Вороньи дети

      Цит осторожно прикоснулась к лицу, стараясь не задеть ожог. Больно было даже так, да ещё мороз словно бы превращал сочащуюся сукровицу в лёд прямо на коже. Хотелось по-детски хныкать и молить богов — каких угодно — о прекращении этой пытки. Она, конечно, много раз обжигалась и горячими горшками из печи, и самой печкой, и даже лучинками, и это было больно. Вернее, так казалось. Потому что ничто не сравнится с живым огнём, брошенным в лицо.       И теперь она на всю жизнь останется обезображена. Мало было всего остального, так ещё и это. Кому нужна женщина с таким шрамом?       Сэр Реймонд обернулся и строго предупредил:       — Не трогай. Ожог мы вылечим, но если заразишь кровь, целителя здесь искать негде.       — Да разве такое можно вылечить? Это же… у меня лица-то и нет теперь.       — У нас хорошие зелья, не переживай. Вспомни, Килана же вылечили после схватки с зайцем. И не так с тобой всё плохо. Только кожу подпалило, глаза-то на месте — это главное.       Цит с сомнением покачала головой.       — Заяц Килана только слегка поцарапал, а тут… разве есть такие зелья?       — Есть.       Сэр Реймонд тревожно поглядывал на лес, в котором Килан разыскивал свою лошадь. Наскоро замотав порез на руке, он сам пошёл за ней, только увидев, что сэр Реймонд вернулся с одним своим жеребцом.       И вот, утренние тени всё укорачивались, а вокруг стояла тишина. Не слышно было уже и призывного свиста из-за деревьев. Цит уже начала опасаться, что случилось что-то непредвиденное, например, ещё одна иллатская засада. Не в силах оставаться наедине с тревогой и ноющей болью, она заговорила об отвлечённом.       — Вы не злитесь из-за кинжала.       — Что? Ах, это. Главное, что он умер сразу. Да, об этом. Никогда не оставляй их недобитыми. Каким бы сильным ни был гнев.       — Они отомстят?       — Скорее всего умрут, но на тебе будет грех. Все иллаты предназначены их богам. Мгновенная смерть отправляет к ним душу, но тот, кто сильно ранен и не может подняться, переходит вместе с телом. Мучительно. Как те, кого приносят в жертву.       — Тогда они заслужили это.       — Распространённая мысль. Только среди них тоже полно тех, кто считает, что мстит за несправедливость. Подумай об этом.       Сэр Реймонд говорил серьёзно, но отвлечённо, постоянно вглядываясь в лес и будто бы раздумывая, стоит ли идти на поиски. Между его бровями залегла глубокая складка, которая разгладилась лишь когда ветер донёс лошадиное ржание откуда-то из-за деревьев.       Килан притопал возмущённый, уставший и абсолютно целый. Повязки на руке не было, только бледный тонкий шрам напоминал о ранении.       — Смотрю, ты сам справился.       — А, да там всего порез от ножа. Крови много, но не страшно, только мешается. А эта дурная кобыла удрала в глушь и залезла в бурелом, пока её достал, чуть глаза не выхлестал ветками. Вот и решил по пути подлечиться. Извините, что долго. Я правда спешил, — тут Килан бросил виноватый взгляд на Цит и поспешно вытащил из-за пазухи флакон с тёмным густым зельем.       Сэр Реймонд устало вздохнул, забрал зелье и кивнул.       — Хорошо. С тобой всё решилось, теперь Цит. Пока выпей это, медлить не надо.       Второй флакон он открыл сам и пропитал его содержимым, больше похожим на воду, широкий льняной бинт.       Густое зелье пахло какими-то травами и обожгло горло. Не как медовуха, а скорее как если бы Цитаэр вдруг решила проглотить крапиву. Жар, зародившийся в горле, быстро стал распространяться по телу и добрался до ожога. Но, против ожидания, не причинил новой боли. Повреждённую кожу чуть щипало, но это странным образом успокаивало. Словно просто отступил мороз.       А потом на рану лёг влажный бинт. От него сильнее всего пахло полынью. Стало чуть прохладнее.       — Вот так. Подержи его немного, пока не высохнет, а мы пока проверим лошадей и займёмся иллатами.       Тела, стащенные в одну кучу, пропитали под собой кровью снег.       Килан несколько раз обошёл их, что-то разглядывая, а потом утвердительно кивнул. Тогда сэр Реймонд с величайшей осторожностью достал из кожаного мешочка, испещренного незнакомыми символами, талисман. Цит таких никогда раньше не видела: маленький резной медный кубик, из которого торчало запаянное стеклянное горлышко. Сбив верхушку горлышка, он тут же бросил талисман в центр груды и отошёл на несколько шагов.       Взвилось пламя. Ревущее, алое и поначалу совсем не дающее дыма, оно сразу же охватило тела, бешено разгораясь с каждым мгновением и расползаясь даже по кровавому снегу.       Цит, испугавшись, отпрянула, хоть и так стояла далеко. Бинт едва-едва высох, поэтому ей всё было прекрасно видно. Но сэр Реймонд покачал головой:       — Это Тёмный огонь. Он будет гореть только пока рядом есть живое. Снег его остановит.       — Зачем?..       — Разжигать погребальный костёр или копать могилу здесь слишком тяжело, а бросить тела просто так — кощунство. Остаётся только это. Крайняя мера.       Огонь продолжал пировать. На месте кровавых луж остались только оплавленные белоснежные углубления.       Лицо почти перестало болеть, и под пальцами ощущалась гладкая, новая кожа. Зато прежние непонимание и злость — остались. Иллатов было не жалко. Иллатам хотелось мстить, а не упокаивать их по-людски.       — Они не заслужили этого. Они и так умерли быстро. Стали бы кормом для зверей, да и всех делов. Это даже не люди… так, подобие.       Сэр Реймонд обернулся и посмотрел очень внимательно и серьёзно. На виске у него запульсировала жила, но это было единственным признаком гнева. Потому что заговорил он очень спокойно и размеренно, не отводя взгляд.       — Есть такая старая хаанская легенда. К сожалению, я узнал о ней слишком поздно. Давным-давно жил в золотом дворце в неприступных горах дракон. Он нападал на окрестные земли и грабил их, пожирая народ, забирая везде драгоценности и красивых девушек. Никому вокруг не было от него покоя. Многие герои уходили, чтобы сразиться с ним, но никто не возвращался. Однажды дракон напал на очередной город, разграбил его, похитил дочь шаха и сжёг посевы, оставив жителей ни с чем. Тогда младший сын шаха взял меч и отправился искать чудовище. Много дней и ночей брёл он по пустыне, изнывая от жажды. Много часов карабкался он по отвесным скалам, чтобы добраться до дворца. Наконец, взойдя на золотую террасу, он не смог сдержать изумления: стольких богатств не было ни у хаанского сетхана, ни у заморских царей, ни у самого восточного императора. Внутри комнаты были завалены золотом, серебром и самоцветами, и только в холодном сыром подвале лежали тела обесчещенных и убитых девушек — в том числе сестры царевича. Обезумевший от горя и гнева, он выхватил меч и бежал до самого главного зала, где на куче драгоценных шелков спал змей. Не мысля себя царевич начал рубить его на мелкие кусочки, вонзая меч между чешуёй раз за разом. Дракон кричал человеческим голосом и молил о пощаде, молил хотя бы дать ему быструю смерть — но тщетно. Наконец, когда последний раз чудовище дёрнулось в агонии, царевич отдышался и огляделся. И понял вдруг: он убил хозяина дворца, а значит, все богатства его. Он может унести с собой сколько и чего угодно и вернуться, и унести ещё. Он может найти драконий гарем и забрать оттуда всех красавиц, по одной на каждую новую ночь. А может и вовсе поселиться здесь и быть шахом, чему никогда не бывать дома. И сможет казнить и миловать. Но он не знал, что в то мгновение, как змей испустил дух, сам царевич стал покрываться чешуёй. Тело его вытягивалось, зрачки сужались, пока он попирал ногой изуродованное тело. И когда он схватился за длинные витые рога, чтобы скинуть тушу дракона вниз, на острые скалы, он вдруг с ужасом увидел, что руки его стали когтистыми лапами. И в полированном блюде отразилась ужасная морда вместо человеческого лица. Царевич понял: убивший дракона сам станет драконом. Убивший дракона всегда становился им, ведь на острых скалах внизу белело множество огромных костей. Едва только увидев их, он схватил свой меч и бросился на него, пока хотя бы сердце оставалось человеческим. Тогда дворец разрушился, пленницы вернулись в одночасье по домам, а богатства рассеялись по пустыне. Но ничто уже не могло упокоить царевича как подобает, и дух его навеки оказался прикован к змеиным костям.       Повисла тишина. Килан не выглядел удивлённым, но отвернулся, разглядывая погребальный костёр. Сэр Реймонд молчал выжидательно. Цит чувствовала себя так, будто на неё с размаху уронили каменную плиту. Сразу вспомнилась и гробница в лесу, и предупреждение о том, что случается с теми, кто выбирает вечный бой.       — Но ведь… он стал драконом лишь когда пожелал забрать себе все богатства?       — Он был обречён ещё пока рубил врага, не считаясь с совестью. Жестокость и жадность всегда идут рука об руку. Зло никогда не будет ответом на зло. Забирая жизнь бесчестного врага, ты избавляешь мир от жестокости. Пытая его — преумножаешь беды. Аликари — не просто бог войны, он бог справедливой войны. И Миара всегда стоит по правую его руку.       Цит не ответила. Всё это было как-то неуютно и как будто неправильно. Она всё ещё помнила и ту сожжённую деревню, и людей в форте. Помнила, как кричала женщина, от которой не осталось потом почти ничего.       Цит не была уверена, сможет ли сама хладнокровно кого-то пытать, но сомневалась, что тот, кто может, совершает такой уж большой грех.       — Однажды ты поймёшь, я надеюсь. Это приходит с опытом.       — А кто определяет справедливость?       Сэр Реймонд только улыбнулся.       Когда огонь догорел, на идеальной белизне остались лишь борозды, железные заклёпки, кинжалы и мечи. Клинки были сброшены в реку, а остальное — присыпано снегом.       Солнце едва выползло в высшую точку, когда они тронулись.       Дорога, тянущаяся от деревни, ныряла под лесной свод сильно восточнее места схватки. Укатанная широкими санями, подмороженная, она ощущалась непривычно ровной после многих дней целины и бурелома. Идти было так легко, что Цит без проблем шагала рядом с лошадьми, оглядываясь по сторонам.       Боль утихла, хотя повреждённая сторона мёрзла куда сильнее здоровой. Да ещё оказалось, что без ресниц солнце слепит слишком сильно. Но в остальном можно было выдохнуть.       Снова воцарилась тишина, нарушаемая только скрипом снега, и Цит вдруг остро ощутила, что соскучилась по родным краям. По шуму большого города, по свисту ветра в скалах и далёкому плеску воды, которую прилив гонит в речную губу. В такие суровые морозы вставал лёд, но прилив неизменно ломал его от устья до середины, а у реки намерзали огромные глыбы, и волны звонко бились в них, исходя паром.       В густом кэлльском лесу тишина давила чем дальше, тем сильнее. Весны здесь хотелось особенно. Может, хоть весной всё не такое одинаковое?       Вечером тоску из головы выбили, причём буквально: тренировка затянулась, и сэр Реймонд гонял обоих своих учеников нещадно. Если верить ему, сегодня они оба делали неправильно вообще всё.       Цитаэр, правда, и сама видела, что ошибается почти в каждом движении, словно утренняя схватка напрочь лишила её сил. Да и Килан махал мечом лениво и без воодушевления, хотя под конец, уже обезоруженный, от души заехал Цит кулаком в челюсть, повалив в снег.       Из глубокого сугроба звёзды казались выше и кружились как снежинки в буран. В голове гудел набат, а во рту стоял мерзкий железный привкус — уже почти привычный.       Килан навис сверху и осторожно ткнул её носком сапога в голень.       — Эй, ты жива? Вставай, а то примёрзнешь.       — Да мне неп-охо…       — Ага. Вставай давай, — он протянул руку.       У костра и правда было лучше. По крайней мере, теплее.       Цит сидела в обнимку с ножнами и смотрела в огонь. Нет, всё-таки хорошо. Спокойно, уютно. Не дома, но — хорошо.       — Голова прошла?       — Да. Не бойся, не разбил.       Килан пробурчал под нос что-то про дерево, которое не бьётся, но под строгим взглядом сэра Реймонда осёкся.       — Ну не специально же я. Теряешь меч — дерёшься руками. Или ножом. Но случай не тот, согласитесь.       — К удару вопросов у меня нет, удар хороший. Между прочим, учись, Цит. Пригодится когда-нибудь, это на близком расстоянии быстрее, чем доставать нож. А вот грубишь ты зря. Шутки шутками, но проигрыш был не глупым, вопрос навыков.       Килан нервно фыркнул.       — А встреться мне её семья, мне бы ещё и морду поправили, ага. Ладно, ладно, был не прав, готов на реванш, если осилишь, Цит.       — Была бы рядом моя семья, мне бы и меч в руки не дали, забыл? Да то, что я с двумя мужчинами в какой-то глуши сижу, уже повод для резни. Хотя в моей семье мужчины так себе дерутся. Вообще ни разу не видела, только ерунда мальчишеская. А, вот жениха моего старший брат разок поколотил, было дело, да… — она поняла, что заговорилась, и резко замолчала. Только поздно.       — Значит, — сэр Реймонд невозмутимо отломил кусок сухаря, — у тебя по меньшей мере два брата, так? И жених. Или уже муж?       Цит обречённо вздохнула, пряча взгляд.       — И очень длинный язык. Жених. Только он был.       — А куда делся?       — Килан.       — Да нет, всё в порядке. Умер он. Я чуть-чуть не успела стать вдовой. Свадьбу уже назначили, а потом его забрали в армию. И почти сразу убили. Вот после этого мы, в общем-то, и решили бежать. Оказалось вдруг, что война очень близко, вот прямо на соседней улице. Если могут забрать единственного сына, то и моего брата могут. А то и отца, кто их знает.       Слова были отрешёнными, почти шутливыми, но в груди разливалась чёрная тоска по всему, что теперь безвозвратно утеряно. Словно тогда была совсем другая жизнь совсем другого человека.       — Твою ж. Извини. Не подумал. Ты его любила, наверное?       — Килан!       — Да ничего страшного.       Любила ли она его?       Когда-то Исхиль и Маяр днями напролет носились по улицам, дразнили собак на рынке или чаек на скалах, путались под ногами в порту, купались в море. Иногда в большой компании таких же бестолковых детей. Иногда — вдвоём.       Однажды Маяр прибежал к ним домой и утащил Исхиль, взахлёб рассказывая о новом-ты-не-поверишь-каком-месте, которое он нашёл, когда с сёстрами ходил за морошкой.       Новым местом оказался лаз в глинистом обрыве над рекой. Лаз вёл в каменную пещеру с несколькими камерами, которую они пытались исследовать, почему-то вдвоём, хотя всей ватагой точно было бы интереснее. Шёл мелкий дождь, и очередной пласт глины обвалился, перекрыв вход. Выкапывались они долго. Зарёванные вывалились наружу на закате, отмывались в ледяной реке и больше никому про новое место не рассказали. Потом в этой пещере умер кто-то из детей гончарной артели, и в ту сторону ходить вообще запретили.       А однажды Маяр отбил у тех самых рыночных собак младшего брата Исхиль, пока та лихорадочно металась, не зная, чем их отогнать.       Они много времени проводили вместе в детстве.       Но любила ли она его?       В тот страшный вечер, перед отправкой её жениха к войску князя, движима ли она была чем-то кроме любопытства и страха перед будущим? В те греховные перед лицом богов минуты была ли она с Маяром сердцем или только телом?       Оглядываясь назад, она точно знала, что Маяр её любил. Может быть даже с самого детства.       Вернувшись из воспоминаний в морозную кэлльскую ночь, Цитаэр пожала плечами.       — Он был мне добрым другом, и я была рада пойти за него. Но не случилось.       Килан совсем смутился и вдохнул через плотно стиснутые зубы.       — Извини…       — Ничего. Это было давно.       Это было чуть меньше года назад.       Но всё равно всё в порядке. Ничего страшного. И у неё совсем не болело под сердцем, и совсем не сжималось от отчаяния горло.