Светоносный

      Утром Сонхун встал раньше всей братии и выбрался из монастыря. Ему нужно было передать отчёт паромщику. Паромщик передаст бумаги помощнику кардинала, а помощник — самому Антонелли. Хотя гораздо удобнее было бы использовать телефон. Но кардинал привык всё делать по-старинке. Сонхун работал с ним довольно часто и прекрасно знал, что для Антонелли не так важна скорость, как важно ощущение вещественности данных. В личном кабинете тот до сих пор содержал огромный архив с докладами. Конечно, не первой важности. Самые опасные документы отправлялись в печь или в библиотеку Ватикана.        Корсика была пустынна. Сонхун без проблем добрался до пристани и вернулся обратно. Утреннее солнце, наконец, начало пригревать, и молодой человек почувствовал, как оживает его тело. Он зевнул, крепко зажмурившись.        При свете дня прошедшая ночь казалась Сонхуну вымыслом. В голове продолжало всплывать бледное лицо Сону с пухлыми полнокровными губами. Он был похож то ли на призрака, то ли на ангела.       Пока монастырь спал, Пак вернулся к церкви. Он заглянул внутрь, чтобы убедиться, что встреча с новицием ему не приснилась.        Внутри было пусто. Свечи прогорели почти до конца. Молодой человек поближе подошёл к фреске и заметил свежую краску. Сону был настоящим, хоть и верилось в это с трудом. Сонхуну хотелось лучше узнать этого юношу. Понять его. Понять особенность, которая заставляет его рисовать ночами. Понять, отчего все тут так молчаливы, когда дело касается Сону.        Иоанн на все метания иезуита лишь молча глядел своими бледными непрокрашенными глазами. Выражение лица у него было страдающим, но была какая-то неправильность в этом страдании. Неполноценность. Это страдание было… сексуальным. Игривым. Пак нахмурился. Возможно, дело было не в привлекательности евангелиста, а во флере, связанном с Сону. Молодой человек попытался отбросить этот факт и обратиться к фреске с мыслями, незамутнёнными её автором. Ничего не выходило. Апостол Иоанн продолжал держать своими тонкими руками чашу с ядом, а по его лицу разливалась боль напополам с соком удовольствия. За головой его проклёвывались лучи света.       — Отец Сонхун, — высокий голос Бенедетто заставил Пака вздрогнуть и панически обернуться. — Уже проснулись?        — Доброе утро, брат Бенедетто, — Сонхун улыбнулся, отходя от изображения Иоанна, пытаясь выбросить из головы только что увиденную картину. — Да. Не спалось.        Келарь бросил нервный взгляд за спину Сонхуна. Пак на это только миролюбиво улыбнулся. Он не собирался давить. Брат Бенедетто и сам прекрасно все понял. Сонхун не мог не заметить прогоревшие свечи, свежую краску. Но настраивать против себя келаря и ризничего в одном лице было неразумно, поэтому молодой человек промолчал.        — От чего не спалось?        — В келье очень холодно.        — Ах, это да! — Бенедетто всплеснул руками и оживился. — Поговорите с отцом Винченцо. Если он согласится, то мы сможем установить у вас буржуйку, чтобы было немного потеплее.        — Спасибо. Обязательно поговорю.       — Ваша вчерашняя служба была прекрасна, отец Сонхун. Вы так уверенно стояли у алтаря, будто были рождены для этого.        Пак улыбнулся ещё шире. Конечно, он был рождён для этого. Был рождён для служения Церкви в буквальном смысле, но говорить об этом Бенедетто не стоило.        — Спасибо, брат Бенедетто, я очень ценю вашу похвалу, — Сонхун взял его старческие ладони и сжал их. — Я вам благодарен за радушный приём и добрые слова.        Бенедетто вдруг растрогался. Он качнул головой и сипло сказал:        — Благослови вас Господь, отец Сонхун.        — И вас, брат Бенедетто.        Если ризничий уже приступил к службе, значит наступило время часа чтений. Бенедиктинцы в это время молились, а вот доминиканцы обычно использовали каждую свободную минуту, чтобы заниматься своими изысканиями. Пак отпустил руки старика и решил, что ему стоит попытаться поймать отца Винченцо в капитуле.        Он поднялся наверх и застал странную картину: Винченцо с ярко-красными от недосыпа глазами сидел на коленях перед «Светочем мира» в полуодетом состоянии и раскачивался из стороны в сторону. На нем не было сутаны, только нижняя рубаха, выпущенная из брюк. Не тот внешний вид, в котором обычно можно застать монастырских настоятелей — людей всегда подобранных и строгих. Пак на несколько секунд замер от шока.        — Отец Винченцо, — тихо позвал он. Мужчина не откликнулся. Сонхун повторил громче: — Отец Винченцо!        Приор вздрогнул. Он бессмысленным взглядом обвёл комнату, будто не понимая откуда идёт звук, пока не наткнулся на иезуита. Винченцо неловко прокашлялся и потянулся за сутаной.        — Простите мой вид, отец Сонхун, кажется, я заработался, — мужчина попытался встать, но у него не получилось: ноги подкосились, и он снова опустился на колени.        — Я помогу, — но не успел Пак сделать и шаг в направлении приора, как Винченцо его остановил.       — Не нужно. Я сам.        Пак в недоумении замер на месте. Он проследил за тем, как приор поднялся, застегнул верхнюю одежду, пригладил седые волосы. Что-то явно было не так, Сонхун волновался. Волновался не за Винченцо, а из-за того, что снова не понимал происходящего.        — Простите. Мне нужно немного прийти в себя. Я совсем забылся, — Винченцо добродушно улыбнулся. — Спасибо.       Сонхун кивнул и улыбнулся в ответ, так и оставшись на месте. Мужчина собрал бумаги, разложенные на полу и быстро вышел через коридор, ведущий к кельям. Пак тут же бросился к картине. Он внимательно осмотрел полотно, но никаких повреждений не заметил. С облегчённым вздохом он отступил назад и вдруг почувствовал странный запах: плотный мускусный аромат мужчины.        Иезуит поморщился и осмотрел пол перед картиной, но ничего не нашёл. Запах был Сонхуну хорошо знаком. Иногда так пахло в кабинетах не у самых праведных пастеров. Пак терпеть не мог с ними работать, потому что они любили распускать руки, но задание есть задание.        Значит насчёт буржуйки он спросит позже. Хотя всякое желание общаться с отцом Винченцо у Сонхуна отпало напрочь.        Молодой человек вернулся в свою келью, чтобы начать новый отчёт. Он обязательно должен был рассказать о своих подозрениях кардиналу Антонелли. Если была хоть малейшая возможность, что репутация отца Винченцо не так чиста, как казалось на первый взгляд, то Антонелли должен об этом знать. Короля делает свита, папу делают его приближенные. Если тень грязных пристрастий Винченцо упадет на Иоанна Павла I,  то папу будет не спасти.        Колокол оторвал Сонхуна от отчёта. Он спрятал бумаги и поспешил в церковь, все ещё обдумывая свои подозрения.        Утреня прошла спокойно. Отец Винченцо успел прийти в себя и выглядел совершенно нормально. Сонхуну стоило больше узнать о нем. Пак перевёл взгляд на Чонвона. Нужно было узнать, чем именно занимался Винченцо в Корее.        В библиотеке было тихо. За столами сидела пара монахов, чьи имена Сонхун не запомнил, но Чонвона среди них не было.        — А, отец Сонхун, — Николо выплыл из-за стеллажей. — Это снова вы. Хотите что-нибудь почитать?        — Да, — Пак улыбнулся. — Может быть, у вас есть книги об истории этого монастыря?        Николо ненадолго задумался, затем скрылся между стеллажей, но вскоре вышел с пустыми руками. Он разочарованно покачал головой.        — Простите, отец Сонхун, у нас ничего нет. Я служу тут довольно давно, может быть, я могу удовлетворить ваше любопытство.        Пак улыбнулся и осторожно сказал:        — Едва ли вы застали предыдущего отца-приора.        — Вы удивитесь, но застал, — Николо смущённо рассмеялся. — Правда, знаком я был с ним недолго. Почему вы им заинтересовались?        — Я слышал, что он был… не самым приятным человеком, — аккуратно подобрал слова Сонхун. Он надеялся, что не угадал. Ведь тогда у Николо появится предлог с ним поспорить.        — Что вы! — воскликнул библиотекарь. Сонхун облегчённо выдохнул. — Он был замечательным человеком. Когда я пришёл в монастырь, он был уже очень стар, но даже старость не давала ему спокойно сидеть на месте. Он заботился о нас до самого своего последнего дня.        — Он выбрал отца Винченцо как своего приемника?        — Да. Верно. Отец тогда как раз вернулся из своей миссии вместе с детьми. Наш настоятель не мог выбрать кого-то другого. Более подходящих кандидатов просто не было.        — Значит отец Винченцо появился в монастыре раньше вас?        — Мы пришли одновременно, — Николо улыбнулся и принялся доставать книги из коробок, просто чтобы чем-нибудь занять руки. — Где-то за год или полтора до смерти предыдущего настоятеля. Я сразу поступил в помощники тогдашнему библиотекарю, а отец Винченцо стал помощником келаря. Двадцать лет назад братия была гораздо больше, чем сейчас, несмотря на все ужасы, которые Европа пережила.        — Как же тогда отец оказался в Корее?        Николо ненадолго задумался, а затем покачал головой и ответил:        — Я уже плохо помню, отец Сонхун. Но он вызвался ехать с проповедями туда сам. Это я помню, потому что он и мне предлагал ехать с ним.       — Вы отказались?        — Да. Я не мог оставить библиотеку. С ним поехал брат Маттео.        Сонхун кивнул. Ему нужно было восстановить отрезок времени, который Винченцо провёл в Корее.        — И отец Винченцо сразу же согласился занять место приора? Это большая ответственность.        Лицо Николо слегка посмурнело, будто воспоминания его смущали, но он с улыбкой ответил:        — Не сразу. Отец Винченцо долго восстанавливался после приезда. События в Корее наложили на него серьёзный отпечаток, сами понимаете, Несколько месяцев он ходил по монастырю как призрак — потерянный совершенно. Но ради детей он пришёл в себя. Занялся делами. Он справился.        — Вы, наверное, им гордитесь?        — Конечно, горжусь, — поспешно ответил Николо, и Сонхун понял, что он врёт.        Пак искренне улыбнулся. Что будет, если он прямо сейчас спросит у Николо, видел ли он отца Винченцо мастурбирующим или домогающимся до детей? Какое выражение поселится на его старом, но очень добром лице? Скажет ли он правду или будет до последнего упорствовать?        — А что дети? Как они пережили переезд? Вы помните их всех?        — Да, — плечи библиотекаря расслабленно опустились. — Каждого из них. Многие были не предназначены для монашеской жизни, но я рад, что хотя бы Чонвон и Сону остались с нами.       Дверь в библиотеку распахнулась. Внутрь осторожно проскользнул Чонвон. Он увидел Сонхуна и направился прямиком к нему.        — Отец Сонхун, я никак не мог вас найти, — молодой человек выглядел обеспокоенным. — Отец Винченцо ждёт вас в капитуле. Он хочет о чем-то поговорить.        Пак изобразил удивленный взгляд и кивнул.        — Можете меня к нему проводить?       Новиций перевёл растерянный взгляд от Сонхуна к Николо, а затем снова взглянул на Сонхуна. На его лице медленно проступало понимание: с ним тоже хотят поговорить.        Чонвон шёл быстро, а Пак намеренно отставал. Ему нужно было больше времени наедине с юношей.        — Брат Чонвон, сколько лет вам было, когда вы приехали сюда?        — Где-то около семи.        — Значит вы хорошо помните пожар.       — Да. Лучше, чем мне бы хотелось, — Чонвон, наконец, замедлил шаг. — А что?        — Брат Николо сказал, что пожар очень травмировал отца Винченцо, и тот вернулся в обитель совершенно другим человеком. Его прямо-таки не узнавали здесь.        Чонвон, казалось, задумался. Он молчал где-то с полминуты, а затем кивнул.        — Он проработал у нас около года, но не думаю, что изменил его сгоревший приют. Думаю, что он так страдал из-за картины, которая сгорела вместе с ним.        — Картины? — в этот раз Сонхуну подделывать удивление не пришлось.        — Да. Приют был в одном из первых католических монастырей в Корее. Там была фреска. Изображение Иоанна Богослова. Отец Винченцо, я и Сону проводили перед ней почти все свободное время.        Снова Иоанн. Пак внутренне напрягся. Складывалось такое впечатление, что в этой обители Иоанна почитали больше, чем самого Христа. Это было нехорошо.        — Это её сейчас рисует новиций Сону?        Чонвон шокировано уставился на Сонхуна и после недолгого молчания ответил:        — Да, её. Я даже не думал об этом. Кажется, что именно её.        Пак пожевал нижнюю губу. История становилась все запутаннее. Внутри завозилось предчувствие. Оно разворачивало свои скользкие кольца, высовывало острую голову. Одержимость приора искусством только что перестала вызывать лёгкое беспокойство и стала вызывать у Сонхуна серьёзную тревогу.        — В конце недели вы даёте обеты. Как скоро после них вы хотите уехать?        — Не знаю… Как только отец Винченцо отпустит меня.        — Советую не дожидаться решения отца Винченцо, — Сонхун подошёл ближе к Чонвону и перешел на корейский. — Советую вам, брат Чонвон, уезжать как можно быстрее.        — Что это значит?        Сонхун ничего не ответил. Он оставил новиция позади и отправился в капитул.        Отец Винченцо встретил его с лёгкой нервной улыбкой. Он сидел за столом, теперь при полном параде, обложенный со всех сторон книгами, но все ещё бледный и потерянный. Сонхун быстро раскусил этот спектакль, но виду не подал.        — Отец Сонхун, я хотел бы ещё раз извиниться за свой вид сегодня утром. Вы застали меня в момент самой трудной работы ума.        Пак улыбнулся и покачал головой:        — Ничего такого. Не беспокойтесь, я все понимаю. Я лишь хотел спросить у вас разрешения поставить в келью буржуйку — по ночам ужасно холодно. Мне не спится.        — Конечно-конечно. Передайте брату Бенедетто, что я разрешил. Думаю, он может вытащить одну из старых буржуек из келий на третьем этаже.        — Там никто не живёт?        — Нет. Он совсем заброшен. Мы выселили всех оттуда.        — Почему?        Винченцо пожал плечами и рассмеялся:        — Зачем подниматься на ещё один этаж, когда все прекрасно умещаются на втором?        Сонхун улыбнулся. Винченцо, кажется, и сам понял, что ложь его была неубедительна. Пак поблагодарил приора, вышел из капитула и вернулся в церковь, чтобы предупредить Бенедетто, надеясь, что буржуйку собираются отнять не у Сону.        День потёк медленно. Сонхун прятался в библиотеке между службами. Чонвон крутился рядом, пытаясь выпытать у него значение загадочной фразы. Но Пак прекрасно понимал, что сейчас власть Винченцо над юным новицием слишком велика, чтобы тот начал воспринимать критику в адрес приора всерьёз. Нужно было дождаться подходящего момента. Молодой человек был уверен, что такой обязательно вскоре настанет. Ему нужно было лишь слегка расшатать порядок, устроенный в монастыре. Казалось, что проще всего сделать это именно через Сону. Его ценили и оберегали. Все, что касается его, задевает монахов за живое. Паку нужно было лишь установить связь между поведением Сону, поведением Винченцо и разгадать тайну, которую все так старательно хранят. Сонхун в своём расследовании продвинулся достаточно, чтобы предположить: тайна эта связана с фреской евангелиста Иоанна.        Наступало время мессы. При мысли о ней Сонхуна охватывал лёгкий мандраж. Он пытался заставить себя ничего не ожидать, но никак не мог побороть желание увидеть хотя бы тень Сону, хотя бы кусочек его белоснежной сутаны. Это желание его раздражало и одновременно приносило ему удовольствие, потому что рождало яркие фантазии.        Сонхун встал рядом с колонной и стал сверлить взглядом вход. Казалось, что он попал в день сурка. Внутрь снова затекала толпа прихожан. Вошёл Чонвон, за ним Винченцо. Началась служба, двери оставались закрытыми.        Пак тяжело вздохнул. Новиций так и не явился.        Остаток дня Сонхун провёл в своей келье. Бенедетто принёс ему буржуйку, но никак не мог придумать, как приладить печку так, чтобы Пак не задохнулся ночью. Они вместе сумели открыть форточку и вывести трубу на улицу.        — Будет немного продувать, но должно стать теплее, — резюмировал келарь, отряхивая руки.        — Сильно в этом сомневаюсь, — прошептал Сонхун, глядя на эту ненадёжную конструкцию. — Спасибо.        Бенедетто улыбнулся и вышел из комнаты. Пак немного покрутился около буржуйки, но оставил все как есть.        Он вернулся к отчёту и в подробностях описал все, что сумел выяснить за прошедший день. Выходило, что выяснил он не очень-то много, но зато добытая информация была очень важна.        Сонхун резюмировал:        Отец Винченцо в молодости по собственному желанию отправился проповедовать в Корею. Там он жил при приюте, построенном в старом монастыре. Он обучал богословию детей, очевидно, не слишком качественно, потому что все время проводил у фрески с изображением Иоанна. Он должен был быть одержим ей, если это заметил даже маленький Чонвон.        После того, как приют сгорел, Винченцо, Маттео и ещё несколько детей вернулись обратно. Винченцо был поражён утратой фрески настолько, что утратил эмоциональное равновесие и заставил новиция Сону воспроизвести её в церкви. Но почему сейчас? Почему Сону рисует только ночью? Почему существование Сону окутано такой тайной? И почему все здесь говорят об Иоанне как о ком-то, кто стоит в отдалении от прочих апостолов и от самого Христа?        Конечно, Иоанн был особенным. Но каждый из апостолов был особенен по-своему. Пусть Иисус и выбрал его как своего названного брата, доверил ему свою Мать, Иоанн оставался равным среди прочих.        Пак закусил кончик ручки и задумался. Одержимость жизнью одного из апостолов заставила Сонхуна вспомнить об апостоликах. Существовали ли они до сих пор? Проповедовали апостольское нищенствование или последние из них погибли вместе с Дольчино?        Молодой человек накинул сутану и вышел из кельи. Он решил прогуляться у озера, составить план действий. Но мысли никак не желали собираться в кучу. Они разбегались, как перепуганные муравьи. Вдруг стало отчаянно не хватать информации. Сонхун должен начать действовать решительнее, если хочет узнать что-то ещё. Слишком скрытная братия, одним наблюдением тут было не обойтись. Придётся начать давить и проще всего было бы начать с Николо. Он был обязателен и успел застать предыдущего приора, а значит его преданность Винченцо не могла быть бесконечной, как минимум потому, что он мог сравнить приоров и был уже достаточно зрелым, когда познакомился с Винченцо. Хотя Сонхун и подозревал, что знает Николо не слишком многое: он был хранителем сердца монастыря, а это в каком-то смысле качественно отличало его от прочих монахов.        Вторым мог стать Бенедетто. Он был мягок и совестлив. Его должности обязывали находиться в центре монастырской жизни, знать все обо всех. В этом же и было слабое место плана: Бенедетто был близок с Винченцо.        Чонвон и Маттео были самыми неподходящими кандидатами для давления.        Сонхун добрался до озера, поплотнее закутался в сутану и стал кидать маленькие камешки в воду.        Мысли его вернулись к Маттео.        — Сону, это я, Маттео, открой, пожалуйста, — гадко повторил Сонхун и улыбнулся. Нет. Маттео стоило поставить на первое место. У приёмщика подаяний была роковая слабость: монах очень заботился о новиции. Видимо, ещё со времен приюта. Сону мог бы стать рычагом для давления, если бы оказался в опасности.        Впрочем, если никакой опасности не обнаружится, то Сонхун может её придумать.        Повечерие прошло гладко. Молчаливый Чонвон за ужином продолжал кидать на Сонхуна любопытные взгляды. В конце концов, Пак решил, что может попробовать провернуть с новицием трюк, который несколько раз использовал при допросах. Он наклонился к Чонвону и шепнул ему на корейском:        — Ты и сам обо всем догадываешься, — после этого иезуит встал из-за стола и вышел из трапезной. Оставалось подождать. Если Чонвон действительно что-то знает или подозревает, то эти слова заставят его поволноваться.        Остаток вечера Сонхун провёл в келье с мучением ожидая, когда же хлопнет дверь третьего этажа.       Произошло это немногим позже двенадцати. Пак снова спрятал отчёты и выскользнул в ночь.        В этот раз, заходя в церковь, он зажмурился, чтобы не потеряться от яркого света.        Сону сидел у фрески, на нем снова был фартук, крепко завязанный вокруг талии. В церкви стояла тишина, нарушаемая только треском свечей и шорохом кисти. Сонхун поплотнее закутался в сутану. Он прошёл к той же самой скамейке, на которой сидел прошлой ночью.        Молодой человек думал, как ему начать разговор, что следует спросить первым, когда Сону вдруг сам с ним заговорил:        — Если праведный христианин не может желать чего-то запретного, то откуда взяться его праведности? — новиций оставил кисть и развернулся к Сонхуну.        Пак на секунду растерялся, прежде чем понял, что Сону просто продолжает их вчерашний диалог, будто они и не расставались.        — Недостаточно просто бороться с желаниями или соблюдать писание. Юный Иоанн мог делать все это, но не являться настоящим христианином по духу.       — Почему вы так думаете? — новиций недовольно поморщился и принялся смешивать краску в деревянной миске. Рукава белоснежной сутаны оказались в опасности из-за брызг.        — Потому что в нем не было смирения.         — Вы не можете точно этого знать.        — Могу, — Сонхун улыбнулся и поднялся со скамейки. Молодой человек присел рядом с новицием, стал закатывать его рукава, стараясь не касаться обнажающейся кожи, чтобы не смутить юношу. Из-под плотной ткани вдруг показалось красное пятно — ожог. Сонхун немного замешкался, но продолжил: — Эпизод Тайной вечери в Евангелие от Иоанна. Когда Иисус говорит ученикам, что один из них предаст его, ни Петр, ни Иоанн не желают просто смириться с этим.        — Никто из апостолов не желает. Они все хотят знать.        — Им достаточно знать, что это не они. Иоанн и Петр хотят знать, кто это. Им нужно имя.        Сону ничего не ответил. Он наблюдал, как ладони Сонхуна проворно сворачивают ткань его широких рукавов. Пак улыбнулся. Ему нравился профиль Сону. Смотреть на него было невероятно приятно. Сердце сладостно сжималось.       — Разве это не богохульство — вот так говорить об апостолах? — наконец, спросил новиций.        — Нет. Я говорю лишь о том, что юный Иоанн был слишком занят личностью Христа. Куда больше, чем его учением. Но после Вознесения он изменился. Не подумайте ничего такого, брат Сону. Мне нравится Иоанн. Возможно, он был любимым учеником Спасителя потому, что был концентрированной человекостью.        — А разве это не делает его особенным, как я и говорил?        Пак улыбнулся и покачал головой:        — Делает. Точно так же, как для греков земные страсти делали особенным Зевса. Мне следует записать вас в язычники?        Сону зло взглянул на него, и Сонхун не смог не рассмеяться. Очаровательное лицо юноши мгновенно разгладилось, на губах появилась неловкая улыбка.        — Вы издеваетесь надо мной, да?        — Немного, — Пак улыбнулся в ответ и едва сдержал порыв ущипнуть Сону за щеку. — Я бы понял ваше яростное почитание, если бы Иоанн был покровителем этого монастыря, но это не так.        — Иоанн был покровителем приюта, в котором я жил.        — Брат Чонвон рассказал мне о нем. Мне жаль, что это произошло с вашим домом, — Сонхун внутренне подобрался, но внешне волнение никак не показал. Сону заговорил с ним о личном — это был очень хороший знак.        — Ничего. Видимо, так хотел Господь, — новиций пожал плечами.        Пак поморщился: он всей душой ненавидел это выражение. Сонхун тысячи раз слышал его в самых странных и страшных ситуациях, которые отчего-то оправдывались желанием Господа.         — Никто не знает, чего Он хочет. Никто, кроме Него самого.        Сону закусил нижнюю губу и взглянул Сонхуну прямо в глаза. Отблески огня плясали в его тёмный зрачках.        — Что если я точно знаю?        — Значит вы, брат Сону, и есть Господь, — Пак растерянно улыбнулся.        Новиций улыбнулся в ответ и снова взялся за кисть. Он медленно водил по неровной стене. Шорох щетины убаюкивал. Сонхун сидел на холодном полу церкви и рассматривал чужой остроносый профиль. Это был не просто вопрос. «Что если я точно знаю?» Вспомнились слова Чонвона, что его Сону-хён слышит и видит всякое. Пак нервно облизал губы.        — Кто говорит с вами, брат Сону?        Новиций замер, занеся кисть. Несколько секунд он не двигался и даже не дышал, затем мотнул головой, опустил кисть и ответил:        — Не понимаю, о чем вы.        Сонхун мысленно выругался. Оставалось только давить. Но какой рычаг выбрать?        — Два года вы проходите новициат. Это на полгода дольше, чем положено. Почему?        — Потому что я так хочу.        — Ваше желание не имеет никакого значения перед приказом Ватикана. Почему вы до сих пор не полноценный член ордена, брат Сону?        Юноша опустил голову. Сонхуну захотелось коснуться его мягких волос, вместо этого он попытался сосредоточиться на лице новиция. Это было ошибкой, потому что, когда Сону в очередной раз заглянул Паку в глаза, иезуит потерялся. На дне его зрачков было туманно и холодно, его низкий голос звучал отстранённо:        — Потому что так хочет Господь.        Сонхуну показалось, что Сону сейчас бросится на него и насмерть заколет кистью, но тот лишь продолжал смотреть в глаза иезуита. Несколько мгновений они оба молчали.       — Это неправда, — Сонхун заставил себя подсесть ближе. Его колено коснулось бедра Сону. — У вас есть выбор. Личный выбор. Оставьте это всё. Поедемте со мной в Ватикан.        Сону удивлённо моргнул и прошептал:        — Я не могу.        — Почему нет? Что вас держит здесь? Вы не член ордена и никто не собирается брать у вас обеты. Зачем вы остаётесь здесь?        — Потому что, — зло начал Сону, но Сонхун перебил его.        — Господь не хочет ничего. Вы сами решаете, как вам жить.        — Это невозможно. Бог даёт нам предназначение, мы должны следовать ему, иначе это будет предательством, — яростно прошипел Сону. — Я должен закончить фреску здесь, затем должен ехать в Париж и учиться живописи, потому что так хочет Бог. Он так хочет. Я знаю.       — Нет, — Сонхун возмущенно отпрянул. — Кто вам это сказал?        Новиций потеряно взглянул на молодого человека. Губы его приоткрылись то ли от удивления, то ли от растерянности, щеки покраснели. Он замер, будто прислушиваясь к чему-то. Взгляд его расфокусировался. Через несколько секунд Сону пришёл в себя и мотнул головой.        — Вы пытаетесь меня обмануть.        Ему нужны доказательства. Раздосадованный Сонхун подвинулся ещё ближе, обхватил предплечье Сону и шепнул на ухо:       — Приходите завтра на мессу. Я вам докажу. Обещаете?        Новиций потупил взгляд, тень его длинных ресниц дрожала на щеках. Юноша ничего не ответил. Иезуит поднялся с пола и вылетел из церкви, пытаясь держать себя в руках.       Полночи Сонхун провёл ворочаясь в кровати. Он был раздражён теми глупостями, которые кто-то поселил у Сону в голове. Хотя этот «кто-то» в его мыслях уже обрёл чёткое лицо, Пак не хотел делать поспешных выводов. Отец Винченцо был сомнительной фигурой, и сам Сонхун бы ни за что не доверил ему стать щитом для папы, но кардинал Антонелли мог думать иначе. Этот старик всегда мыслил на десять шагов вперёд, поэтому Пак должен был дождаться его решения.