***
Сонхун проснулся от того, что перестал чувствовать правую руку. Сону лежал на ней, уложив свою голову на грудь иезуиту. Пак осторожно вытянул онемевшую конечность из-под юноши и слабо зашипел. Рука не двигалась и висела вдоль тела безжизненной плетью. Молодой человек замер, ожидая, когда кровообращение восстановится. В келье стало чуть теплее. Сонхуну нравилось думать, что это из-за их с Сону горячих тел. Пак прикрыл глаза, глубоко вдохнул смешавшиеся запахи и улыбнулся. В комнате стало совсем темно. За окном по-прежнему тарабанил дождь. Сонхун взглянул на часы. Они так измотали друг друга, что проспали почти весь день. До парома оставалось всего ничего. Пак попробовал пошевелить пальцами, и те охотно отозвались. Больно почти не было, поэтому Сонхун стал собирать вещи, разбросанные по келье. Он натянул трусы и брюки, влез в ботинки, попытался немного пригладить рубашку, но привести её в приличный вид не удалось. Молодой человек полностью оделся и снова присел на кровать. Сону все ещё спал. Он хмурился во сне, и Сонхуну захотелось разгладить недовольную складку, расположившуюся между его бровей. Вместо этого Пак поправил на нем одеяло, поцеловал в щеку и вышел из кельи. Он спустился на этаж ниже. В спальнях было тихо. Сонхун ещё раз взглянул на часы — было время мессы. Пак прошёл в капитул, и сердце его пропустило удар: «Светоч мира» исчез. Молодой человек вдохнул и выдохнул. Нужно было соображать. Едва ли картина могла исчезнуть из обители. Винченцо не мог не понимать, к каким последствиям это может привести. Нет. Скорее всего, он попросил кого-то перенести картину в свою собственную спальню. Сонхун бросился на улицу, быстро пересёк двор и проскользнул в библиотеку. Он огляделся. Было пусто. В глубине зала за стеллажами Пак нашёл лестницу, ведущую на второй этаж. Келья Винченцо была не заперта. В сущности, это помещение с большой натяжкой можно было назвать кельей. Это была большая богато обставленная комната. По центру стоял роскошный стол. Столешница его была уставлена пустыми, полупустыми и переполненными едой тарелками. Некоторые из них были полны мух и мошек, другие — плесени. У стола стояло глубокое кресло. Сонхун заметил «Светоч мира» рядом с окном. Мутный свет пеплом падал на рельеф масла. Пак успокоился. По правую руку стояла широкая кровать. Постельное белье на ней выглядело грязным. Слева Сонхун заметил потухший камин, поленницу и подставку с кочергой и совком для золы. Это было не самое здравое решение — устанавливать камин в здании библиотеки. Сонхун подошёл к столу и выдвинул первый ящик в надежде найти украденный отчёт. Тот был пуст. Но в следующем ящике оказались мятые листы, хаотично исписанные мелким почерком. «Божественный СВЕТ посещал меня и раньше. Но когда он вернулся ко мне в приюте, я не сразу его узнал. Мои чувства к нему не изменились. Я люблю его всей душой и телом. Страдания — привлекают СВЕТ, будто аромат цветов, который привлекает пчёл. Жаль, что я не застал его явление во всей силе той ночью. Он Был Есть Будет у Сону Сону — самый прекрасный цветок СВЕТ страшный он опасен сону опасен СВЕТ делает его опасным пчелы быстро погибают ульи уничтожают огнём СВЕТ выжигает их Я должен защищать ульи…» . Сонхун нахмурился. Беспорядочный поток мыслей Винченцо походил на лавину образов. Пак брезгливо убрал бумаги обратно в ящик и поднял взгляд. Свет опасен. Но почему? Почему опасен Сону? Интуиция Сонхуна вскинулась. Она шептала, что Пак оказался далёк от настоящих ответов. Иезуит попытался отмахнуться от неприятных ощущений. Раздался раскат грома, и Сонхун вздрогнул. Он передёрнул плечами. Ощущение тревоги поселилось где-то на закорках. Молодой человек бросил последний взгляд на комнату и поспешил выйти, но не успел он коснуться двери, как та сама открылась. Сонхун столкнулся с бледным странным Винченцо. Взгляд у него был блуждающий, а глаза походили на два горящих уголька. — Отец Сонхун, — прохрипел Винченцо. — Все ещё разнюхиваете? — Отец Винченцо, — Пак сделал два шага назад и улыбнулся. — Я как раз искал вас. Приор вошёл внутрь и прикрыл за собой дверь. Голос его был напряжён от едва сдерживаемого гнева. Сонхун этот гнев мгновенно распознал. — Неужели вы не знаете, что в это время мы служим мессу? Забыли? Пак улыбнулся ещё шире и язвительно ответил: — Сегодня я уезжаю. За картиной приедут завтра. Лучше бы вам закончить вашу работу поскорее. И, простите, но я вынужден буду доложить в курии о ваших еретических представлениях. Винченцо ничего не ответил. Он бросил на Сонхуна недовольный взгляд и подошёл к столу. — Уезжайте. Я вас здесь не держу, отец Сонхун. Пак молча кивнул и пристально вгляделся в лицо настоятеля. Он был похож на бледную тень, эхо от вспышки. Иезуит облизнул губы и медленно произнёс: — Сону уезжает со мной. Несколько секунд Винченцо просто стоял, затем глаза его расширились, нижняя губа его затряслась. Он замотал головой из стороны в сторону, словно обезумевший: — Нет. Сону останется здесь. Он никуда не поедет. Он нужен Свету. Вы не понимаете, что делаете. Свет уйдёт вместе с ним. Винченцо сделал два медленных шага к Сонхуну. Тот удивлённо вскинулся. Вот как. — Что ж. Я мог бы сказать, что мне бесконечно жаль это слышать, но это не совсем правда, — Пак ухмыльнулся. — Вы не можете мне указывать, отец Винченцо. Мы уезжаем сегодня вечером. — Вы не понимаете, — настоятель выкрикнул это так зло и страшно, что Сонхун на секунду растерял всю свою уверенность. — Все погибнут! Свет уничтожит… Пак замер. Приор как-то странно то ли всхлипнул, то ли всхрапнул. Он накренился вбок, будто вот-вот упадёт, сгорбился, плечи поднялись, и Винченцо стал похож на чёрную тощую птицу. Глаза его слезились от того, что он, казалось, ни разу не моргнул с того момента, как вошёл в свою комнату. Тяжёлый взгляд исподлобья пригвоздил Сонхуна к месту. Несколько секунд они стояли друг напротив друга, замерев в ожидании чего-то. Пак знал, что это что-то скоро произойдёт. В келье было тихо. Раздался очередной удар грома. Сверкнула молния, и приор, будто ужаленный её светом, бросился на Сонхуна с кулаками. Пак отскочил назад. Винченцо был не стар, но довольно неповоротлив. Он пролетел мимо, но тут же развернулся, кидаясь в атаку. Настоятель замахнулся. Стекла снова вздрогнули. Молодой человек на мгновение отвлёкся, и Винченцо всё-таки добрался до его лица. Удар был несерьёзным, но неприятным — нижняя губа закровила. Пак сделал шаг назад и упёрся спиной в обожжённые изразцы камина. Иезуит чувствовал только боль и раздражение. Ему не хотелось применять силу, потому что он знал, что в конце концов это может плохо отразиться на деле, если Винченцо все же предстанет перед кардиналами. Он наделся, что приор устанет или придёт в себя. Но тот, казалось, окончательно обезумел. Он бросился к Сонхуну и схватил его за шею. Его крупные ладони сжались, перекрывая кислород. Пак попытался оттолкнуть его, схватить его за запястья, но Винченцо лишь сильнее сжимал пальцы. Несколько секунд Сонхун не ощущал ничего, кроме биения собственного сердца, затем ему стало казаться, что каждая венка, каждый сосуд на его лице набухает от запертой внутри крови. Под глазами жгло, выступили слезы, во рту скопилась слюна. Голова отяжелела. Вырвался первый хрип. Сонхун покосился вбок в поисках хоть чего-нибудь, что поможет ему. На глаза ему попалась кочерга. Пак медленно протянул руку и достал её из подставки. Она была тяжела и не слишком удобна, но Сонхуну приходилось орудовать и не такими средствами. Пак обхватил железяку обеими ладонями и со всей силы ткнул приора под ребра, будто пытаясь проткнуть его насквозь. Тот закашлялся от боли. Дыхание его сбилось Мужчина отпустил Сонхуна, отходя назад и сгибаясь пополам. Он прижал руки к животу, явно не ожидая ещё одного удара. Но молодой человек уже широко замахнулся, плечи приятно заныли от непривычной тяжести. Раздался очередной раскат грома. Из-за него Пак не расслышал звук, с которым кочерга оказалась в черепе настоятеля. Её загнутый конец застрял в затылке приора. Брызнувшая кровь попала Сонхуну на лицо и на воротник его белоснежной рубашки, выглядывавшей из-под сутаны. В этот момент иезуит оценил всю прелесть чёрной одежды. Пак достал из головы Винченцо кочергу, та выскользнула с треском и хлюпаньем. Сонхун стоял, вдыхая и выдыхая. Сердце его колотилось, а горло болело. Руки продолжали дрожать и вибрировать из-за отдачи. Молодой человек отбросил своё импровизированное оружие и, слегка пошатываясь, направился за Сону. Чудом он не встретил никого из монахов по пути до кельи новиция. Видимо, все они были заняты уборкой после мессы. Дождь прекратился, но тучи продолжали нависать над обителью. Трава была влажная, под ногами хлюпала грязь. Пак вошёл в спальни и за мгновение оказался на третьем этаже. Сону уже был одет и сидел у буржуйки с зажжённой свечой. Похоже, он продрог. — Идём? — спросил иезуит, подхватывая свой рюкзак. Новиций поднял на него взгляд, и отчего-то Сонхуну этот взгляд совсем не понравился. Сону молча поджал губы. Пак осторожно добавил: — Мы всё решили, Сону. Юноша кивнул, встал и уже было собирался потушить свечу, как глаза его соскользнули Сонхуну на шею. — Что с тобой, хён? — Это неважно. Собирайся. Я боюсь, что мы опоздаем. Сону замер. Взгляд его потяжелел. — Где вы были, отец Сонхун? Молодой человек раздражённо повёл плечами. — Прощался с отцом Винченцо. Мы немного повздорили. — У вас кровь на воротнике. — Поранился. — Нет, — юноша склонил голову, и Пак мгновенно понял: он прислушивается. Иезуит инстинктивно кинулся к юноше, чтобы прикрыть ему уши, но новиций вырвался и отступил назад. — Не нужно, — Сону улыбнулся. — Всё верно. Юноша протянул руку к холсту, маленькое пламя свечи зацепилось за полотно, и то мгновенно потемнело и зачадило. Несколько секунд Сонхун стоял, с трудом осознавая происходящее. — Что ты делаешь? — Сонхун испуганно смотрел на огонь, расползающийся во все стороны. Мелкие язычки опасно подбирались к кистям, краскам и банке растворителя. Деревянные перекрытия древнего монастыря могли не пережить даже мелкого пожара. Пак панически стянул сутану стал сбивать ей огонь. — Сону, прекрати! Тут же люди! Но Сону его не слушал. Он поджёг ткань, закрывающую окно, бросил свечу в кучу хвороста, затем подошёл к Сонхуну и выхватил сутану у него из рук. Пак замер от ужаса. Взгляд Сону был страшен. В эту секунду Сонхун поверил в то, что новиций может избавиться от него. — Я должен принести огонь в этот мир, хён. Винченцо больше не остановит меня. Ты сделал всё верно. Сону смотрел на него, широко раскрыв глаза. По щекам его бежали слезы от кусачего дыма. Новиций был абсолютно спокоен. Он сделал шаг навстречу, затем ещё один и оказался вплотную к молодому человеку. В этот момент Пак понял, что что-то не так. Правда, понял он это слишком поздно: Ким откинул голову и ударил иезуита лбом прямо в нос. От ужасной боли он сделал глубокий вдох, из глаз брызнули слезы. Дым просочился внутрь. В горле началась резь. Голова закружилась так резко, что Сонхуну не удалось удержаться на ногах. Молодого человека вырвало. Дышать стало сложно. Перед тем как потерять сознание, Пак бросил последний взгляд на Сону, нависающего над ним. За спиной его во всю силу полыхало пламя.***
— Тело Сону не нашли, — Антонелли откинулся на спинку стула. — Скорее всего, он жив. Сонхун выдохнул. Лицо его ужасно ныло, говорить было сложно, и тошнота никак не проходила, но эта новость каким-то чудесным образом заставила его улыбнуться. — А что с остальными? — Все в порядке. Монахи живы и здоровы. Кроме Винченцо. Он, как ты сам понимаешь, погиб в пожаре. Не скажу, что мне очень жаль. По твоим отчётам я понял, что он не самый надёжный союзник для нового папы. Сам монастырь сильно пострадал. Оказалось, что почти во всех зданиях были деревянные перекрытия. А ещё эти буржуйки почти в каждой келье, — лицо кардинала приобрело гадливое выражение. — Надо же было додуматься хранить дрова внутри спален. Думаю, стоит предложить Иоанну Павлу заняться благоустройством старинных монастырей. Должно хорошо отразиться как на его светской, так и на клерикальной репутации. — Кто меня вытащил? — Думаю, что сам Ким Сону, но не могу быть в этом уверен. Когда монахи оказались на улице, ты уже лежал в самом центре двора без сознания, укрытый своей сутаной. — А что «Светоч мира»? Антонелли весело улыбнулся: — Мальчик мой, неужели ты думаешь, что Ватикан и правда отправил Винченцо оригинал? Сонхун снова улыбнулся. Этого стоило ожидать. Кардинал достал из ящика стола бумаги. Пак узнал в них собственные отчёты. — Единственное, что мне непонятно, так это история со Светом. Что это было? Какая-то секта? Сонхун покачал головой. Он обдумывал этот вопрос с того момента, как очнулся на пароме в окружении своих братьев-иезуитов. Солёный воздух привёл его в чувства. Первые несколько секунд после пробуждения Сонхун был напуган, а затем стал думать. — Мне казалось, что картинка сложилась. Я думал, что Винченцо одержим Светом, и поэтому держит Сону рядом — хочет, чтобы новиций воссоздал для него фреску, и тогда он мог бы спокойно дрочить на неё. Но я никак не мог понять, почему никто из монахов не говорит об этом? Да, слышать свет — безумно, но ведь в истории христианства случались вещи и страннее, — Сонхун встал с кресла и стал расхаживать по комнате. — Почему же они говорили мне просто не соваться? К чему было создавать такую загадочность вокруг Сону? — И ты понял почему? — До того как вырубить меня, Сону сказал, что Винченцо больше не остановит его. Расслабленное лицо Антонелли вмиг сделалось настороженным. Он следил за мыслью Сонхуна, и тут же понял, к чему тот ведёт. — Только не говори мне, что, — начал было старик, как Пак прервал его. — Ага, я думаю, что Свет, который Сону слышит, — это что-то вроде второй личности, воображаемого друга. Кого-то очень жестокого. Зверя. Иначе я не могу объяснить это беспричинное желание нести разрушения. Винченцо изолировал Сону не потому, что он сводил с ума всех монахов или мог услышать лишнее на службах, а потому, что Сону мог быть опасен для остальных и потому, что был воплощением предмета его одержимости. Похоже, что и приют поджёг тоже Сону. В тот вечер Винченцо не было вместе с ним. Антонелли совсем по-старчески вздохнул и бросил серьёзный взгляд на Сонхуна. — Нельзя, чтобы бывший послушник свободно бегал по Корсике, если он так опасен. Подлечись, мой мальчик, — кардинал сделал паузу, будто что-то обдумывал. — А затем найди этого Люцифера. Сонхун вышел из Апостольского дворца, едва чувствуя под собою землю. Испорченную сутану он выкинул прямо у ступеней. Больше она ему была не нужна.