она постепенно учит, — но чувствует, что это что-то нежное. Шаг, ещё шаг, замёрзшее прикосновение, объятие со спины, прижавшись ближе. — Ты хочешь туда? Обратно, Мэри? — спрашивает серьёзно, не отпуская от себя. Важно узнать, чего хочет Керро сейчас. И лучше обсудить, чем пытаться чувствовать, подключать танцы с бубном и гадания на кофейной гуще. Можно было, они обе ведьмы, но разве это сейчас важно в контексте обсуждения их чувств? — А ты бы нье хотела, Вик? — Звучит очень обречённо. — Так и есть.       Они не говорят словами, но Вика понимает, что Мэри нужно время собраться и ответить на этот вопрос о желаниях. Это предчувствие грядущей катастрофы. Но это нужно было обсудить, пришлось бы обсудить рано или поздно. Жаль только, что тема зашла сейчас, после такого замечательного вечера. — Я хочьу домой, — в итоге Керро решает сказать так. Потому что по-разному можно. Потому что её дом Эстония, но её домом когда-то стал Саша, а потом стала Вика, и она знает об этом. Мэри сама говорила. Помнит ли об этом Райдос? Важно ли это для неё так же, как важно для самой Мэри? — Домой… — Вика не рискует. Она не понимает, можно ли, нужно ли ей сейчас говорить те слова, которые хотят сорваться с языка обещанием, которое уже нельзя будет вернуть. Это обсуждается не так, не в такой обстановке, не после такого теплого времяпровождения. А может как раз и так? В подобные моменты Райдос чувствует себя маленькой девочкой, которая первый раз общается с понравившимся человеком и вообще не понимает, что правильно, а что нет. И ведь нужно выглядеть уверенной, понимающей.       А что ей делать, если не понимает? Если Мэри дорога сердцу настолько, что без неё уже никак? Но рушить уже устоявшийся мир ради чего-то эфемерного, что может быть просто воздушным замком — нужно ли?       Вопросы остаются висеть в воздухе со стороны обеих ведьм. — Домой, Вик.       Мэри отстраняется, отходит на шаг, серьёзно глядя в глаза Райдос. Рассматривает родные черты лица и ожидает. Она свой шаг сделала, Вика тоже попыталась свой, но это всё равно подвешенное состояние, разрешить которое может только питерская ведьма. Вот сейчас. Она может сказать, она может остановить. Не отпускать от себя, прижать ближе, сказать, как все будет. Так же, как сказала в той съемной квартире, когда пришло то сообщение от Саши.       Шанс. У Райдос есть шанс. И должно быть желание. «Пожалуйста», — про себя просит Мэри.       Но Виктория не говорит ни слова. В ситуации, где стоило бы сказать, она молчит так, будто не понимает, что именно от неё так ждут услышать. Даже если ждут просто что-нибудь. Хоть слово. Это видно — одно слово может всё спасти. Но молчание между ними повисает густой завесой. Мэри ждёт ещё какое-то время, несколько секунд, после которых разворачивается. У неё есть навигатор и деньги, как добраться она найдёт. А Вика… Что же. Она могла решить. Она первая подняла эту тему. Но ничего. И если уж любить её, в таком случае, лучше не любить вовсе.