Рождение убийцы

В тот день на том всё и окончилось – никто и никак не отозвался на клич узника. Готфилду бы впору досадовать, но он вместо того всё ходил, улыбаясь, туда и сюда по своей единственной комнате от стены к стене, хотя под конец какая-то осторожная часть его рассудка и стала напоминать ему, что лучше проявить-таки разумную сдержанность на первый раз. Джереми был разом зол и весел. Он уже начинал опять обдумывать возможные пути побега. Цель всего, смысл вправленной в его плоть жестянки – дать мозгам Готфилда защиту от силы гиасса. И, раз так, грозный страж Ахмед волшебным образом опять превращается в просто мальчишку-арапчонка, которому Джереми может отвесить смачную оплеуху – такую, чтоб тот аж повалился на пол. Не взирая на возраст. С исключительным наслаждением. И совсем, вот совершенно ничего ужасного с ним, Готфилдом, из-за этого не произойдёт! Ну что за красота! На самом деле, конечно, у Ордена, по всей видимости, нашлись бы способы сделать Джереми больно и помимо ахмедовых талантов, да и вообще положение пленника оставалось по-прежнему если не совсем безнадёжным, то очень скверным. Однако Готфилду сейчас совершенно не хотелось принимать во внимание трудности. Это пока было даже не умозрение, а игра, разминка, способ взбодрить так давно заиндевевшие в тоске тело и душу. Он силён! Да, чёрт возьми! Он дьявольски могуч! И, раздери Джереми сатана, скоро ВВ и присные об этом узнаю не понаслышке! Готфилду казалось, что он испытывает сейчас те же ощущения и эмоции, какие должен чувствовать только что вышедший из спячки медведь-гризли – в нём бурлил и клокотал лозунг «Ох попадись мне кто-нибудь!». Впрочем, в итоге с этим-то настроем ему глупейшим образом пришлось опять забираться в постель. Занятий никаких не было, да и усталость всё же начала подступать. Какой прок изображать из себя тигра в клетке? Джереми заснул, чтобы наутро (условное, будильник показывал час не то ночи, не то дня – и интересно ещё, если на то пошло, по времени какого часового пояса?) обнаружить сокровища! Проигрыватель на поверку оказался не столь уж хорош. Вернее, сам по себе он работал отменно и даже видом радовал – из-за яркого красно-оранжевого, какого-то курортно-пляжного цвета. Но дисков к нему в придачу имелось всего три. Да уж, мог бы великий и могучий Орден быть и пощедрее! Первый диск, лишённый всякой упаковки, содержал странные многоголосые песнопения, вроде тех, что иногда выдаёт хор на фоне основной арии в опере – эдакое громкое и протяжное «Ааах!», или нечто в этом духе. Второй – французские шансонетки, где неведомые юные девушки напевали счастливыми голосами немудрящие уличные мотивы, миленькие, но до того не подходившие ко времени и месту, что для пленника они звучали как издевательство. Третьим же диском оказался добротный джаз, и вот это уже было гораздо лучше. Джереми «затёр его до дыр», чтобы под конец, когда мелодии уже совсем приелись, перевести в разряд фоновой музыки во время физических упражнений, которые он помаленьку начинал возобновлять. А вот радиоприёмник был настоящим маленьким элетромеханическим счастьем. В его бежевом и действительно потёртом корпусе содержался весь мир. Ловило не всегда, урывками – наверное, из-за того, что своды пещеры не пропускали сигнал, но когда он был, то… Готфилд слушал всё подряд. Детективы и рассказы, марши и фокстрот, частоты как британские, так и зарубежные. Естественно, с жадностью он впитал и новости. Беспорядки и предчувствие гражданской войны в Испании! Обсуждение деталей парламентского Акта о реконструкции Нового Токио! Переговоры премьер-министра с послом Китайской Империи! Джереми вновь знал, что творится в мире. Впрочем, он с готовностью слушал и светские сплетни, и репортажи о спортивных состязаниях, и даже прогнозы погоды. Ему ужасно нравились уверенные, отточенные практикой, намеренно и даже и как бы чуть избыточно твёрдо артикулирующие каждую букву голоса дикторов. В них дышала цивилизация, великая Британская империя. Они… Наверное, так отреагировал бы Робинзон Крузо, если бы на его острове внезапно стала временами звучать добротная английская речь. Пусть не давая ничего практического для возвращения домой, но так сладостно напоминая о его существовании. С каждой пятиминуткой новостей ВВС все вымученные рассуждения Готфилда о безумии и суициде оставались всё дальше в прошлом, точно бы вообще ему не принадлежали. Даже имплантат в голове стал видеться чем-то таким… необычным, конечно, но, в сущности, ничего катастрофического – и уж точно ничего такого, что настоящий британец не смог бы воспринимать с долей юмора. Джереми слыхал, что одному рабочему ещё в прошлом столетии пробил череп упавший с изрядной высоты металлический болт, да так там и застрял. Вот это действительно паршиво, особенно с учётом того, что кусок металла в голове не только не придавал суждениям несчастного дополнительного веса, но вообще не приносил ему ни малейшей пользы. Разве только обеспечивал ему гордое право именоваться настоящим живым единорогом. А вот у Готфилда всё совершенно не так. Единственный в мире человек, не уязвимый для гиасса. Прекрасно, просто превосходно! Идеи побега буквально роились у него внутри, но, поразмыслив хорошенько, Джереми решил, что спешка – враг успеха. Да, когда через сутки после появления проигрывателя и радио, возобновилась кормёжка по требованию и вообще старый распорядок, а в частности начал опять захаживать Ахмед, у Готфилда просто руки чесались сделать что-нибудь эдакое, чтобы тот пожелал наказать узника – и внезапно ощутил собственную беспомощность. Но именно внимательный анализ облика тюремщика и его поведения дал очень веский дополнительный аргумент для осторожности. У Ахмеда больше не было при себе увесистой связки ключей! Некто отпирал дверь и тут же затворял её, как только мальчик входил. Снова открывали вход в келью-камеру без какого-либо условного слова или стука. Может быть, тюремщики заранее оговаривали между собой время предстоящего посещения? А возможно тому, кто оставался снаружи, по рации или ещё каким-то способом давали команду люди, наблюдавшие за Джереми дистанционно при помощи вмонтированных подсматривающих и подслушивающих устройств (к своему стыду, их следов Готфилд так и не обнаружил). В любом случае со всей наглядностью читался факт: ВВ, конечно же, не забыл, что успех эксперимента будет означать в смысле новых возможностей пленника по части бегства – и заблаговременно озаботился контрмерами. В общих чертах план Джереми был следующим: прежде всего, необходимо окончательно поправиться и восстановить форму. Его пока не трогают, дают ему срок оклематься? Вот и славненько, хорошо. Торопить события ему больше ни к чему, ведь великий магистр Ордена ещё придёт, он непременно появится, чтобы увидеть и оценить результаты трудов своих специалистов. Что будет потом? Готфилд не знал – и, в том числе по этой причине, стоит выждать, сколько потребуется, чтобы услышать новые предложения ВВ. Однако, в любом случае, Орден пожелает использовать Джереми где-то… вне пещеры. Что он делает сейчас? Ест и спит за чужой счёт, требует неусыпного бдения стражи, и всё — без малейшей отдачи. Да, это просто обязано, так или иначе, закончиться. Готфилда выведут отсюда. В каком виде? Куда? С какой охраной? Это предсказать заранее невозможно. Но будь Джереми проклят, если в процессе не возникнет каких-нибудь шансов для такого человека, как он! ВВ определённо очень хитрый лис. Нечеловечески – во всех смыслах. А всё же и дьявол может сделать промах! Одним словом, Джереми Готфилд глядел в будущее не без доли оптимизма. Может быть даже слишком большой – и, время от времени, он напоминал самому себе о том, какие ещё его могут ожидать ужасы, а также о необходимости ни на секунду не терять строгой собранности. Но глуповатая, простецкая радость того, кто недавно был на грани смерти, стонал от неимоверной натуги из-за навалившихся многотонным грузом прямо на лоб мук, а теперь уже не по дням, а по часам ощущает прибавку сил, не оставляла Джереми. Нет, конечно, Готфилд не примирился со своим положением, тем более – не полюбил своей каменной клетки. Он часто бывал зол, досадовал на то, что сто лет нормально не мылся, что так давно не видел солнце и луну, облака, траву, не чувствовал лицом дуновений ветра. И, тем не менее, ощущал Джереми и внутреннее довольство. Не потому, что действительно хорошо, а потому, что не так гадко, как было. Это… странное чувство, трудно его так вот запросто выразить. Пожалуй, в лучшие минуты Готфилд сравнивал своё житьё с бытованием какого-нибудь пожилого одинокого холостяка, которого обслуживает скромная и проворная экономка. Он сделался настоящим мастером по части тасования и перекладывания карт — у Джереми было чувство, что пара-тройка из почти дюжины пасьянсов, которые он раскладывал на постели, или прямо на полу, была выдумана им с нуля и лично. Готфилд то и дело покручивал колёсико приёмника, силясь поймать какую-нибудь отчётливо звучащую волну – и заметил, что иногда его пальцы начали воспроизводить этот жест без необходимости, как своеобразную привычку. И вот – картина: прерываясь временами минут так на пять, приёмник голосом сельского священника зачитывает фрагменты из «Аббатства Кошмаров» Пикока, у Джереми мелькают в руках тузы и десятки, а ноги его укрывает найденный в одном из отделений платяного шкафа верблюжий плед. Не хватает ещё только рюмочки чего-нибудь крепкого – алкоголя узнику не носили ни разу. И, пожалуй, старого бассета, с которым хозяин изредка гуляет в каком-нибудь мрачноватом парке, причём оба еле передвигают ноги и мечтают поскорее вернуться в обстановку домашнего покоя. С началом четвёртой недели после операции Джереми Готфилд чувствовал себя уже совершенно здоровым. И даже попривык к металлу на части лба и темени. От безделья и избытка сил в нём проснулось ребячество. Стыдиться или стесняться тюремщиков было глупо, да они и так неусыпно смотрели за ним и видели всяким: беспомощным, грязным — любым. Готфилд начал выкладывать на полу составленные из карт буквы, с помощью которых получал короткие послания – в основном оскорбительного для читающих толка. О произведённом эффекте пленник судить не мог, но вот то, что удавалось получить максимум два-три полноценных слова, его не устраивало. Тогда Джереми разодрал на лоскуты несколько бесполезных рубашек. Из обрывков материи литеры получались менее отчётливые, но зато теперь можно было разойтись уже до целых предложений. Он регулярно желал доброго дня сосункам и говнюкам, не нашедшим в жизни лучшего занятия, чем гнусная роль соглядатая, а порой доходил и до нецензурщины. Однажды Готфилд решил наскоро составить оскорбительный текстик прямо в тот момент, когда у него был Ахмед. Мальчик смотрел на Джереми строго и неодобрительно, но он как раз и хотел позлить маленького мерзавца. Ахмед подошёл и молча начал собирать с пола лохмотья ткани. Готфилд ухватился за один из них, твёрдо решив, что миром их отдавать не будет. Внутри же у него всё дрожало от возбужденного предчувствия – сейчас его оппонент применит гиасс. Вот-вот! Сейчас всё станет ясно! Откровенно сказать, Джереми так и не понял, попробовал Ахмед окатить его болью, как в тот давешний раз, или они просто смотрели друг на друга, ведя эдакую зрительную дуэль, что-то около минуты. Странного красноватого сияния Готфилд не заметил, но ему очень хотелось верить в то, что победа одержана. Да и как можно думать иначе – ведь Ахмед оставил в покое его имущество! Мальчишка больше не покушался на импровизированную азбуку Джереми! Просто встал, подождал немного, пока не откроется дверь, и ушёл. Виктория, чёрт возьми, настоящий триумф! Враг, осознав своё бессилие, был принужден к ретираде! В тот день, отыскав подходящую радиопередачу, Готфилд даже прошёлся по пещере в туре вальса с незримой партнёршей – наверное, самой богиней Никой. А утром следующего дня явился ВВ…