Рождение убийцы

Утром, несмотря на головную боль, а в чём-то даже благодаря ей в Готфилде проснулась жажда деятельности. Так бывает иногда, когда, скажем, долго ноет и болит зуб – и ты сперва откладывавший его лечение, боявшийся этого момента, начинаешь вдруг, понимая, что оно всё равно неизбежно, стремиться разделаться с бедой как можно быстрее. При том, что встал Джереми поздно, ещё до обеда он успел выйти в город и обзавестись картой всех прилегающих к Куябе окрестностей. Более того, очно разведать, куда ведут отходящие от главной площади основные дороги. Он немножко опасался того, что ему на пути повстречается Джордж, но, слава богу, юноши не было… Возвратившись в «Реал», Готфилд переговорил… нет, не с мужчиной на стойке, а со швейцаром – они, как правило, осведомлены куда лучше и готовы за скромное вознаграждение подсказать любознательному туристу всё, что нужно, относительно города. Джереми, естественно, интересовался полковником Флоришку: чем он занимается, где и как живёт? Швейцар отвечал охотно и подробно. Готфилд, правда, опасался и даже был почти убеждён, что содержание этого разговора довольно скоро станет известно самому барону. Но убийца не был намерен давать жертве времени на принятие каких-либо контрмер. Всё случиться этой самой ночью! Он пойдёт – и исполнит необходимое! Вручив сразу же широко заулыбавшемуся швейцару банкноту в 10 мильрейсов, Джереми возвратился к себе. Хотелось есть – вчера он толком не ужинал, только пил, а сегодня проснулся уже после окончания завтрака и сразу вышел из гостиницы. Но Готфилд не спешил заказывать себе обед в номер. Вместо этого он стоял у окна, полуприкрыв глаза, и давал самому себе тщательную ревизию – телу, воле, контурно вырисовывающемуся в уме плану действий. Голова была уже совершенно легкая – спасибо продолжительному моциону по свежему воздуху. Все прочие части организма Джереми также уверенно рапортовали о своём отменном состоянии – и продемонстрировали его на деле, когда Готфилд на всякий случай сходу совершил, резко оторвавшись от подоконника, серию довольно непростых упражнений. Одним словом, никаких видимых последствий от вчерашнего не осталось. И всё же Джереми вспоминал о своей одинокой попойке с неприязнью и злобой. Это был срыв. Слабость, которая гораздо опаснее какого-нибудь простого физического недомогания. В последний раз Готфилд так пил тогда, когда императрица Марианна… Нет! Не стоит сейчас об этом вспоминать! В любом случае, тот повод был неизмеримо серьёзнее. А здесь – короткий разговор с мальчишкой (никакой он не шпион, если Джереми ещё хоть что-то способен понимать в людях) – и ты уже был не способен вполне держать себя в руках. При этом собранность и самоконтроль для тебя – самое важное оружие! Без них не видать победы! Готфилд лёг прямо на пол, приказал сердцу замедлить ритм, реже и глуше стал делать вдохи и выдохи. Минимум движения. Вот так он будет выжидать с винтовкой на ветви какого-нибудь местного дерева. Если надо – два, три, пять часов, хоть целые сутки, уподобившись змею, пока Флоришку не покажется в зоне видимости. Самая разумная и безопасная тактика. И нужно тут только одно – выдержка. Самообладание… Удерживая себя на тонкой грани между обмороком и предельной расслабленностью, Готфилд – медленно, ведь мозг тоже испытывал дефицит крови, но очень рельефно, будто чётки в руках перебирая, осматривал ключевые точки в заготовке, полуфабрикате своего замысла, шлифуя и обтачивая каждую из них. Итак, от Куябы до поместья полковника чуть больше 30 километров, и почти вся последняя треть этой дистанции – его частные владения. Теоретически в рамках местного законодательства нет ничего предосудительного для туриста в том, чтобы зайти на чьи-нибудь земли, если он сможет доказать, что сделал это не намеренно, а по незнанию. Поскольку демаркированы громадные латифундии только на картах, то, как правило, сделать это нетрудно. Но только не в данном конкретном случае. Люди барона очень резко и грубо обходятся с любыми незнакомцами и чужаками, а по пробирающемуся в ночное время суток человеку, скорее всего, откроют огонь без предупреждения. Это Готфилд узнал от Мануэля, швейцара «Реала». Возможно, он мог бы сообщить и больше, но Джереми решил проявить осторожность. Уж очень подозрительными тогда вышли бы расспросы. Настолько, что бразилец вполне мог бы обратиться в полицию, или, ничего не дожидаясь, немедленно проинформировать Флоришку – и вот тогда положение Готфилда очень осложнилось бы. Так Джереми выдавал себя за энтомолога, который специально приехал сюда ради какого-то там ужасно редкого вида ночных мотыльков (название которых на латыни он откровенно выдумал на ходу) и страсть как хочет пронаблюдать в естественных условиях их процесс роения. Ну, или как-то в подобном духе. Уже после Готфилд припомнил, что, кажется, мотыльки вовсе не роятся. Впрочем, швейцара его слова убедили. Или, скорее он был готов сделать вид, что верит британцу с забинтованной головой, коль скоро тот платит. Мануэль в принципе считал, что не знающему здешних мест ingles вообще не место ночью в чаще, а уж туда, куда собирался Готфилд, и вовсе может отправиться только sou louco – безумец. В сущности, если бы речь шла о ком-то другом, а не о Джереми, то он бы был совершенно прав. А так оставалось только поблагодарить за совет, порасспрашивать ещё под видом чистого любопытства (а что это за такой страшный человек там живёт, да почему у него такая многочисленная охрана?), а после опираться уже на другие источники информации. В первую очередь на карту. 30 километров за ночь теоретически были Готфилду более чем по силам. Но вот если принять во внимание, что 10 из них придётся двигаться по мангровому болоту… Прорыв по дорогам Джереми окончательно исключил – и даже не столько из-за того, что проникся описаниями, сделанными Мануэлем, а в силу понимания того факта, что, если у него и получится разгромить последовательно пару сторожевых постов и миновать мобильные отряды, то вот совершить это незаметно не выйдет никак – и люди Флоришку непосредственно в поместье окажутся загодя предупреждены об атаке, равно как и он сам. Барона могут спрятать, а то и вывезти. Нет, единственную надежду даёт внезапность. Она предполагает бездорожье, а то в свою очередь требует резерва по времени. Одним словом, хорошо бы часть маршрута преодолеть не пешком на своих двоих, а на каком-нибудь транспорте. Самым очевидным вариантом было банально воспользоваться такси. Единственное что, конечно, нельзя заказать его до неизвестной точки в чистом поле. По счастью практически там, где Джереми и было нужно, на карте была обозначена плантация с небольшим посёлком под названием Вилла Цитрино. Если выгрузиться там, то до первых постов будет ещё больше полутора километров. Визуально на такой дистанции ночью его будет невозможно засечь, хотя бы даже и при помощи бинокля. Он пройдёт метров двести вперёд по дороге, а затем сойдёт левее и углубится в лес… Там он отыщет подходящую наблюдательную позицию, затаится до утра, а после, как только дон Флоришку выйдет на свежий воздух, снимет его одним единственным выстрелом – и тут же уберётся восвояси самым быстрым темпом, на который только будет способен. Да, вот его план… С этой мыслью, поставив её, как точку в предложении, словно гвоздь по самую шляпку вогнав – и заколотив, запечатав до востребования воображаемый ящик с рассуждениями, Готфилд вышел из своего искусственного анабиоза. Мало того, он решил запустить себя с места в карьер в максимальном темпе. Вся его внутренняя сила, вся способность повелевать частями собственного тела, собралась и отдала громогласную команду – вперёд. И Джереми вскочил, оторвавшись от пола почти чистым усилием воли, будто незримым рычагом! Подпрыгнув как лягушка, выбросив стороны ноги и руки, он подлетел на высоту в половину собственного роста – и тут же приземлился, перекувыркнувшись, помчался в сторону душевой. Свойственное двуногому существу положение Готфилд принял только на ходу, а первые несколько метров преодолел всё ещё оставаясь на четвереньках. Он достиг стены, кажется, не столько открыв, сколько вышибив хлипкую дверь, выдохнул, дотронувшись до холодного кафеля ладонями, удовлетворённо улыбнулся. А в следующий миг схватился за собственную грудь. Его внутренний мотор не желал униматься. Сердце бешено колотилось, грудь ходила ходуном, в голове стучало, в руки и ноги тоже вступило от стремительно увеличившегося давления, заставляя их судорожно сжиматься. Со злостью и недоумением Джереми обратил свой мысленный взор на непослушный орган. Всё! Довольно! Хватит!!! СТОП! И сердце остановилось… Готфилд пришёл в себя на полу. Голова болела: затылок - от удара и виски – от чего-то ещё. Он встал, пошатываясь, не без труда присел на край фаянсового айсберга ватерклозета, смочил лицо водой из раковины. И вдруг наитием понял, что выжил, в общем-то, случайно. Вот прямо сейчас, минуту назад, он мог не очнуться. Даа… А ведь ты уже почти забыл об этом. Обратной стороне медали, издержках твоего дара. И хорошо, пожалуй, что волей случая спустился на землю. Где власть – там ответственность. Твоё тело бессильно спорить с разумом, оно – раб, всецело послушный приказаниям созания. И, если даже команда будет убийственной, это его не остановит. Ты серьёзно нарастил свою физическую силу, натренировался, тебе доступны практически все скрытые резервы, заложенные в человека. Однако всё равно есть предел, за которым – разрыв аорты, неосознанный суицид. Дух бодр, но плоть слаба. Так говорил евангелист Матфей. И да, сейчас ты скажешь себе, что станешь осторожнее, начнешь беречься. В какой-то мере так и будет – скажем, настолько резкого, как сейчас, перехода от покоя к исступлённой активности ты впредь постараешься избежать. Но в целом… Сколько должно быть маленьких трещинок, чтобы они слились с неизбежностью в одну, и целое раскололось на части? Ты не знаешь сейчас – не получится ответить на этот вопрос и в будущем. Да, силы тела – не вода в сосуде, которую можно просто вычерпать, они возобновляются. Человек непрерывно латает и закаляет самого себя. Но в этом и есть вся суть. Ловушка. Если сумма постоянна, то легко делать прогноз. А так… Пожалуй, с уверенностью можно заключить только одно: однажды наступит день, когда ты, Джереми Готфилд, сам себя прикончишь. И подведёшь дело к такому скорбному концу тоже исключительно самостоятельно. Впрочем, это всё, конечно, если кому-то другому не повезёт разделаться с тобой раньше… С этими мыслями – о собственной бренности, о том, что победы столь же верно сводят его в могилу, как и поражения, Готфилд и провёл остаток времени до того момента, когда к отелю Реал подъехало вызванное им такси. Впрочем, странным образом это не ослабляло, а укрепляло настрой Джереми. На удивление молодой черноглазый водитель получил от клиента наказа везти его к Вилле Цитрино. Закат под крики немыслимого множества разных птиц, доносящиеся со всех сторон, они встретили в пути. На мир опустились сумерки. Пожалуй, в эти минуты Готфилд сравнил бы самого себя с эдаким воином-норманном, медленно плывущем по серо-стального оттенка морю (такси переваливалось на ухабах часто, но на удивление плавно, так что сравнение с ладьёй викингов было уместно). Что ждёт его впереди? Черви и смрад? Прекрасные валькирии? Поживём – увидим. Никого не минет чаша сия. Однажды… А сегодня я сделаю то, что нужно. То, что умею. Когда высадившийся Джереми рассчитался с водителем (и дал ему немного сверху на чай за неназойливую молчаливость), впереди уже только догорал самый край неба, да алели отдельные просветы между стволов деревьев. Посёлок Готфилд обошёл стороной, сразу же перебравшись на противоположную сторону дороги. Спуск в кювет, метров пять-десять в сторону – и тут же началась хлябь. Пока ещё не озеро и даже не настоящее болото, но прикрытая спутанной травой влажная жижа, бурая и вязкая. У куста в полусотне шагов лежало пять или шесть здоровенных коричнево-зеленых ящеров с характерным гребнем на спине. Они, к слову, были ещё одной причиной, по которой Джереми для работы было избрано ночное время суток. Как ему помнилось, аллигаторы – рептилии, а значит – хладнокровные. Соответственно, ночью активность их должна быть снижена до минимума. Эти как будто подтверждадли его теорию – совершенно неподвижны, спокойны. Но совсем со счетов их лучше не сбрасывать. В небольшой брошюрке о Пантанале, которую Готфилд приобрёл сегодня, наряду с картой, сообщалось не без гордости, что популяция этих реликтов древних эпох в провинции Мату-Гросу составляет 20 миллионов – во много раз больше, чем число её человеческих обитателей. Наткнуться на одного из милых зубастиков в темноте и тесноте леса с его затонами… Не лучшая перспектива. Джереми планировал какое-то время пользоваться фонарём, но на финальном отрезке, приближаясь к вилле полковника, его всё же придётся загасить… Кроме крокодилов среди опасных хищников здешних мест значились ягуары и пумы, но Готфилд был почти уверен, что вероятность случайно повстречать этих больших кошек во время одноразового вояжа, равна величине, не сильно отличающейся от нуля. К тому же здесь уже на стороне Джереми разнообразное стреловое вооружение, хотя, конечно, излишне громкий шум пальбы будет равносилен провалу. Ладно, к чёрту! Почти комично хлюпая при каждом шаге, Готфилд приближался к опушке. Воды прибывало. Скоро она стала доходить Джереми до щиколоток. Потом – едва не до колена. Естественно, как ни была хороша его обувь, всё немедленно вымокло. А дальше последовало несколько часов непрерывных, но разнообразных мучений. Сперва Готфилд решил обойти глубокое место. Он прошагал в сторону от дороги километра полтора или два, в процессе несколько раз натыкаясь на крокодилов, некоторые из которых были куда более бодрыми, чем Джереми надеялся. Один раз из-за этого Готфилд дернулся – синхронно с зубастой пастью водного хищника – и чуть не пропахал борозду носом в топкой грязи: удерживать равновесие оказалось в здешних условиях не так уж просто. Пришлось опереться рукой – и она тут же оказалась измазана чем-то вроде тины. Дальше, впрочем, жижа кончилась – поскольку вообще всякая почва пропала, скрывшись под водой. Вместо того, чтобы просто нормально войти в лес (а ведь это было бы только началом настоящего дела!), Готфилд, ища более удобный участок, потратил прорву времени на то, чтобы в итоге очутиться в тупике. Самом буквальном: теперь его отделяло от цели настоящее озеро, где по его первым прикдкам имелись и такие места, где он вовсе не достал бы ногами до дна и должен бы был пуститься вплавь. И это при том, что на карте, конечно же, здесь вовсе не было обозначено никаких водоёмов! Плюнув в направлении ближайшего аллигатора, который не счёл нужным отвечать на это вопиющее проявление хамства, Джереми побрёл назад. К этому моменту уже совершенно стемнело. Из-за того, что погода стояла облачная, Готфилд без фонаря не видел ни зги, да к тому же ещё и начал заметно мёрзнуть. Вокруг него роем вились комары и мошка, а попытки отмахиваться от гнуса приводили к тому, что руки цепляли какие-то высокие травяные стебли и становились от них мокро-склизкими. В целом убийца Ордена гиасса уже отсырел насквозь. Несколько раз Джереми по пояс проваливался в трясину и с чавкающим звуком вытягивал себя из неё. Готфилд уже жалел, что, наплевав на буро-зелёных хозяев Пантанала и тяжесть поклажи, не переплыл сравнительно чистое и открытое озеро. Теперь кругом простиралось форменное болото, где невозможно было делать ничего, кроме как медленно перетаскивать себя из лужи в лужу, раздвигая режущие кромки местного эквивалента осоки. Найти то место, где он начинал, у Готфилда не выходило. Окрестности определённо выглядели иначе. Вообще у Джереми возникло дикое чувство, что за время его колобродства воды прибыло – и довольно много. Когда Готфилд, ругаясь почём стоит свет, с грехом пополам добрался до кромки деревьев, ему хотелось найти хоть какую-то сухую кочку, развести огонь, отогреться, но пламя, а главное дым незамедлительно выдали бы охране Флоришку факт присутствия в лесу охотника. Если, конечно, после всех дурацких своих злоключений он ещё имеет право так называться. Да и в любом случае идея была заведомой утопией! Ничего сухого здесь нет и в помине! Тёмная до сосущей черноты чащоба обещала, что по сравнению с тамошним адом все предшествовавшее покажется прогулкой. Как Готфилд ни напрягал зрение, но видел он только на пару метров от себя. Попытка продвинуться на десять шагов вглубь продемонстрировала, что там воды ничуть не меньше, чем на более открытой местности. Да, придётся прибегнуть к последней надежде – иначе точно выйдет позорный провал. У Джереми имелся тепловизор, который мог играть роль прибора ночного видения. Только вот был один нюанс – бешеное биоразнообразие пантанальских джунглей. Насыщенные жизнью до крайнего предела, они неизбежно должны были всюду бликовать её огнями. Сотни и тысячи птиц, мелких млекопитающих и обезьян, даже рыб в толще вод, сияли разного размера лампочками, танцевали и перемешивались. При этом самое нужное и важное – место, куда ставишь ногу, оставалось почти таким же тёмным, как и раньше. Тем не менее, Готфилд извлёк из рюкзака драгоценный механизм, лелея одну единственную отчаянную идею. До сих пор его способности не помогли Джереми ни на грош. В чём-то даже наоборот подвели его, потому что, рассчитывая на них, он то и дело себя переоценивал. На практике же никак не выходило подменить силой и выносливостью опыт. Если сравнить его с местными жителями, теми, кто уже давно был вынужден сживаться с местным климатом и рельефом, то они наверняка дали бы Готфилду сотню очков вперёд. Теперь же Джереми решил, что его шанс может быть только в том, чтобы сделать нечто такое, чего никто другой не сможет принципиально. Придумать некий новый способ преодоления препятствий… Легко сказать! А какой? В том-то и загвоздка. Как чисто теоретически можно быстро перемещаться в джунглях? Кто это умеет? Разве только всякие лемуры, приматы и Тарзан из известной серии приключенческих романов. Вот последний-то и навёл Готфилда на итоговую мысль. Воспитанный обезьянами главный герой умел, подобно им, перескакивать с ветки на ветку, используя лианы, или просто мощным прыжком. Понятно, что это – вымысел. Мало просто подражать предкам человека для подобных фокусов – надо иметь схожее с ними строение: способность хвататься как верхними конечностями, так и нижними, иначе расположенный центр тяжести и много чего ещё. С другой стороны акробаты, воздушные гимнасты, пускай и после долгих тренировок и в неизменных всякий раз условиях цирка могут демонстрировать такие вещи, которые по силам не каждой обезьяне. А у него, Джереми Готфитлда, сверхчеловеческие возможности. Верховой путьобладает множеством плюсов. На древесных кронах не водятся аллигаторы. Вышла луна – и теперь там гораздо лучше естественное освещение, в то время как тут, внизу, даже в середине солнечного дня будет царить полумрак. Если вдруг всё же какие-то патрули пробираются временами и сюда, в эти гиблые дебри, то они точно не будут подозревать человека в раскачивающейся на высоте в полтора-два десятка метров фигуре. А главное – в испещрённых корневищами и буреломом мутных водах, где сейчас завяз Джереми, невозможно передвигаться быстро. Никому. Ни зверю, ни человеку – разве только каким-нибудь вёртким и мелким водоплавающим существам. Продолжая двигаться так, он доберётся до цели через добрую пару суток – совершенно измождённый от этого путешествия и от голода, ведь еды Готфилд с собой не взял. Да, наверху тоже свои опасности – и самая главная: риск сорваться и упасть. Но дело того стоит. Джереми должен попытаться. Первым делом Готфилд решил забраться как только можно выше на ближайшее дерево и осмотреться. Вышло не сразу. Без тепловизора кругом были только самые смутные очертания. Он ещё как-то различал, где сучок, а где дупло. Но, например, скользкий, сшелушивающийся лишайник, из-за которого Джереми дважды едва не рухнул на землю, рассмотреть было нереально. С прибором же мир преображался – и вылетевшая из гнезда прямо перед носом у Готфилда потревоженная птица превращалась в световое шоу, способное довести человека с соответствующей предрасположенностью до эпилептического припадка. Большой проблемой были сухие ветки, которые изредка, но появлялись – и обламывались при попытке на них опереться. Так или иначе, но потратив минут пять, Джереми очутился на довольно солидной высоте. Внизу под ним клубилась темнота. Над головой – несколько птиц, на большой скорости снующих по небу туда-сюда, большое рваное облако и луна. А вот разобрать, что впереди не так просто. Очертания ветвей ближайших деревьев Готфилд различал ясно. Степень их надёжности оценить было гораздо сложнее. Крупные, толще ноги Джереми, ветки при этом перекрывались множеством мелких и острых. Прыгнуть прямиком туда… это казалось равнозначным тому, чтобы самого себя насадить на рапиру. Мощных и толстых лиан, какие описывались в Тарзане, нигде не было. Вместо них в изобилии произрастали какие-то местные аналоги вьюнков – цветущие, ароматно пахнущие, но едва ли способные выдержать даже вес кошки. Значит, придётся-таки просто без всякой подстраховки изображать белку-летягу… Пока Готфилд собирался с силами, на ум пришла ещё одна неприятная мысль – как на ходу проверять общее направление движения? Если внизу ещё можно было пытаться выдерживать прямую линию, постоянно уточняя своё местоположение при помощи компаса, то здесь… В некоторых случаях прыжки вбок будут просто неизбежны – если дерево прямо по курсу окажется слишком далеко отстоящим, тонким, или просто крайне неудобным. Да и в принципе в ритме безумной скачки просто нереально хоть немного не утратить ориентацию в пространстве. Всякий раз останавливаться? Но ведь весь смысл затеи – именно что в выигрыше скорости, в непрерывных обезьяньих прыжках! В противном случае темп здесь будет ничуть не выше, чем в оставленном с такими бурными надеждами болоте. Появилась предательская, трусливая идейка – ещё не поздно спуститься и вернуться обратно в город, в отель. Легенда об энтомологе, теоретически, позволит. Продумать всё заново, подготовиться лучше… Да? И как именно? Что такое ты родишь, до чего не дошёл до сих пор? Обычный испуг, выдающий себя за благоразумие… Нет, старина! Ты прыгнешь! Прямо туда, на вот ту ветку, чёрт тебя раздери! Готфилд уже напружинил ноги и слегка развёл руки, чтобы точно ухватиться за что-нибудь, если всё же случится недолёт, илиего отвелечёт какая-то помеха, но задержался, осознав вдруг кое-что важное. Настоящий наёмный убийца, киллер-профессионал, сейчас ушёл бы. Из жадности и нежелания лишний раз рисковать собой. Игра в Тарзана – за отдельную плату. Ведь для него заказ как таковой не интересен, лично ему безразлично, будет устранена цель, или нет. Главное – выжить. И получить своё куш от того, кто предложит больше. Марионетка Ордена, человек, лишившийся своей воли, он тоже ушёл бы! Ведь главное – выполнить приказ. Непременно, любой ценой, каким угодно способом. И, если уверенности в успехе нет, но существует способ сделать всё иначе, надёжнее, то именно так и надо поступать. У инструмента нет гордости, он не бросает никому вызов – ни себе, ни другим, ни природе. А вот Джереми – ему было бы слишком стыдно перед самим собой отступиться. Ведь на самом деле всё это: полёт в Южную Америку, Пантанал, охота на Флоришку… Он же согласился и пошёл на это не просто от скуки! Преодоление. Очередная возможность испытать себя. Убедиться, что ты – человек. Со своей волей и дерзанием. Вот зачем! И значит… Готфилд прыгнул! Первый блин вышел не то чтобы комом, но далеко не идеально. Джереми не упал, не ударил в прямом смысле слова в грязь лицом, чтобы в ней же и захлебнуться, но довольно болезненно стукнулся плечом о ствол, уколол обо что-то левое бедро, а в целом довольно существенно отклонился от точки, в которую метил. Стараясь действовать как можно быстрее (чтобы буквально не успеть вновь ни о чём задуматься, и переменить решение), Готфилд прыгнул снова, а после – ещё раз. Система! Опыт! Привычка! И, чем больше раз позади, тем меньше страха. А значит - больше самоконтроля и выше шансы. Оказалось, что удерживать ритм дыхания даже сложнее, чем равновесие. После пятого скачка стали всё настойчивее сигнализировать об усталости ноги. Попытка дать им немного отдыха и воспользоваться всё же отыскавшейся лианой едва не привела к катастрофе: Джереми полетел на ней вперёд и приземлился ровно в тот момент, когда с треском переломилась ветка, за которую выше эта самая лиана цеплялась. Один раз он всё же упал – но, к счастью, ухватился обеими руками за громадный древесный гриб и, подтянувшись, залез обратно. На книжного Тарзана это всё походило только отчасти, а на обезьяну – тем более. Если ставший своим в Африке Джон Клейтон преодолевал значительные расстояния едва ли не с лёгкостью, и, во всяком случае, естественно, то для Готфилда это был адский труд, с которым не сравнится даже скалолазание. Интересно, насколько отличаются в этом разрезе джунгли Чёрного континента от южноамериканских? Может быть, здесь и Тарзан перетерпел бы немало неприятных минут? А? Может, там несчастному Джереми было бы хоть немного легче… Вот с примерно такими рефреном повторяющимися мыслями Готфилд и путешествовал сквозь Пантанал. Нет, определённый прогресс, конечно, был. Где-то к пятнадцатому разу Джереми понял, как лучше группироваться. К тридцатому – как правильно отталкиваться с учётом вездесущего ненавистного влажного мха. А ещё чуть позже он соорудил себе собственную лиану. Инструмент был донельзя простой. К отыскавшейся, хвала небесам, у него в рюкзаке прочной альпинистской верёвке Готфилд привязал на три самых хитрых узла, какие только знал, свой массивный армейский нож – к счастью у того было некое подобие гарды. Потом Джереми изо всех сил метал его в ту часть ствола, которая находилась на пять-шесть метров выше места, куда он желал попасть. И прыгал. Обычный человек сорвался бы сразу: под его весом нож просто вылетел бы из точки, в которую воткнулся. Готфилд же мог позволить себе одну попытку: после его бросков лезвие входило глубоко, почти по рукоять. Потом, правда, требовалось, соответственно, вытащить его после приземление. Иногда нагрузка несколько разбалтывала клинок. А порой приходилось попотеть. Темпы такого перемещения были ниже, чем у обыкновенных прыжков, но позволили хоть ненадолго переложить основную нагрузку с измученных ног на руки, а потом чередовать и менять способы. Было всё. И отклонения от маршрута, и змеи, одна из которых упала с сотрясшейся древесной вершины прямо Джереми на голову, и какой-то злющий синий попугай, который сперва чуть не оттяпал мощным клювом готфилдов палец, а потом, судя по всему, специально, взлетел выше и оттуда попытался обгадить незваного гостя. Предварительные временные расчёты всё равно оказались ни на что не годными. Частично из-за того, что пришлось-таки сделать получасовой привал – от непрерывной тряски и усталости у Джереми начался тремор. Но, в общем-то, все сроки были бы сорваны и без этого. Рассвет застал Готфилда в пути посреди леса. Повсюду стали стремительно нарастать всевозможные звуки природы, запорхали яркоцветные, как радуга, бабочки, птицы принялись совершать утренний туалет и чисть перья себе и своим парам. Но Джереми не обращал внимания на красоты и виды. Обливаясь потом, напряжённый, он мечтал лишь об одном – поскорее увидеть конец леса. Убедиться, что он вообще существует. Так-то можно бы было, благо освещения теперь предостаточно, сделать паузу, забраться на самый верх, окинув окрестность внимательным глазом по-новой переопределить собственное местоположение и направление на виллу. Но Готфилд остервенел. Его укусила какая-то древесная ящерица, рюкзак казалось, с каждой минутой всё больше набирал в весе. Яркий свет впереди между веток раздражал, резал глаза, бликовал, а главное – напоминал о его вчерашней самонадеянности. Опушка появилась как-то разом вдруг – Джереми точно выскочил на кромку обрыва. Да, нет сомнений. Там, через два-три дерева, лежит открытое пространство! Стараясь сократить до минимума любые звуки, Готфилд преодолел остаток расстояния, разместился меж двух перекрещивающихся ветвей, извлёк бинокль. И огляделся… Перед Джереми расстилалась... плантация. Он, правда, понял это не сразу: обширное поле густо поросло невысокими растеньицами, расположенными на первый взгляд совершенно хаотично. При этом все было белым, будто присыпанным снегом - после джунглей с их насыщенным зелёным и вкраплениями самых разных ярких цветов, этот пейзаж выглядел странно и чужеродно. Только когда Готфилду удалось засечь работающих людей, он догадался, что же перед ним. Хлопок. Тот самый, о котором в своё время говорил Гомиш, мол, только им и живет вся округа. Видимо, Джереми несколько отклонился-таки от пункта назначения и вышел к одной из делянок дона Флоришку, опоясывающих усадьбу и прилегающую к ней зону обширного естественного парка. Готфилд думал уже достать карту, чтобы уточнить, в каком направлении ему теперь смещаться вдоль кромки леса (вновь возвращаться в его глубину решительно не хотелось), когда он внезапно разглядел, кем же были работники хлопковой плантации. Ими оказались дети. Сосредоточенные неулыбчивые смуглые мальчики и девочки - все как один в потрепанных серых панамах и с не по росту большими мешками. Вообще ребятишки казались совсем ещё маленькими. Недетская концентрация на деле, быстрые на автомате работающие руки изрядно диссонировали с их возрастом и обликом. Так трудятся бывалые, опытные люди. Час был ещё очень ранний - прошло самое большее сорок минут от рассвета. А они уже здесь - и такое ощущение, что пришли не сказать чтобы недавно. Во всяком случае, в мешках уже явно приличное количество содержимого - за короткий срок столько не собрать. Это когда же они тогда встали...? Не сразу оторвавшись от бинокля, Джереми изучил-таки карту - и понял, что действительно съехал в своём движении к цели на сторону, причём сильнее, чём мог бы подумать. До виллы полковника нужно преодолеть ещё больше четырёх километров - это если двинуться вправо. С другой стороны, если преодолеть поле, располагавшееся на небольшой высоты холме, то можно существенно срезать путь, да и выйти на более выигрышном участке: дальше от дороги и главного въезда, где охрана была сильнее, а сторожевые вышки должны были стоять чаще. Так-то хорошо бы, но… Если спуститься незаметно с дерева Готфилд ещё мог, то вот дальше разве только ползком – однако хлопок как на зло растёт уж очень кучно. Его, несомненно, засекут. Да, тут нет никого, кто представлял бы для него угрозу, но о факте появления странного чудака немедленно доложат кому следует. Перебить всех? Если бы не дети, то, возможно, Джереми так бы и поступил, но их трогать он точно не станет. Переловить всех, или напугать, заставить собраться и сидеть в одном месте тоже не выйдет. Слишком уж много - только на первый взгляд человек тридцать-сорок. Кто-то непременно улизнёт. И, даже если ты и увидишь удирающую малявку, у тебя будет выбор: позволить ей уйти, либо застрелить из снайперской винтовки в спину? Нет. Надо возобновлять движение. Однако мысль о новых безумных прыжках заранее отдавалась во всем теле такой ломотой и недовольством, что Готфилд решился на небольшой привал - ещё чуток перевести дух и поразмыслить. Тем более, что скоро он понял - время теперь безвозвратно упущено и важным фактором быть перестало. До восхода солнца Джереми так и не успел занять позицию, откуда можно вести прицельный огонь, а раз так, то теперь нет особенной разницы между шестью утра и шестью вечера. Чтобы отчетливо различить человека на дереве, да ещё и без камуфляжа и с довольно габаритным, счастье, что хоть не блестящим, оружием, освещение более чем достаточное. Постепенно вызрела идея: дождаться, когда в работе у сборщиков наступит перерыв - и, пользуясь этим, все же проскочить через плантационный участок. На руку Готфилду был и начавший крепчать ветер, довольно заметно колебавший стебли. Если ползущий по-пластунски человек заденет их, то движение не вызовет особенных подозрений. Опять же, Джереми не был убеждён твёрдо, но предполагал, что и на хлопковой делянке должны быть какие-то обитатели, как бы люди не стремились изгнать их: грызуны, или птицы. И они тоже как-то перемещаются в пространстве. В общем, он форсирует поле. Рациональная, здравая идея. Вот только обнаружился в ней и крупный недостаток: дети никак не желали уходить. Они вообще не делали никаких пауз. Готфилд поначалу изредка, а потом уже практически непрерывно следил за маленькими хлопководами - и все более им поражался. За пару часов ожидания у самого Джереми успела заметно затечь спина и левая нога. Ребятишки же все это время буквально не разгибались: даже мягко говоря, тренированный Готфилд не был уверен, что ему легко бы далось нечто подобное. Шевелятся пальцы, руки опускаются в мешки. Монотонно, как у автоматов. Никто не пытается петь, как это часто показывают в фильмах про сельскую жизнь. Да что там – даже просто говорить, перебрасываться какими-нибудь короткими фразами! Хотя Джереми и не мог уверенно слышать на такой дистанции, но по визуальным наблюдениям ему казалось, что губы детей плотно сжаты и недвижимы. Дисциплина - как у солдат. Или заключённых. Каторжан. Последнее больше похоже на правду - вот и надсмотрщик здесь. Рослый латин в широкополой шляпе не делал ровным счетом ничего, кроме периодического поигрывания коротким, но толстым и плотным хлыстиком. Внимание на него почти не обращали, он тоже в работу сборщиков не лез, но все равно с точки зрения Готфилда роль его была гнусной. Джереми живо вспомнились слова ВВ о полковнике и его специфической «любви» к детишкам. Выходит, дон Флоришку охотно использует их и более прагматично. Надзиратель достал из внутреннего кармана куртки фляжку и сделал порядочный глоток. Потом нахмурился, поправил головной убор — солнце на открытом пространстве стало припекать довольно сильно. Латин огляделся, начал присаживаться, но потом выпрямился — видимо не решился ложиться из опасения помять и испортить собственность хозяина. А потом вдруг поднял голову и долгим оценивающим взглядом посмотрел в сторону леса. Готфлд напрягся — не его ли он рассмотрел в ветвях? Но нет. Смачно плюнув на землю, и почесав темный от щетины подбородок, надсмотрщик отвернулся. Наверное, хотел уйти вздремнуть под тень деревьев, но понял, что не сможет так полноценно приглядывать за маленькими работниками. Да, точно — и теперь негодяю явно хотелось на ком-то сорвать свою досаду: подойдя быстрым шагом к ближайшей группе сборщиков, латин зло выговаривал им что-то, потрясая правой рукой с зажатым бичом. Он ругался все громче, указывая пальцем на мешки ближайших детей, так что обрывки слов долетали даже до Джереми, а потом вдруг с силой ударил кулаком по спине мальчишку, который, наверное, посмел что-то возразить - тот рухнул на землю носом вниз. Этим, видимо, надзиратель удовлетворился и отошёл к краю поля, где без капли стеснения принялся справлять малую нужду. Упавший паренёк медленно поднимался на ноги. Остальные дети продолжали заниматься своим делом, явно привычные - ни намёка на паузу или хотя бы замедление. Чёрт подери! И что делать Готфилду? Так ведь можно и до второго пришествия просидеть на дереве! Злость по поводу ситуации, в которой оказался он сам, постепенно стала перековываться внутри у Джереми во что-то другое. Эти несчастные ребятишки... Совершенно очевидно, что трудиться на плантации до седьмого пота - не их собственный вольный выбор. Но ведь и рабства в Бразило-португальской державе нет, юридически они — свободные люди. Значит, их отдали сюда родители. Которых на это могло толкнуть только одно — бедность, крайняя нужда. Проклятье! Неправильно что-то устроено в мире, если здесь, в Панатанале, в этой обширной провинции бразильской, название которой Готфилд мог припомнить только с трудом (Мату-Гросу кажетсу), где свободной земли просто прорва - он с дирижабля видел все эти громадные тянущиеся под ним безлюдные просторы, кто-то нищенствует так жестоко. Настолько, что готов своих же отпрысков отдать в руки заведомым негодяям - таким, которые сняли бы с них кожу и продали её на рынке, если бы это было легально и принесло доход. Ведь тут — не пустыня, не каменистые горы. Здесь всё родит! Одних аллигаторов, чтоб их, целых 20 миллионов — и все эти рептилии чем-то кормятся, жрут кого-то: значит, в принципе живности и вовсе несметное множество! Джереми ещё как-то понял бы, смирился внутренне с тем, что такое зрелище, как здесь, открылось бы его взору где-то в перенаселённой Азии, в Индии, в Бенгалии, где постоянно кипит и клокочет людское море. Но тут... Когда Готфилд прилетел в Куябу, то у него было чувство скитальца, жертвы кораблекрушения, плававшего на утлой лодочке по странным, безумным водам, с островами, каждый из которых так же не похож на привычные для него места обитания людей, как Луна, а теперь выбравшегося на знакомый берег - упорядоченный и мирный. Он был не то в плену, не то в бреду - и вдруг возвратился в нормальный, реальный мир. Неведомо где сокрытое логово Ордена и солнечный городок с белыми стенами в обрамлении зелени казались противоположностями, двумя крайними точками на отрезке. И, если первая в душе Джереми прочно ассоциировался со Злом, то вторая по этой логике должна была быть Добром. Только вот на поверку выходило совершенно иначе. Сам факт существования Ордена, ВВ, то, что они сделали персонально с ним, затмил для Готфилда все остальное. Только Зеро мог стоять с ними на одной доске, на том же уровне. Чудовища, достойные друг друга. Они были дьяволами, Люцифером и Белиалом, желающими пожрать весь мир - и в этом конкурирующими. Джереми примирился с тем, что он сам служит одному из зол, только благодаря мысли о том, что тем самым обретает шанс уничтожить другое, ещё более ужасное. Хотя бы кого-то из двух погубить - уже победа, подвиг, а прочее - не важно, цель оправдывает средства. Самооправдание. Так это не выглядело просто возведённым в степень главного в жизни чувства желанием отомстить. Возникало даже ощущение некоего жертвенного благородства. Но, если судить по-справедливости, а точно ли Орден и Зеро - худшее, что только может породить планета Земля? Они сильны и потому опасны, но это не моральные категории, а совершенно другое. ВВ похищал детишек по всему глобусу и мучительно заставлял их полностью подчиниться его правилам и железной дисциплине. Великий магистр тайно конспирирующей против всего света организации, существо едва ли людской природы со своим фальшивым обликом маленького мальчика и сатанинской хитростью - кому, как не ему воплощать Зло? А вот вам полковник Флоришку. Барон, магнат, но в сущности по сравнению с ВВ - человек маленький. Он не стремится к мировому господству. Не несёт в себе никакой тайной силы. Но разве он лучше!? Чем? Тем, что не столь могущественен? Своей обыденностью? Тем, что он мельче великого магистра Ордена гиасса? Кто и когда решил, что это - оправдание!? Скорее уж наоборот. ВВ разыскивает лишь тех, в ком есть дар, ради того, чтобы с их помощью... Готфилду не известно, что конкретно сделать, но точно совершить нечто титаническое, равнозначное тому, чтобы перевернуть и поставить на острие Джомолунгму. Флоришку мучает беззащитных всего-то ради немногих лишних сэкономленных мильрейсов - ему ничего не стоило бы нанять взрослых людей за нормальные дньги. Он уже богат. Барон не пытается осуществить какое-то заветное желание, мечту, не копит на что-то, а просто выработал привычку к скупердяйству и скаредности. Сила, тайна - они искушают. Узнать о такой вещи, как гиасс - и никак этим не воспользоваться? А, опробовав его в деле, как не возомнить тех, прочих, лишенных гигантской власти, просто насекомыми - ведь их точно так же можно давить практически безнаказанно? Дон Флоришку выращивает не тайных агентов с невероятными мистическими способностями, а хлопок. Он - здесь, в мире людей. В их системе координат и мерках. И, тем не менее... ВВ вызывал ужас. Флоришку - гадливость. В первом можно надеяться отыскать нечто положительное. Ум. Величие. Можно страшиться многометровой волны в океане - и признавать ее грозную красоту. А там, где есть брезгливое омерзение, ничего не найдёшь - и даже пытаться не стоит. Убийство барона начинало играть для Готфилда новыми красками, становилось все более личным делом... Неожиданно откуда-то издалека по поросшему травой проселку, пролегавшему между краем плантационного поля и рощи - ровной, вероятно специально высаженной как разделительная полоса, рыча и урча мотором на ухабах, но в целом на довольно приличной скорости подъехал темный и основательно заляпанный грязью джип. Из него вышел довольно немолодой уже человек в костюме кремового цвета, который передвигался так, словно бы каждый его шаг по этой почве был великим одолжением для всех присутствующих. Позади него грузно маячили двое рослых детин с оружием за спиной. Неужели сам полковник!? Нет... кажется, все-таки не похож. Управляющий? Партнёр по бизнесу? Вновьприбывший тучный господин с деловым видом осмотрел и даже ощупал мешки у выстроившихся цепочкой детей. Дойдя до стоявшего одним из последних пострадавшего от рук надсмотрщика мальчугана, важный дон оглядел его сверху вниз и снизу вверх, а затем вновь занялся мешком. У ребёнка он и прежде был несколько более тощим, чем у остальных товарищей - наверное, поэтому он и оказался избран мишенью надзирательского гнева, а после перенесённых побоев паренёк отстал ещё сильнее. Результат инспекции явно не удовлетворил толстяка. Он обратился к небритому латину с каким-то вопросом, а после стал, кажется, насмехаться над ним, заставив того вытянуться по стойке смирно и вжать голову в плечи. Джереми думал, что надзирателю ставят на вид чересчур вольное и жестокое обращение с ребёнком, но тут... Как-то разом утратив интерес к надсмотрщику, Кремовый костюм скомандовал своим подручным - и те очень быстро отделили девочек от мальчиков, образовав из прежде единой линии ребят две стоящие параллельно шеренги. Бегло осмотрев ту, где стояли малышки, толстяк жестом показал одной из них на чёрную машину - полезай мол. Девочка пошла - медленно, понурив голову. Однако ей не удалось преодолеть и половины маршрута, когда из мальчишечьего ряда внезапно выскочил кто-то. Догнал, схватил, останавливая, за руку. Тот самый незадачливый парнишка! У Готфилда начали зарождаться подозрения - такие мерзкие, что его затошнило. Он и сам слишком хорошо представлял себе, куда и для чего могли увезти с поля одну-единственную девочку. Но, кажется, об этом знали и ее однокашники! А этот паренёк – друг, брат, или может просто благородный и храбрый в душе будущий мужчина - в нелепой, но не смешной, а чудовищной отчаянной попытке пытался уберечь несчастную жертву от уготованной ей участи. Дальше все происходило стремительно. Толстяк с неожиданным проворством подскочил к мальчику и ударил его с размаху кулаком по затылку. Каким-то чудом тот устоял, но это ничего не меняло - силы были совершенно не равны. Один из громил подхватил девочку и как куль потащил, держа под мышкой, к двери джипа. Другой же на пару с хозяином принялся избивать храбреца - мощными размеренными движениям, без малейшей скидки на его годы. К месту схватки приближался и надзиратель с плеткой. Мальчишка неведомо как умудрялся сохранять вертикальное положение - возможно понимал, что если окажется на земле, то его будут добивать ногами - и вполне вероятно зашибут насмерть. Дети без движения стояли в двух коротких шеренги... А Готфилд, вооруженный до зубов, сильный, проворный, настоящая боевая машина - вон даже и в самом деле броня, железо на половину лба, сидит на дереве, как глупая и жалкая ворона! И просто смотрит... Он был разом клеткой со стальными прутьями и тигром, рвущимся из неё. Все доводы отвлеченной, механистической логики требовали от него сохранять спокойствие и неподвижность. Вмешаться - значит обнаружить себя! Поставить под угрозу главную цель своего пребывания в этих обманчиво пасторальных джунглях! Спасти одного паренька - и не убить из-за этого дона Флоришку, несущего за все ответственность. Того, кто превратит детство в рабство ещё для множества других ребят, если уцелеет... Неразумно. Бессмысленно. Но все существо Джереми, его воспитание, опыт, убеждения и то внутреннее чувство, которое и делает из совокупности функций головного мозга цельную личность, «Я» Готфилда, негодовало, шипело, скалилось, ярилось от одной только идеи о том, чтобы самоустраниться. Позволить у себя на глазах этим подлым трусам, нападающим толпой на мальчика, затоптать в грязь его отважный поступок каблуками своих сапог? Какой прок от необыкновенных способностей и изнурительных тренировок, если в решающий момент, когда совесть заставляет ум клокотать, как поставленный на огонь котелок, ты ни на что не способен!? Расчётливая хладнокровная жаба! Да ты сам стал как ВВ! Цель… Тебе же даже не надо самому ничего от этого барона Флоришку! Великий магистр предложил, дал приказ, а ты согласился! И неважно, как ты это оправдывал там, на базе Ордена. Вот тебе испытание на человечность, на свою самостоятельную волю! Плевать на ВВ и его задания, если ты сам себе станешь противен! Бездействовать сейчас тебе, способному уничтожить негодяев за две минуты - все равно, что быть соучастником. Спасти мальчика! Разорвать ублюдков! Плевать на полковника и на все наплевать! ...Нет, наоборот, теперь тебе слишком сильно хочется прикончить этого таракана, разрушить все, что он выстроил, огородившись болотами и патрулями! Дон Флоришку не должен выжить! И для этого можно, допустимо пожертвовать... Представь, что тебя тут нет. Ты здесь по случайности. Он мог выйти на опушку в трёх, в шести, в девяти сотнях метров отсюда - и даже ничего не увидел бы. Ты сбился с маршрута... Или просто все это случилось бы не сегодня, а ещё вчера. У них здесь явно не в первый раз подобное происходит. Просто вообрази... Нет!!! НЕТ!!! Внутренняя борьба в душе Готфилда достигла своего апогея. Он дрожал от напряжения, грудь распирало, какой-то жар угнездился в лёгких — так бывает, если сразу после быстрого бега, или других нагрузок на время попытаться задержать дыхание. Он окружал этот пыл холодом самоконтроля, такого полного и твёрдого, какой возможен только у него одного, Джереми Готфилда. Сознание будто множеством цепких ледяных пальцев держало организм, из-за чего мышцы слегка покалывало, как от слабых ударов током. Но как сковать борьбу в самом сознании? Возможно, разорвись зрительная связь Джереми с происходящим на поле, он сумел бы восстановить спокойствие и действовать согласно с таким трудом продуманным прежде планом. Однако из-за искусственной этой судороги, которая окостенила его мускулы, Готфилд по-прежнему держал перед своим лицом окуляры бинокля — и все подробности открывались перед ним так, как если бы он стоял прямо там, среди хлопка. Тумаки сыпались на мальчика со всех сторон, а он, не пытаясь даже бить в ответ — это было бессмысленно и только могло ещё больше взъярить и разгорячить атакующих — всё старался закрыться руками, и главное — удержаться стоймя. Джереми вспомнилась крылатая фраза «Лучше умереть стоя, чем жить на коленях». Кажется, сейчас она воплощалась на его глазах буквально. Почему, почему он стоит!? Поначалу Готфилд думал, что причина здесь прозаическая: даже малолетний парнишка знает: пинки ногами хуже и страшнее любых ударов кулаком. Но теперь ему казалось – это вызов, сознательный выбор: так юный храбрец протестует против несправедливости. Естественно обращаясь не к мучителям — это равносильно метанию бисера перед свиньями, в них не проснётся ни стыд, ни жалость, а к своим одногодкам, которые будто специально были поставлены так, чтобы не упустить ничего из происходящего, точно на спектакле в уличном театре. А, пожалуй, даже и нет! Не им, а… небу, творцу мироздания был адресован немой, но красноречивый упрёк. Герой не мог знать ни о каких иных зрителях. Но они были. Джереми Готфилд смотрел на то, как поднимается рука латина с плеткой, как он опускает её на левое плечо жертвы. И тут же ещё один удар, от которого мальчик пошатнулся, ноги его подогнулись — и он все же осел вниз! Упал… Умер!? Ненависть бомбой взорвалась в голове Джереми. Он бы хотел сейчас, чтобы всё рухнуло в тартарары, сгорело в огне. Чтобы разом изрыгнули лаву и дым все вулканы, которые он видел по пути к Куябе. Чтобы всё затопил расплав: эти джунгли, Флоришку, его людей, озёра и аллигаторов, город со всеми улицами и переулками. Чтобы где-то далеко досталось и ВВ, и Зеро, и всем членам их Орденов, что в Японии, что в неведомой Пустыне. Пусть заполыхают, пускай сгорят! Каждый до единого! И главное – ты, ты сам, трус! Просто смотревший… Точно так, как тогда, во дворце, когда ты не осмелился один погнаться за убийцами императрицы Марианны. Их расстреляли — её, детей, не погибших лишь чудом, а ты просто… ТРУС!!! Это была последняя отчётливая мысль и членораздельное слово, промелькнувшее в уме. А потом Готфилд понял, что он каким-то образом уже успел слететь со своей ветки вниз — едва ли не в один прыжок, при том, что до земли было метров 10. Выбирая между риском для дела или для юного храбреца, Джереми, в конечном счете, рискнул сам. Сознательно или бессознательно? Чёрт его разберёт! Это был один сплошной поток ярости, смывавший всё на своём пути. Так бы Готфилду, конечно, пользуясь незаметностью и тем, что все перед ним как на ладони, наладить снайперку — и одного за другим снять из неё врагов, точно глухарей на охоте. Но Джереми не мог и не хотел рассуждать. Он сорвался с цепи и вынес двери, сломав все засовы. Очутившись на твёрдой почве, Готфилд помчался вперёд так быстро, как только мог. Не чтобы упредить, огорошить, или даже испугать — просто очень, до зуда и чесотки хотелось поскорее… Он на ходу метнул нож в остававшегося на поле охранника Кремового. Тот пробил ему левую щёку, войдя по рукоять в рот. Тяжело ранен? Убит наповал? Ещё помучается? Джереми было наплевать — во всяком случае, пока он не дотянется до следующих. Единственный враг с огнестрелом выведен из строя, не успев даже взяться за своё оружие. Остальные теперь были обречены, но у Готфилда не было никакого желания спешить. Он мог бы выхватить пистолет и дважды нажать на курок. Всего секунда, но… Нет! Не то!!! Пускай успеют сообразить! Латина с плёткой он с размаху, вернее даже с разбегу ударил ногой так, что тот отлетел на несколько метров. При этом Джереми специально целил в область таза — между пахом и бедром. Так можно сразу раздробить много костей, затронуть целый ряд органов, но не фатально, как если, например, переломать хребет, или продавить грудную клетку, круша рёбра. Пусть почувствует… Готфилд же обернулся к толстяку. Его он отчего-то ненавидел сильнее всех прочих. Тот попятился, на глазах белея лицом, а потом развернулся и побежал к машине - не оборачиваясь, то и дело оскальзываясь на ходу из-за грязи. Вот только подчинённый Кремового уже разобрался, что к чему, по крайней мере, поняв главное: появился кто-то — страшный, сильный, беспощадный. Убийца. И списал шефа. Автомобиль рванул с места, визжа шинами. Жирдяй оглушительно заорал, попытался было преследовать его, но уже через пару мгновений сдался, поняв всю бесплодность подобных потугов. Совсем — так, что попросту рухнул на колени и, дрожа, стал ждать своей участи. Но Джереми не сразу подошёл к нему. Первая волна схлынула. Он приблизился к телу мальчика, поднял его на руки. ...Дышит! Да! ДА!!! Он жив!!! Бережно положив ребёнка обратно, Готфилд поймал на себе взгляды других его ровесников: испуг, недоумение, но у кого-то и надежда. И даже явно читаемое по особому блеску глаз желание быть на месте неизвестного, уметь так же. Джерми не спеша приблизился к пожилому толстяку. По пути он выдернул нож из головы одного из побеждённых подручных — и с хрустом вогнал в лоб другого, прерывая его визгливые крики. Ещё живой враг утратил весь лоск, кремовый костюм был страшно перепачкан. Отчего-то грязь оказалась у него даже на лице и волосах, хотя вроде бы Готфилд не видел, чтобы тот так падал. Тихим шепелявым голосом придавленной змеи (а может это только так показалось из-за обилия таких звуков в португальском языке) он о чём-то явно умолял Джереми, протягивая к нему руки — и тут же в страхе одёргивая их назад. Готфилд не понимал ни слова, да даже если бы было и иначе, то всё равно бы не вслушивался. Он решал, что именно ему сделать с добычей… для начала. Где потянуть, где зажать, где нанести удар. И… с каждым новым достаточно сочным и подробным образом всё быстрее успокаивался. Абстрактное желание болезненно уничтожить, заставить страдать, столкнулось с реальностью, в которой Джереми явственно разглядел в себе пыточных дел мастера, палача. Он воображал, как берёт в свои руки пухлые, волосатые, похожие на жирных гусениц пальцы пойманного негодяя, ломает их — и ему делалось мерзко. С крупной слезой, покатившейся из правого глаза, Кремовый пиджак рискнул на полшага подползти к Готфилду, опять принялся клянчить, глядя исподлобья. Джереми сухо кивнул ему, вызвав настоящую бурю радости на брыластом лице, а после быстрым движением достав пистолет из кобуры, выстрелил точно в сердце. С мыслью: эдакую падаль не хочется трогать даже ножом. С минуту он стоял, тяжело дыша. После обтёр лезвие о ближайший белый хлопковый комочек, окрасив его в ярко алый. А потом обернулся - и увидел нескольких детей, окружавших того самого мальчика. Он же с трудом - по выражению лица читалось, что превозмогает боль - слегка приподнимался на локтях! И какая-то девчонка поддерживала, даже буквально толкала его в спину. Внимательным взглядом серых глаз паренёк изучал Готфилда, вся образовавшаяся вокруг него стайка оживленно переговаривалась между собой. А Джереми... Он не знал, что делать и говорить. Обратиться к детишкам? Предостеречь? Подбодрить? Представиться? Они наверняка не знают английского, он тоже не поймёт ни слова, сказанного в ответ. Но, даже если бы не стоял стеной между ними языковой барьер, имелось и нечто другое, более важное и фундаментальное. Что ты сказал бы им, если бы мог быть понятым? Что явился их спасти? Что у них теперь все будет хорошо? Ложь! И гадость! А главное - врать им, учитывая, что они сегодня же пропадут из его жизни, а Готфилд — из их, это по-сути обманывать самого себя. Достаточно! Признаться, зачем появился здесь? Поведать о своей внутренней борьбе и разладе? Или про ВВ и гиасс рассказать? Чтобы что? Они пожалели несчастного киллера, наделённого целым набором необыкновенных сил? Да ты сам бы люто завидовал на их месте эдаким возможностям! Хорошо, что можно молчать. Да. Хорошо, когда загадка, темнота. В ней ты можешь сойти за героя. Хорошо, что они непременно придумают собственную легенду — такую, которая будет им помогать жить дальше. Сочинят объяснения по себе и для себя. Хорошо... Хм. Джереми действительно чувствовал себя удивительно хорошо! Вольно. Словно бы снял неудобный костюм, который очень долго носил. В нем разливалась тёплая уверенность человека, знающего, что он начал правильное дело и взял в нем хороший зачин. Все мучающие его уже столько времени вопросы забились куда-то в щели сознания, а рассудок при этом оставался на редкость чистым и ясным. Готфилд зримо представлял себе, будто некий атлет прямо в цель одну за другой метает мысли-копья: краткие, точные, вытекающие последовательно новая из предшествующей. Машина рванула в поместье. Значит, безотносительно детей и их действий, Флоришку и его охрана вот-вот узнает о случившемся. Об убийце. И примет меры. Возможно, уже... Нет. Пожалуй, ещё нет. Если Джереми хоть что-то понимает в психологии, то этот сбежавший должен быть совершенно шокирован, изумлён. А ещё - он совершил преступление, предательство, бросил своего начальника, чтобы спастись самому. Да, никто об этом не знает. Но он сам чувствует на себе печать измены. И все вместе эти факторы понесут его сразу на самую вершину иерархии – туда где не станут задумываться о деталях, поощрят за скорость, примут меры, разберутся, успокоят. Он бросится прямо к барону. Пробьётся не сразу. Что скажет? Он паникует, так что едва ли будет точен и краток. У страха глаза велики. В лучшем случае паника может передаться всему гарнизону - эта зараза распространяется быстрее гриппа. Время действовать ещё есть. Но терять его недопустимо. Теперь ни о какой скрытности не может быть и речи. Или ударить по застигнутому врасплох и испуганному врагу, или по противнику, который успел привести себя в порядок и изготовиться к бою. Быстрота и натиск! Все внутренние голоса, наконец, объединились в общий хор. Азарт ликовал и подзуживал, разум вел, не сбиваясь с ритма, свою громкую и отчетливую партию, негодование призывало за собой, как медная труба. В атаку! В атаку!!! Так Готфилд чувствовал себя при Нарите, когда отчаянно желал, проявив себя, оправдаться. Но теперь все иначе, совсем по-другому. Впервые за долгие годы Джереми с полной отдачей жил настоящим. Действовал, основываясь не на каких-то надеждах и планах относительно будущего, или пытаясь переиграть и перекрыть новыми достижениями прошлое. Не ради соответствия придуманным не им, но принятым Готфилдом, потому что этого требуют правила игры, идеалам: вот черты, необходимо присущие рыцарю и офицеру, вот - наращивающему влияние пуристу, вот - молодому и амбициозному выходцу из гвардии. Эти роли не были фальшивкой, маскарадом. Но все же они сковывали, связывали Джереми. Социальные роли, которые нужно отыгрывать, будучи частью общества. Теперь же он выпал из колоды, утратил масть, сделался джокером - могучим и ни к чему не привязанным, нигде не укоренённым, а потому непредсказуемым, в каждый момент именно таким, каким нужно быть для победы в этой части игры. Нет ничего, что было бы чересчур, если ты сам полагаешь это правильным. Никогда раньше Готфилд не мог позволить себе убить человека просто постольку, поскольку он сам счёл это необходимым. Не принимая оправданий, не давая пощады. И дело тут даже не в боязни оказаться под судом, или необходимости подчиняться субординации. Офицеру на действительной службе при желании всегда можно отыскать лазейку, вывернуться один или даже пару раз - если тот сообразителен и на хорошем счету у начальства, принимающего принципиальное решение. Но не больше того. Даже когда имеешь дело с врагами, которых нужно уничтожать, с террористами, ставящими себя вне закона. Все равно: когда противник сдаётся, то его берут в плен, если преступник пойман, то он должен быть передан в руки закона. И нельзя самому вершить расправу. Не потому, что вышестоящим так уж жалко тех, кого их подчинённый убил, не от благородства. Во всяком случае, не в первую очередь. Жестокий или безжалостный командир тоже не позволит и не допустит самоуправства – потому, что ты тем самым слишком много на себя берёшь, нарушаешь порядок и иерархию, выходишь за пределы своей роли. Ведь и в театре, на сцене никуда не годится, если кто-то, пусть даже очень талантливый, вдруг начнёт посреди спектакля экспромтом собственный импровизированный бенефис. Не только в армии - везде таких не любят. И фикция разговоры про свободу. Потому, что против тебя выступит собственное окружение: ты нарушаешь правила, которые они соблюдают. Становишься паршивой овцой в стаде - и тебя ненавидят сильнее, чем волка. И тогда жизнь становится по-настоящему тяжелой. Формально Джереми Готфилду ничего не было за инцедент с участием Зеро и устроенный им для тогда ещё подследственного Куруруги побег. Неприятные беседы и выговор не в счёт. Его не осудил трибунал, Готфилда не уволили в запас, не понизили в звании, не посадили на гауптвахту. Но реально для Джереми тогда все рухнуло. Во всех тоннелях, в которых ты видел свет, он раз и навсегда померк. И, наверное, именно из-за отсутствия кары. Страдание искупает грех: этот христианский принцип слишком глубоко вошёл в плоть и кровь европейцев - и британцев в том числе. А так... При любом упоминании Готфилда в сознании людей его социального среза, сразу всплывала история, образ. Кто хотел бы иметь дело с Апельсином? Доверять ему свою жизнь или, по крайней мере, репутацию? Кто будет всерьёз на него рассчитывать? Позор - страшный, всеобъемлющий. Эти вызовы на дуэль, по существу попытка убийства... Прежде уважавшие его сослуживцы решили, что сам факт существования Джереми Готфилда, то, что их имена могут оказаться рядом в каком-нибудь пофамильном списке, способен обесценить все, над чем они не щадя жизни годами трудились. Что они тоже «заразятся». Станут в соседстве с Джереми не заслуженными офицерами, а треклятым Апельсином, посмешищем. Никакого иного оскорбления он им не нанёс - и едва ли его, в самом деле, считали предателем. Кто бы отпустил Готфилда, если бы существовал хоть намёк на неискренность и обман!? Но с точки зрения того же Кьюэла с единомыленниками Джереми обязан был повести себя так, чтобы отвести малейшую тень от своего подразделения. Как? Застрелиться, наверное. А лучше - провалиться под землю, чтобы и память о нем исчезла. Что ж, так оно и вышло в итоге... Нынешний Готфилд никому и ничего не должен. Ни Бартли, ни ВВ. Они «совершенствовали» Джереми, не спрашивая его согласия, заставляя болью платить за силу. Ни кому-то другому. Ни даже собственным прошлому и будущему! Он слишком изменился по отношению к первому, а второго у него просто нет. Ничто не перевесит сколько угодно лет спустя константу его физических сил и психической защиты. Он будет важен и ценен, прежде всего, именно этим, вне зависимости от любых других факторов. Его линия жизни прочерчена. А рок тоже освобождает. Если что-то предопределено, то всякий путь допустим - любой вариант приводит к идентичному финалу. Рискуешь - только своей шеей. И за неё тоже отвечаешь лишь единолично перед собой. Всегда есть нечто, помимо инстинкта самосохранения, что взывает в человеке к осмотрительности. Но только не у него. Помрешь - значит, выпал номер. Некому плакать (не ВВ же) - не перед кем оправдываться. Нет никаких обязательств. Родных и друзей, которые будут страдать. Нет той цели, что останется недостижима, если ты уйдёшь раньше времени, нет неосуществлённой мечты. В каждом случае поступай так, как сейчас тебе кажется верным - вот и вся программа жизни. Никогда не спорь с собственной совестью. Не загадывай. До чего просто! Как хорошо! Да… Хорошо... Может это и не правда. Сейчас тебе действительно «весело», у тебя адреналин превращает кровь в игристое вино. Но потом... Возможно, ты просто опять пытаешься сам себя убедить, придумать что-то, чтобы не впасть в отчаяние. Пленник и ходячий подопытный материал возомнил себя всех свободнее! Иронично... У тебя сейчас - сплошные дихотомии, кривое зеркало: под одним углом зрения всё сплюснутое, а под другим - вытянутое. Вольная воля и рабство, одиночество и независимость, принципиальность и конформизм, могущество и беспомощность. Что из этого - о тебе? Ну, Готфилд? Что есть истина? И могут ли быть разом правильными все ответы, или существует только один верный вариант, а другой - ошибка, самовнушение, иллюзия? Сам не разберёшь, а со стороны оценить некому. Впрочем... Есть одна точно настоящая, подлинная вещь! Злодеи - мертвы. А мальчишка - жив. И он все глядит... Да, вот оно! Только пара самых робких девочек не решается, а он и остальные буквально пожирают Готфилда глазами с немым вопросом - «Что дальше?». И восхищением. Джереми словно ощущал на коже прикосновения исходящих из их зрачков незримых золотистых паутинок, каждая из которых передавала частицу тепла - приятного, вдохновляющего. Это не гордыня - как можно чваниться, если даже имени своего не назвал? Тщеславный аноним - оксюморон. Тут совершенно другое. Это особое чувство, для которого ещё не подобрали верного слова, когда знаешь, что ты - в центре чьих-то веры, надежд и ожиданий. И есть сила и возможность отозваться. Не зря верят, не случайно надеятся, не напрасно ждут! Он убьёт Флоришку. Прорвётся к нему - и сделает все наглядно, открыто. Потому, что иначе не будет толку, не получится урока. Не барон, так кто-то другой на том же месте и с аналогичными повадками. Очередной «Кремовый пиджак» или ещё какая-то мразь. Судьба Флоришку должна читаться как приговор, вынесенный и приведённый в исполнение. Да и все эти, которые глазеют на Готфилда, они явно рассчитывают не на выстрел исподтишка. Нет! Стоя перед ним, глядя в лицо! Я так хочу, это будет правильно! И никак тебя полковнику не остановить - нечем. Не за что ухватиться. Только оружием - а здесь посмотрим, чья возьмёт. Джереми занёс было ногу для первого широкого шага, но осекся. Не хотелось оставлять детей здесь, посреди поля и рядом с трубами просто так. Это может плохо для них закончится. Пока Готфилд будет рваться к Флоришку, какой-нибудь двигающийся мимо патруль может заметить и... Хотя не в этом дело даже! Как-то неправильно будет сейчас взять и молча уйти, словно бы тот мальчик и остальные вообще ни при чем. Но что тогда... Джереми приблизился к лежащему. Они оба не произнесли ни слова, но паренёк вдруг протянул ладонь - наверное, для рукопожатия. Готфилд посмотрел на неё пару мгновений - а после с одобрительной улыбкой вручил мальчугану нож. На память от Спасителя. С намеком от Убийцы. Тот только что не ахнул, засиял - и о чем-то громко спросил. Но Джереми уже резко отвернулся, двинулся вперёд, раздвигая разинувших рты детей и на ходу собирая снайперскую винтовку.