***
Утро на Корсике начиналось поздно, поэтому Сонхун и пара сопровождающих его рабочих добирались по ещё спящим улицам. Монте-Чинто грозно возвышалась в рассветной дымке, и Пака от её вида пробрало неприятное ощущение. Он будто бы оробел перед этой каменной махиной. Сонхун поморщился. Всякое предчувствие, суеверная паника доставляли ему дискомфорт. Они шли недолго, скоро дома кончились и какое-то время было слышно только пение птиц. Затем запахло водой, показалось озеро, и из тумана выплыл монастырь. Низкая стена ограждала внутреннюю часть обители от города. Камни в кривой кладке серели, желтели, шли чёрными пятнами и поблескивали от влаги. Деревянные полусгнившие ворота были надёжно заперты, и Сонхуну пришлось звонить в дверной колокол в надежде, что его звон не прерывает службу. Молодой человек взглянул на часы. Было почти семь, значит у братии должны быть часы чтения. Пак попытался припомнить, как они проходят у доминиканцев, и с удивлением отметил, что мало взаимодействовал с представителями этого ордена. В двадцатом веке не всем хотелось распродавать имущество и заниматься преподаванием, поэтому францисканцы и доминиканцы заметно поредели по сравнению с теми же бенедиктинцами, которым, казалось, все нипочем. Они молились и трудились, обрастая золотом. Сонхун снова перевёл взгляд на стену. Он заметил над воротами тимпан, на котором был изображён пёс с факелом в зубах, а прямо над псом было вырезано "Laudare, Benedicere, Praedicare". Восхвалять, благословлять, проповедовать. Пак ухмыльнулся. Псы господни нынче плохо справлялись и с первым, и со вторым, и с третьим. Тут за воротами послышался шум. Деревянная створка распахнулась, едва не задев Сонхуна. Что ж. Значит, как он и предполагал, час чтений у доминиканцев проходил в индивидуальных занятиях. Пак снял шляпу. Перед ним стоял седой крепкий мужчина с обаятельной улыбкой в белом хабите и черной мантелетте. Отец Винченцо. Сонхун опустился на колени и коснулся губами приорского кольца. — Встаньте, сын мой, — мужчина перекрестил Сонхуна. — Рад, что вы добрались до нашей обители. — И я рад, ваше высокопреподобие. Винченцо улыбнулся ещё шире. В уголках глаз появились глубокие морщины — приор часто искренне улыбался. Он дружески похлопал Сонхуна по плечу. Взгляд его, наконец, коснулся деревянного ящика и заискрился ярким довольствием. — Идёмте, отец Сонхун. Я покажу, где картина будет стоять. Хочу оставить её в капитуле, чтобы каждый живущий здесь мог взглянуть на неё. Сонхун двинулся за ним. Изнутри обитель выглядела тоскливо. Пак побывал во многих монастырях, и некоторые из них навевали такую же грусть, несмотря на свою древнюю величественность. Дело было в количестве монахов. Чем меньше была братия, тем более одиноко выглядел монастырь. Сразу за воротами начинался небольшой двор, из которого можно было попасть в церковь, спальни братии, трапезную, библиотеку, больницу и бани. Стены из бурого песчаника были увиты плющом, прямо посреди клуатра пышным цветом цвели лилии. Во дворе было тихо. Сонхун столкнулся взглядом с парой конверсов, которые трудились с самого утра. Один из них тащил на себе вязанку сухих веток. Пак удивлённо взглянул на него. Отец Винченцо заметил эту растерянность и улыбнулся. — В кельях до сих пор очень холодно по ночам. Мы стараемся кое-как отапливать их, но и этого не хватает. У некоторых монахов слабое здоровье, поэтому мы покупаем дрова, собираем хворост, все по-старинке. — Вы хорошо заботитесь о них. — А как же иначе? — рассмеялся отец. — Они же — моя семья. Я ответственен за них перед Богом, перед папой, перед самим собой. Я их защитник. Сонхун кивнул. Отец Винченцо, казалось, был приятным мужчиной. Вот только одной приятности было недостаточно, чтобы кардиналы воспылали уважением. Приор вёл всю компанию к церкви. Сонхун пригляделся к её блестящим бокам и с удивлением отметил, что стены храма были испещрены проходами. Стрельчатые узкие входы были похожи на раны на теле. Сонхун насчитал три двери, ведущие внутрь. Две из них были открыты. Винченцо раскрыл ту, что была по середине, и с улыбкой обернулся к Паку: — А вот и наша Матушка. Церковь была небольшой трехнефной. Нефы отделялись друг от друга высокими угловатыми арками, формируемыми колоннами. — Нам пришлось сделать тут больше входов, чтобы народ не толпился во время праздников. Это единственная большая церковь на всем острове. Тут я служу литургии для прихожан и своих братьев. Не очень удобно, когда кому-то приходится стоять в очереди. — А ночью эти двери запираются? — Да, конечно. — И кто этим занимается? — криво усмехнулся Сонхун. — Наш келарь, он же ризничий. Брат Бенедетто. Братия небольшая, вот и приходится совмещать. Они прошли вдоль правого нефа в сторону алтаря. Церковь была устроена в лучших традициях христианской роскоши: на полукруглом потолке аспиды были фрески с библейскими сюжетами, прямо за алтарем в нише висело огромное распятие с мраморным Иисусом, справа от него стоял орган, все плоские поверхности которого были уставлены погасшими свечами. Пак поднял голову, чтобы рассмотреть фрески. Они были не слишком интересны, но невероятно красивы. Благовещение, поклонение волхвов, крещение. Зубодробительно традиционно. Продолговатые окна, отделяющие изображения друг от друга, пропускали бледный утренний свет. В тёмное время суток храм освещался двумя хрустальными люстрами, состоящими будто бы из замерзших слезинок. Таких Сонхун ещё не видел. — Красиво, не правда ли? — спросил отец Винченцо, заметив его интерес. — Да, очень красиво. — Это вы ещё не видели их ночью. Все эти тысячи стекляшек переливаются радугой на фресках и лицах прихожан. Кругом солнечные зайчики. Поёт хор, играет орган. Свечи бросают тёплые огоньки отовсюду. И кругом молитва и свет. Мне кажется, иногда я даже могу разглядеть Христа, стоящего в притворе, заглядывающего через приоткрытую дверь, — приор мечтательно улыбнулся. Сонхун улыбнулся в ответ и непроизвольно обернулся к притвору, будто надеясь застать там Спасителя. Но вместо него он заметил у противоположного нефа неоконченную фреску. Какие-то наброски и стремянку. — А что будет там? — Один из наших новициев любезно согласился обновить изображение апостола Иоанна. Он талантливый юноша. Прекрасный художник, — голос Винченцо стал холоднее, сдержанее. — Ну что ж, идём дальше, отец Сонхун. Мужчина двинулся вперёд, Пак поспешил за ним, бросив последний взгляд на набросок. — Почему Иоанн отдельно от остальных апостолов? Винченцо открыл дверь, спрятанную в выемке между органом и очередной колонной. Он на секунду замер, услышав вопрос, затем двинулся дальше. — Не знаю. Разве вам никогда не казалось, что есть в нем что-то особенное? — Как и в других последователях. Христос выбрал их не просто так, — Сонхун прошёл за приором, и перед ним появилась винтовая лестница. — А здесь у нас подъём в капитул. Сегодня мы будем там обсуждать картину, что вы нам привезли, — голос Винченцо снова стал сочиться довольством. Они поднялись наверх и попали в холодное полупустое помещение, единственным украшением которого были каменные арки и длинные скамьи, выставленные двенадцатиугольником. Учитывая количество монахов, на собраниях здесь было неловко. Отец вдруг обратился к рабочим, бесшумно везущим за собой папский подарок. — Оставайтесь с картиной здесь. Скоро начнётся служба, а затем вы сможете позавтракать. Рабочие активно закивали, стаскивая деревянный короб с подставки. Приор бросил на него восторженный взгляд, полный нетерпения. Он резко отвернулся и быстро пересёк зал, оказавшись у следующей двери. За ней располагался короткий переход к кельям. — Вы живёте в разных кельях? — спросил Сонхун, глядя на ряд одинаковых дверей. — Это очень удобно для научной работы, — Винченцо улыбнулся. — Братья много занимаются. Бывает, по ночам. А вот и ваша келья. Можете оставить вещи здесь. Сонхун заглянул внутрь. Окно выходило за стены монастыря. Это было не очень удобно, если вдруг потребуется слежка. Пак едва заметно поморщился, оставил сумку и шляпу, снова поправил пояс и вышел следом за приором. — Та дальняя дверь ведёт в трапезную, — Винченцо указал в конец коридора. — А где ваша келья? — Ах, она в здании библиотеки. — Отсюда можно попасть в неё? — К моему большому сожалению, нет. Нужно выйти на улицу. Сонхун кивнул, принимая информацию к сведению. Значит комната приора находится отдельно. Новиции и монахи живут здесь. — А где живут конверсы? — Они не остаются на территории монастыря. За церковью есть гостиница, кто-то живёт там, а кто-то — в своих собственных домах. В общем-то, полноценных конверсов у нас нет. Кто хочет, тот приходит и помогает. Сонхун снова кивнул. Солнце било сквозь окна. По ощущениям Пака, время близилось к утрене. — Вы единственный священник обители? — Верно. Именно поэтому я попросил папу Иоанна Павла доставить картину сюда. Я не могу покинуть братию, иначе в монастыре просто некому будет служить литургии, — Винченцо улыбнулся. — Но я был бы счастлив, если бы вы оказали нам честь и провели сегодняшнюю мессу. Сонхун удивлённо взглянул на приора и постарался вежливо ответить: — Я не могу. Слишком большая ответственность, да и ваши прихожане меня не знают. Но, если вы не будете против, я бы с удовольствием провёл вечернюю службу. Хочу взглянуть на ту красоту, которую вы описывали. Винченцо довольно рассмеялся и похлопал Сонхуна по плечу. — Буду ждать с нетерпением. А теперь прошу прощения, нужно готовиться к службе. Надеюсь, вы не обидитесь, если я вас оставлю. — Конечно, отец Винченцо, — Пак кивнул. Приор ещё раз хлопнул Сонхуна по плечу и вышел из спален. Пак двинулся дальше. Он прошел через противоположную дверь и оказался на втором этаже трапезной. Длинный стол стоял буквой П, под ним стояли скамьи. Пахло едой. Сонхун спустился вниз и оказался на кухне. Конверсы, занимающиеся готовкой, даже не обратили на него внимания. Их речь — смесь французского, корсиканского и итальянского — лилась среди дымящихся кастрюль и сковородок. Было влажно. Пак поспешил выбраться на улицу, пока его сутана окончательно не пропахла квашеной капустой и картошкой. Во дворе было шумно. Гомон раздавался из-за стен монастыря. Остров проснулся и побрёл на службу. Сонхун заметил три отдельно стоящих здания. Одно из них было двухэтажным, крепким, с высокими окнами и острыми стрелами башен. «Библиотека», — догадался Сонхун. Оставшиеся два были небольшими, немного неказистого вида. Молодой человек подошёл к ним поближе. В одном из зданий окна были плотно занавешены, Пак понял, что это бани. Оставался только лазарет. Тот Сонхуна пока что мало интересовал, и молодой человек вернулся к библиотеке. Он потянулся к ручке двери, когда глухой звук ударов колокола заставил его вздрогнуть от испуга. Пак поморщился, бросил последний взгляд на дверь и пошёл к церкви. Братия уже заходила внутрь. Сонхун увидел чёрные накидки монахов, торопящихся занять свои места перед алтарём. Странная возмущённая дрожь прошла по его телу, когда он не заметил ни одного белого одеяния. Новициям нельзя носить чёрную сутану. Где же в этом случае Ким Сону? Шум за спиной Пака начал затихать, лавки перестали скрипеть, доминиканцы перестали топтаться. Церковь замерла в ожидании богослужения. Молодой человек внимательно рассматривал монахов. Их было двенадцать. Ровно столько, сколько нужно, чтобы монастырь не закрыли. Почти все они были среднего возраста, и всего пара — в миру бы уже вышла на пенсию. Одухотворённые лица братьев быстро наскучили Сонхуну, и он стал оборачиваться в поисках мальчишки. Прихожане перешёптывались, глядя на него. Пак постарался спрятаться за колонной. Дверь притвора раскрылась, впуская одного юношу в белых одеждах, несущего крест. За ним, размахивая кадилом, шёл отец Винченцо, одетый в зелёное. Сонхун с облегчением выдохнул. Ким Сону был здесь. Пак пригляделся к юноше. Глаза с высоко поднятыми внешними уголками, похожие на кошачьи, широкий, но аккуратный нос, тонкие губы, длинная шея. Этот новиций без всякого сомнения был очарователен. У него было детское, наивное лицо с аккуратными ямочками на пухлых щеках. Он был мил, смотреть на него было приятно. Сонхун нахмурился. «Абсурдно смазлив» не то сочетание слов, которым бы Пак описал этого юношу. В «абсурдно смазлив» звучало осуждение, будто Сонхун должен был столкнуться чем-то бесовским, но во всем внешнем виде новиция не было ничего, кроме послушания. Перед ним был херувим, когда Пак ожидал увидеть демона. Молодой человек тряхнул головой. Хор затянул гимн. Отец Винченцо поднялся на амвон и начал богослужение. Сонхун не мог сосредоточиться на нем до самого конца утрени, он не переставал думать, что что-то здесь не так. — Идите в мире, — громогласно закончил отец Винченцо. — Благодарение Богу, — грянула церковь. Сонхун пару раз моргнул и отлепился от колонны наблюдая, как вытекает из церкви народ. За прихожанами потянулись служители. Они исчезали в дверях, ведущих к капитулу. Зал опустел. Сонхун так и стоял у колонны с полным ощущением, что его обманули. Он недовольно вздохнул и прошёл к лестнице. Сверху раздавался шум. А чего он ожидал? Ему же сказали, что просто не будет. Пак поморщился и стал подниматься. Лавки уже были заняты монахами, а в центре стоял отец Винченцо, переодевшийся в свою обычную сутану. Рабочие мялись за его спиной, не понимая, стоит ли им доставать картину прямо сейчас или подождать какого-то сигнала. — А вот и наш гость, — воскликнул приор, протягивая Сонхуну руку. — Познакомьтесь, это отец Сонхун. Он иезуит и с разрешения папы привёз для нас небольшой подарок, о котором я расскажу немного позже. Пока что я хочу представить Сонхуну мою дорогую братию. Винченцо указал на первого монаха, тот поднялся и улыбнулся. Приор продолжил: — Это наш замечательный брат Бенедетто. Тот самый, который и келарь, и ризничий. Мы без него как без рук. — Слава Иисусу Христу, отец Сонхун, — голос Бенедетто был тонким и тихим, лицо было глуповатым, но добрым. — Во веки веков! Аминь, — откликнулся Пак. Следующим со скамейки встал сухой старик, он легко кивнул головой. Винченцо хлопнул его по острому плечу. — Это наш брат Николо. Он заведует библиотекой и конверсами. Николо добродушно поприветствовал Сонхуна. Пак постарался его хорошо запомнить. Библиотека у доминиканцев была сердцем монастыря, поэтому брат Николо должен быть вторым человеком после приора в этой обители. Дальше Сонхуна познакомили с братом Маттео. Неулыбчивым, громкоголосым мужчиной среднего возраста, который отвечал за приём подаяний. Паку он не понравился. Возможно, он был неплохим бухгалтером, но его грубое лицо могло бы отпугнуть многих прихожан, желающих сделать подношение, и это был серьёзный кадровый промах. Кардинал Антонелли поставил бы на эту должность, скорее, кого-то симпатичного, чем умного. Оставшаяся братия была не так интересна. Все они носили очки, на среднем пальце у каждого была мозоль, ладони были испачканы чёрной пастой. Сонхун улыбался, приветствовал, кивал, отвечал на вопросы, и молился о том, чтобы они скорее добрались до новиция, сидящего последним. Наконец, очередной монах уселся на место, а юноша поднялся на ноги. Отец Винченцо с отеческой лаской взглянул на него и погладил по голове. — А это будущее нашего монастыря. Новиций Ян Чонвон. Сонхун от удивления даже забыл, что ему нужно улыбаться. Он взглянул на юношу, и тот растерянно дёрнулся, а затем поклонился. Иезуит скомкано поприветствовал Чонвона. Пак пригляделся к его рукам. Чистые, мягкие. С той же самой мозолью на среднем пальце. Значит это не он занимается созданием фрески. Сколько же тут ещё новициев? Сонхун откашлялся. — Брат Чонвон занимается фреской апостола Иоанна? — О, нет. Это наш второй новиций — Сону. — Его не было на службе? Винченцо неловко улыбнулся и поспешил ответить: — Да, но ему позволено по состоянию здоровья. Он обязательно будет на мессе. Сонхун кивнул, будто его ничего не смущает. Он весело проговорил: — Думаю, теперь вы можете рассказать нам, что внутри, — он дёрнул головой в сторону коробки и мнущихся рабочих. — Давайте открывать. Винченцо выглядел так, будто родители подарили ему на день рождения скоростной велосипед. По крайней мере, Сонхун в детстве был рад ему в точно такой же возбужденно-обеспокоенной манере. Паку даже захотелось напомнить настоятелю, что картина тут всего на неделю. Рабочие сняли крышку, и взору братии открылось тёмное полотно. — «Светоч мира», — удивлённо присвистнул Пак. — Уильям Хант! — воскликнул Винченцо и перекрестился. — Один из знаменитейших прерафаэлитов. Невероятно. Он бросился к полотну, которое ещё даже не извлекли на свет Божий, и принялся его рассматривать. — Отец Сонхун, я благодарен вам, — приор обернулся к нему со слезами на глазах. — Эта картина поразительна. Сонхун пожал плечами. — Я всего лишь сопровождающий. Благодарите новоизбранного папу. Он надеется, что вы сумеете закончить свою сложнейшую научную работу и христианский мир будет вами гордиться. Винченцо улыбнулся и вернулся к картине. Сонхун хотел было тихо ускользнуть, но звон колокола уже оповестил монахов, что пришло время завтракать. Пак отправился с остальными в трапезную. Он сел немного поодаль, чтобы понаблюдать за братией и поразмышлять. Монахи тихо переговаривались, много улыбались, бросали в его сторону заинтересованные взгляды. Им было любопытно, зачем он здесь на самом деле. Сонхун прекрасно понимал, что ни один соображающий человек не поверит, что иезуита отправили сопровождать картину просто так. Шлейф из преступлений и интриг волочился за орденом и до его роспуска, и после его восстановления. Никто не строил иллюзий об иезуитах. Впрочем, не доминиканцам их осуждать, учитывая тысячи убитых по ложным обвинениям, которые грузом лежали на совести их инквизиторов. Братия выглядела сплочённой. Вот только юный Чонвон в общем разговоре не участвовал. Он молча поглощал свою порцию картошки, изредка бросая взгляды в сторону Сонхуна. Ему должно быть любопытнее, чем всем остальным. Паку тоже было любопытно, как двух корейцев забросило так далеко от родины. Неужели тоже войной? Молодой человек решил подождать. Чонвона нужно было довести до состояния, когда любопытство будет невозможно сдержать. Тогда-то Сонхун и сможет расспросить его, не вызывая подозрений. А пока ему нужно было сложить общую картину. Пак взглянул на келаря. Бенедетто опустошил тарелку, вытер лицо салфеткой и встал со скамьи. Более подходящей кандидатуры для первичного интервью не было. Сонхун обнаружил Бенедетто в церкви. Тот менял сгоревшие свечи на новые. — А, отец Сонхун, осматриваетесь? — улыбнулся мужчина. — Так и есть, — Пак улыбнулся в ответ. — Церковь выглядит очень ухожено. Вы хорошо о ней заботитесь. — А как же иначе, дорогой друг? Иначе нельзя. — Здесь очень красиво, — Пак улыбнулся. — Отец Винченцо предложил мне провести вечернюю службу. — Ох, тогда я должен показать вам ризницу, — Бенедетто радостно всплеснул руками, оставил свечи и тут же засеменил в противоположную сторону. Он подошёл к двери, скрытой за одной из колонн. Снял ключи с пояса и открыл комнату. Дверной проём был низким. Сонхуну пришлось наклониться, чтобы зайти внутрь. Ризница была небольшой. У одной из стен стояла вешалка со служебными одеяниями священника. В центре стоял стол с дарохранительнцей и свёрнутые корпоралы. Сонхун коснулся их ладонью. Ощущение прохладной ткани отозвалось мурашками. Сердце у Пака сильно забилось. Он вспомнил, как в детстве мечтал о том, чтобы однажды стать целебрантом. Провести настоящую мессу. Позволить людям вкусить хлеб и выпить вина, почувствовать присутствие Бога рядом. Но у его отца и папской курии были другие планы. — Красиво, — шёпотом повторил Сонхун. Бенедетто улыбнулся ему. — Фрески выглядят яркими и свежими. Вы нанимаете художников для обновления? — Нет. Сону занимается ими. — Тот, что пишет фреску Иоанна? — Верно. Он удивительный молодой человек, — Бенедетто улыбнулся, но как-то скомкано. — Похоже, отец Винченцо многое ему позволяет. Обычно к новициям относятся строже. Бенедетто лишь вежливо кивнул. Сонхун все понял. В этом монастыре не любили распространяться о братии. Нужно было быть деликатнее. Пак обернулся к дарохранительнице. — У иезуитов не так много монастырей. Наш орден больше по университетам, вы знаете? — Сонхун усмехнулся. — Я не так много слышал об иезуитах, — рассмеялся келарь. — Кроме этих ужасных слухов. — О, это не слухи, — резко посерьёзнел Сонхун. — Все правда. Убийства и пытки. Меня обучали этому с младенчества. Бенедетто резко побледнел. Сонхун несколько секунд смотрел на него не мигая, а потом рассмеялся. Монах облегчённо рассмеялся следом. — Отец Сонхун, ну зачем вы так? — Хорошо, что мы не бенедиктинцы, да? А то было бы совсем грустно. Бенедетто ласково взглянул на него, словно на нашкодившего юнца. Сонхуну этот взгляд нравился. Он значил, что Пак только что заработал небольшой кусочек доверия, который купит ему пару ответов на неудобные вопросы. — Когда у вас служат мессу? После дневного часа? — Да, — Бенедетто кивнул. — Много прихожан бывает? — Да. Почти весь остров. Сонхун кивнул. Ему нужно было заставить Бенедетто говорить о Сону. — Отец Винченцо — единственный священник здесь? — Точно. Он наша опора. — Почему больше никто не прошёл рукоположение? — Ох, — Бенедетто смущённо улыбнулся. — Даже не знаю. Никому просто не хотелось. Мы тут ради изучения богословия. Проповеди мы оставили отцу Винченцо. А вы, отец Сонхун? — Я принял сан очень рано, — Пак улыбнулся. — Но не сменили имя? Они вышли из ризницы обратно в зал церкви. Молодой человек пожал плечами и улыбнулся. — Нет. Хочу всегда помнить, откуда родом моя семья, — Сонхун умолк. — В Ватикане нет азиатских семей, хотя в вашей обители сразу два человека. Как так получилось? — Это все отец Винченцо, — Бенедетто вернулся к замене свечей. — Он привёз Сону и Чонвона, когда их приют сгорел. Бедные дети. Настоятель был там с миссионерской работой. Заботился о сиротах. В его приюте многие погибли. Но нескольких мальчишек он спас. Ребята жили у нас, пока им не исполнилось семнадцать. Большая часть покинула монастырь. Чонвон и Сону остались. Они полюбили Бога. Приняли то, что с ними случилось. — Значит скоро они должны принести обеты? — Чонвон должен быть посвящён в конце недели, — Бенедетто стал активнее заменять свечи. — А Сону? Бенедетто неловко поджал губы. Его лицо сделалось нерешительным. Пальцы нервно теребили фитиль. — Не знаю, отец Сонхун. Он пока не готов. Он просто... Старик умолк. Пак понятливо кивнул. Если через полгода Ким Сону не будет готов, то потеряет свой шанс стать частью ордена. Ему придётся уйти в мир или остаться в обители конверсом. — Спасибо, что показали ризницу, — молодой человек улыбнулся, поджав губы. Щеки его очаровательно округлились. Сонхун знал, что такая улыбка обычно сглаживает любое неприятное ощущение, которое Пак мог оставить своими вопросами. — Я хотел до службы ещё взглянуть на библиотеку. — Тогда увидимся на службе, — келарь улыбнулся в ответ. Морщинки лучиками расползлись по его лицу. Сонхун пересёк клуатр быстрым шагом. Он продолжал размышлять о Сону. Было странно, почему в обители до сих пор не воспользовались слухами о его разговорах со святыми. Будь Сонхун настоятелем, он бы уже во всю трепался об этом, чтобы подготовить почву для настоящего паломничества. Паломники — это деньги, но для заработка не имело никакого значения, в своём ли уме Сону. Возможно, положение Винченцо и положение Иоанна Павла были куда дороже, чем прибыль Церкви, поэтому все до сих пор молчали. Пак усмехнулся. Перед началом нового тысячелетия Церкви нужно было укрепление. Уже сейчас отовсюду раздавались голоса лжепроповедников, обещающих скорое второе пришествие и Страшный суд с началом миллениума. Люди верили им. Даже до Ватикана дошли слухи об американце, который собрал под одной крышей почти тысячу человек, запугав их скорым апокалипсисом. — Джим Джонс, — вспомнил его имя Сонхун и скривился. История эта плохо пахла. Пак подозревал, что не пройдёт и полгода, как в «Храме народов» случится катастрофа. Нужно было пообщаться с членами ордена. Скорее всего, кто-то из иезуитов уже работал в секте под прикрытием. А уж сколько расплодилось всяких мошенников-эзотериков, им не было счёту. Церковь переживала не лучшие времена. Иоанн Павел I мог бы подготовить её. Модернизировать. Привлечь молодёжь, свежую кровь. Ту, что ещё осталась после войн. Конечно, если он сумеет продержаться против кардинальского недовольства. Дверь библиотеки была открыта. Сонхун осторожно проскользнул внутрь и оказался в длинном помещении с невысокими потолками. Помещение было поделено на две части: у окон стояли столы, а по другую сторону от них располагались стеллажи с книгами. Библиотека заменяла ещё и скрипторий. Это было удобно. Сонхун заметил брата Николо, стоящего у одного из стеллажей. Тот держал в руках толстый журнал и что-то вписывал. В дальнем углу комнаты за одним из столов сидел Чонвон. Он был погружен в чтение. Пак подозревал, что новиций будет более расположен к близкому общению, чем брат Бенедетто, просто потому, что Сонхун был человеком, похожим на него. Вот только Чонвон должен сам захотеть поговорить, иначе излишнее любопытство отпугнёт его. Новиций долгое время жил в слишком закрытом сообществе и вряд ли привык к излишнему вниманию. — Брат Николо, — Сонхун окликнул библиотекаря, и тот дружелюбно улыбнулся. Краем глаза молодой человек заметил, как новиций поднял голову и взглянул прямо на него. — Вы не против, если я осмотрю библиотеку? — Конечно, отец Сонхун. Изучайте. Доминиканцы любят делиться знаниями. Библиотека хоть и выглядит скромной, но у нас полно удивительных экземпляров. — Это каких же? — У нас есть одна из первых копий «Кумранских рукописей», — шёпотом ответил Николо. Лицо Сонхуна посерьзёнело. Кумранские рукописи ещё не были полностью изучены ватиканскими богословами. Прошло всего тридцать лет с их обнаружения. Работа до сих пор продолжалась, факты сопоставлялись, рассчитывалось их влияние на современное богословие, учёные анализировали каждый кусок и сверяли его с Ветхим заветом, приводили возможные трактовки и выясняли даты, но пока не давали точного заключения. Распространять копии было запрещено. Это было опасно для Церкви. Каждый год на тайном Соборе епископы решали, стоит ли начать публикацию, но неизменно приходили к тому, что ещё слишком рано. Впрочем, Пака это мало касалось, хотя наличие «Рукописей» в этом монастыре и сильно тревожило. — С удовольствием взгляну, — Сонхун заставил себя улыбнуться и мысленно поставил зарубку о необходимости обсудить доступ к таким, возможно, опасным вещам с кардиналом. — Где же они? — Самый последний стеллаж, — Николо указал рукой в конец комнаты. Пак кивнул. Молодой человек демонстративно прошёл мимо Чонвона, делающего вид, что он занят чтением, и скрылся за полками. Оставалось немного подождать. Сонхун принялся разглядывать разнообразную литературу, собранную на стеллаже. С каждым прочитанным корешком его глаза становились все больше и больше. Брат Николо оказался прав, в этой библиотеке были собраны удивительные вещи. Запретные сокровища: апокрифы. С одной стороны, Сонхун понимал, почему каждому доминиканцу нужно знать содержание ложных евангелий, с другой стороны, он был смущён тем, что запретные книги просто так стояли на полке. Неокрепший молодой ум какого-нибудь новиция мог свернуть с нужного пути и удариться в ересь. Пак вытянул одну из книг, раскрыл её и прочёл первый бросившийся в глаза отрывок: «И снова спросил я: Господи, а после того что Ты сделаешь? И услышал я голос, говоривший мне: Слушай, праведный Иоанн. Тогда пошлю Я ангелов Моих по лицу всей земли, и сожгут они всю землю на восемь тысяч пятьсот локтей, и сгорят горы высокие, и все скалы рассыплются и сделаются как пыль, и сожжены будут всякое древо, и всякий скот, и всякий гад, ползущий по земле, и все влекущееся по лицу земли, и всякая птица, летящая в воздухе, и не будет более на лице земли ничего, что шевелилось бы, и станет земля недвижной». Сонхун поморщился. Откровение Иоанна в варианте апокрифа. Хуже и быть не могло. — Похоже, вы выбрали не ту книгу, — позади раздалась журчащая корейская речь. Пак в панике обернулся. Он неплохо понимал язык, но почти не разговаривал на нем. Чонвон улыбался и с надеждой смотрел на Сонхуна. — Да. Иоанн, — ответил молодой человек, с неохотой переходя на корейский. Он должен был расспросить о Сону, но если попытается сделать это на французском или итальянском, то, скорее всего, потеряет необходимое доверие. Сейчас их с Чонвоном связывает гораздо больше, чем с прочими монахами. Они оба произрастают корнями из одной земли. — Не повезло, — новиций улыбнулся. На его щеках появились две глубокие ямочки. — Здесь есть книги и получше. — Разве? Юноша кивнул и продолжил: — О копии «Кумранских рукописей» вам уже рассказали? Удивительно, как почти спустя две тысячи лет мы продолжаем находить подтверждения существования Иисуса Христа. Сонхун хотел было спросить, зачем Чонвону нужны эти подтверждения, его вера должна быть безусловна, но решил, что для его корейского это слишком сложно. Поэтому Пак кивнул и ответил: — Да. Это удивительно. Новиций немного помялся, явно не решаясь что-то спросить. Сонхун смотрел на него и спокойно улыбался. Нужна была всего пара секунд. — Откуда вы родом? — Чонвон неловко склонил голову к плечу. — Сеул, — хотя, технически, Сонхун родился уже в Ватикане, но раньше его семья жила именно в Сеуле. — А вы? — Я тоже, — Чонвон улыбнулся. Ямочки его стали ещё глубже. — Где именно? — О, в Новоне, — от довольства Чонвон стал похож на сытого кота. — Я рос там в приюте вместе с Сону-хёном. Отец Винченцо был там наставником, а потом забрал нас сюда ещё с несколькими ребятами. Но они теперь в миру. Приходят иногда, чтобы нас навестить. Сонхун победно улыбнулся и кивнул, пусть этом он уже знал, но разговор всё-таки повернул к Сону — это уже было хоть что-то. — Когда вы в последний раз были в Корее? — неожиданно спросил Чонвон и как-то стушевался. — Давно. Скучаете? — Немного, — новиций смущённо потупился. — Думаю, после принятия обетов вернуться туда, чтобы проповедовать, как отец Винченцо. — Так скоро. — Да. — А что Сону? Он тоже планирует вернуться? Чонвон неловко дёрнул головой и негромко ответил: — Не думаю. — Почему? — мягко спросил Сонхун, стараясь не давить. — Он не скучает по Корее? — Вряд ли он вообще сможет принять обеты. Я знаю, что это нечестно, но ничего не могу поделать, — Чонвон перешёл на шёпот. Он доверчиво заглянул в глаза Сонхуну. — Никто не собирается принимать его в орден. Он проходит новициат, кажется, уже два года. Пак удивлённо выдохнул: — Ох, вот как, — молодой человек задумчиво покусал нижнюю губу. Полтора года — это максимум для прохождения новициата. В случае Сону он даже мог быть сокращён из-за его длительного пребывания в монастыре, но точно не продлён. — Но почему? — Я не знаю, — юноша пожал плечами. — Отец Винченцо не уверен в нем. Его смущает, что Сону-хён видит и слышит всякое. — Что именно? Чонвон отвёл взгляд, и Сонхун понял, что новиций не желал говорить о друге в таком ключе. Пак поджал губы, информации было немного, но её вполне хватало, чтобы составить первичное представление о происходящем в этой обители. Давить на юношу не стоило, иначе он мог замкнуться. Пак глубоко вдохнул и замер в ожидании. — Ну всякое. Он обычно не говорит нам, — скомкано продолжил Чонвон, отходя назад. — Вот как. — Но он хороший. Я бы хотел, чтобы он поехал со мной на родину. Сонхун улыбнулся и поднял книгу, которую все ещё держал в руках. — Читали? — Конечно, — новиций с облегчением улыбнулся. — Он пишет жуткие вещи. — Согласен. Пугает. Чонвон шёпотом сказал: — Я хотел бы взять имя Иоанна после обетов. Мне кажется, он особенный даже в сравнении с остальными апостолами: любимый ученик Христа, единственный апостол, чья книга пророчеств вошла в Новый завет, и единственный из них, кто умер своей смертью, можно сказать, названный сын Девы Марии. Как он мог написать все эти ужасные вещи, будучи настолько возлюбленным Богом? — Он сделал это ради нас и ради Него. Новиций смиренно кивнул с лёгкой улыбкой и проговорил: — Простите, мне нужно успеть позаниматься до службы. Я хочу вас ещё кое-чем расспросить попозже. — Конечно, брат Чонвон, — Сонхун ослепительно улыбнулся ему и вернулся к апокрифу. Юноша вернулся на своё место, оставив Сонхуна в одиночестве. Пак прокрутил в голове их разговор. Сону видит всякое. «Всякое» — слово сбивающее с толку. Кардинал Антонелли говорил о святых. Обычно братия честно признавалась, если кто-то из обители вдруг начинал слышать голоса апостолов, архангелов или говорить с Богом. Никого это не смущало. Но почему «всякое»? С Сону говорил кто-то ещё? Кто-то, кого монахи не желают упоминать? Сонхун захлопнул книгу, поставил её на место и поспешил выйти из библиотеки. После Апокалипсиса хотелось помыть руки. А ещё очень хотелось посоветоваться с отцом, но он был в Польше и вряд ли бы сумел быстро выйти на связь. Сам молодой человек был в полном недоумении. Концы не сходились. Сону слышал нечто такое, о чем монахи говорить не хотели, и первое, что приходило на ум — дьявол. Молодой новиций боролся с искушениями. Что ж, бывает. Но в этом случае отсутствие его на службе вызвало некоторые вопросы. Борьба с искушением должна происходить в церкви, а не в… Сонхун остановился. Нужно было проверить лазарет. Если Сону не окажется там, значит он в своей келье. Было бы неплохо выяснить, в какой именно. Приближалось время следующей службы, а за ней и месса. Мессу Пак пропустить никак не мог, в отличие от первого часа. Молодой человек взглянул на колокольню. Было тихо. Сонхун поспешил в сторону больничного здания. Внутри никого не было, пахло спиртом. Пак осмотрел все комнаты и обнаружил стол, со сложенными на нем бумагами и письменными принадлежностями, и шкафчик, запертый на навесной замок. Сонхун подёргал его: дужка не отошла. Нужно было забрать отмычки из рюкзака. Молодой человек раздражённо выдохнул и вернулся к столу, пошарил среди документов и заметил несколько листов, прихваченных друг с другом скрепкой. Пак вытащил её, согнул и стал возиться в замке. Тот недолго сопротивлялся, но всё-таки издал заветный щелчок. Пак заглянул в шкафчик. Внутри, разложенные по полкам, хранились лекарства: противопростудные, жаропонижающие, успокоительные и обезболивающие, которых, казалось, было раза в три меньше, чем всего остального. Либо в этом монастыре боль предпочитали терпеть, либо боли было слишком много. Ничего особенного Сонхун не нашёл. Он снова запер шкаф и вышел из лазарета, когда, наконец, зазвенел колокол. Сонхун поспешил вернуться в церковь и спрятался за облюбованную колонну. Хор уже занял свои места. Пак подождал, пока весь зал погрузится в служение. Отец Винченцо читал молитву, но как-то неаккуратно и торопливо, словно хотел поскорее закончить. Пак посчитал, что и ему лучше поспешить. Молодой человек юркнул в дверь, ведущую к капитулу. Тот оказался уставлен столами и завален бумагами. Лавки, ещё утром стоявшие сложной фигурой, теперь разъехались к стенам. «Светоч мира» стоял, накрытый плотной тканью. Сонхун прошёл к спальням братии. Это был длинный коридор с тяжёлыми деревянными дверями. Навскидку Пак насчитал всего семь и страшно смутился. Отец Винченцо говорил, что у каждого монаха своя отдельная келья. Но братия состояла всего из двенадцати человек. Сонхун дёрнул за ручку первую дверь. Она легко отворилась. Комната была пуста, сбоку стояла всего одна кровать точно так же, как у него самого. Пак нахмурился и пошёл дальше. Следующая келья оказалась заперта, молодой человек нацарапал на ней ногтем еле заметный крест. Так он проверил ещё три комнаты, которые были открыты и абсолютно пусты. Следующая келья была его собственной, а вот за последней дверью скрывалась не комната, а лестницы, ведущие вниз и наверх. Сонхун поднялся на этаж выше. В нем оказался идентичный коридор. Семь дверей поблескивали металлическими ручками в солнечном свете, лившимся из окон с противоположной стороны. Окна эти выходили во внутренний двор, и Пак удивлённо вскинул брови, когда понял, что на его этаже таких окон отчего-то не было. Он с трудом оставил мысли о причудах архитектора и начал осмотр с дальней двери. Она оказалась открыта. В комнате пахло пылью и сыростью, стояла все та же мебель. Было ясно, что здесь уже давно никто не живёт. Молодой человек запер комнату и перешёл дальше. Он дёрнул за следующую дверь, и та слегка поддалась, но стала открываться с таким страшным скрипом, что Пак замер. Этот длинный и мерзкий звук, казалось, все продолжал разноситься по коридору и затих лишь через несколько секунд. — Дерьмо, — выругался Сонхун и попробовал заглянуть в образовавшуюся щель. Из комнаты потянуло плесенью и сгнившими опилками. Пак оставил дверь в покое и двинулся к следующей. Она была пуста, как и та, что шла за ней. А вот следующая оказалась заперта. Сонхуну показалось, что он услышал какое-то шевеление, когда дёрнул за ручку. Молодой человек легко постучал. Повисла неестественная тишина. Сонхун наклонился, чтобы заглянуть в замочную скважину, но не успел ничего заметить. — Что вы делаете? — грубый окрик заставил Пака вздрогнуть и отпрянуть от двери. Выдающаяся нижняя челюсть брата Маттео угрожающе выпятилась. Сонхун выпрямился. — Вы можете открыть эту дверь? Кажется, кому-то плохо. Я слышал, как кто-то кричал, — выпалил Сонхун, не задумываясь. — Убирайтесь. Вам тут не место, — Маттео двинулся вперёд. Сонхун заметил, что тот едва прихрамывал. — Даже не проверите? Я слышал, — начал молодой человек, но тут же оказался одёрнут очередной грубостью. — Мне плевать, что ты там слышал. Я вашу братию знаю. Безбожники и мясники. Убирайся! Сонхун улыбнулся, поднял ладони в примирительном жесте и двинулся в сторону выхода. Реакция брата Маттео явно была избыточной. За той дверью что-то было или кто-то скрывался. Элементарный план возник мгновенно. Сонхун громко топал, сутана его развевалась и хлопала полами. Пак завернул за угол к лестнице, ведущей вниз, бросил последний взгляд на застывшего с яростным лицом монаха и спустился к двери. Молодой человек открыл дверь, но тут же её захлопнул, замерев. Он стал тише и медленнее дышать, прислушиваясь к происходящему. Через несколько секунд раздался тихий стук и послышалась грубоватая, но ласковая речь: — Сону, это я — Маттео, открой, пожалуйста, — ломаный корейский монаха звучал так забавно, что Сонхун едва не прыснул от смеха, вместо этого он широко ухмыльнулся — значит, вот где этот Сону обитал. Сонхун услышал оглушающее лязганье щеколды: дверь в келью приоткрылась. Дальше звучал неразборчивый шёпот из двух голосов. Пак даже не мог понять, как звучит Сону. Он продолжал раздражённо прислушиваться, но слышал лишь обрывки фраз Маттео: «... приехал…. иезуит… картина… осторожен… не надо…». Молодой человек поморщился. Привкус крохотной победы испарился, и Сонхун тихо приоткрыл дверь. За разговором эти двое едва бы что-то услышали. Пак проскользнул сквозь щель и спустился на первый этаж. Скоро должна была начаться месса. Если Сону будет на ней, то и Сонхун обязан. Молодой человек шёл к церкви через двор. Лилии сладко пахли. Тёплый влажный воздух оседал на лице. — Сону, это я — Маттео, открой, пожалуйста, — Сонхун изобразил шёпот монаха с такой точностью, что сам испугался. Он повторил ещё раз: — Сону, это я — Маттео, открой, пожалуйста. Сону, это я — Маттео, открой, пожалуйста. Пак остался доволен. Он зашёл в церковь, та пока пустовала. Из ризницы раздавался тихий разговор. Сонхун прислушался, но это был всего лишь отец Винченцо, восторженно рассказывающий о картине. Пак заглянул в комнату. Приор надевал своё облачение, Чонвон готовил дары, а Бенедетто с тёплой улыбкой слушал, как их настоятель вещает об особенностях света на некоторых картинах: — Взять, например, «В Гефсиманском саду». Лунный свет там тоже персонаж. Он общается с Иисусом, словно воплощение Отца. Николай Ге изобразил эту тончайшую вуаль с таким мастерством, что, — Винченцо услышал шаги Сонхуна и обернулся. — А, отец Сонхун. Обошли уже весь монастырь? — Да, почти весь. Только в банях не побывал и на кладбище. Так что там с лунным светом? — Ах, лунный свет. Свет в восточно-христианской традиции неотделим от понятия Бога. Бог и есть свет. И Ге сумел передать его так искусно, что я слышу мысленный разговор Бога-отца и Бога-сына. Свет на нем живое существо. — Когда я в детстве увидел эту картину, то расплакался, — Сонхун улыбнулся. Такого никогда не было. Точнее, картину-то он видел, но никогда не плакал, глядя на неё. Винченцо по-отечески нежно взглянул ему в глаза и улыбнулся в ответ. Глаза его влажно блеснули. — Хотите рассказать об этом сегодня на мессе, перед свидетельством? Сонхун неловко помялся для приличия и кивнул. Ему нужно было придумать слезливую историю для того, чтобы растопить сердца братии и прихожан. Пак вышел из ризницы и взглянул на потолочные фрески. Они были свежие: год — максимум. В них была поразительная острота, будто в обнажившимся голубом небе после долгого ливня. Вскоре начали подтягиваться прихожане. Они толпились у входа, окунали руки в кандию и крестились. Сонхун спрятался за колонной и принялся наблюдать за ними. При первой службе он не обратил внимания на их загорелые одухотворенные лица. Среди прихожан было множество молодёжи. Они перешёптывались, усаживаясь по лавкам. Через боковые двери прошли монахи и встали на места: они приготовились петь. Зазвенел колокол. Сонхун наблюдал за дверями в ожидании Сону. Отец Винченцо говорил, что он должен прийти. Но колокольный звон прекратился, хор затянул гимн, вошёл настоятель в сопровождении Чонвона, а новиций так и не объявился. Не появился он и позже, когда целебрант начал читать проповедь. Сонхун не ожидал, что он будет так разочарован. Он перестал наблюдать за входом и вернулся к наблюдению за мессой. Вскоре отец Винченцо подозвал его к трибуне: — Мои братья и сестры, хочу представить вам священника, который сегодня впервые посетил наш монастырь. Вечером он проведёт для вас службу, а пока — прошу любить и жаловать отца Сонхуна. Молодёжь при виде него оживлённо заёрзала, зашепталась. Сонхун прекрасно знал, какое впечатление его фигура в сутане производит на женщин, и на мужчин, но никак не мог привыкнуть к этому ощущению всеобщего восторга. История, которую он придумал, была проста до безобразия и принадлежала кому-то другому. — Добрый день, друзья. Рад сегодня находиться здесь. Корсика — великолепное место. Я не хочу отнимать у вас много времени и скорее хочу послушать ваши собственные мысли о проповеди, поэтому я расскажу небольшую, но самую важную историю в моей жизни. Когда я был маленьким, отец отвёл меня в музей, — начал Сонхун, замечая, как прихожане затаили дыхание. — В тот день я увидел поразительную картину — «В Гефсиманском саду». Одинокая фигура Христа до того меня поразила, что я расплакался прямо перед ней. Отец спросил у меня: «Сонхун, в чем дело?» А я не смог ответить. Мне было так больно и обидно, что Христос готовился к собственной смерти в этом тёмном саду в одиночестве. Он хотел умереть ради того, чтобы отмыть мир от грехов, но в момент, когда ему нужна была вся его решимость, рядом не было никого. В конце концов, я рассказал отцу, что хочу вернуться на тысячу лет назад, чтобы быть рядом с Христом в Гефсиманском саду в эту ночь. Облегчить его ношу, разделить с ним одиночество. Стоять в его тени. Отец рассмеялся. Он сказал мне, что для этого необязательно строить машину времени, что я могу помочь, став священником. Я могу заглушить грохот греха во всем мире, спасая души одну за другой. С того момента вся моя жизнь была посвящена борьбе с грехом. Благодаря упорству я был рукоположён в юном возрасте, и до сих пор со всей возможной преданностью служу единственной цели: облегчаю ношу. Я буду молиться за вас, братья и сестры. Раздались аплодисменты. Сонхун изобразил смущённую улыбку и спустился с трибуны. Почти вся братия с теплом смотрела на него, кроме Маттео. Тот, казалось, видел Сонхуна насквозь. «Сону, это я, Маттео, открой, пожалуйста», — мысленно повторил Пак, издеваясь. Маттео был ничтожеством. Сонхуну ничего не стоило обмануть и его. Просто нужна была другая тактика. Пак встал у колонны. За трибуну встала девушка, она бросила на Пака нервный взгляд. Сонхун ободряюще ей улыбнулся, и выскользнул за дверь, как только она начала читать своё свидетельство.***
Оставшееся до вечерней службы время Сонхун провёл на кладбище. Он размышлял о том, как ему вообще обнаружить Сону, если тот не появляется даже на мессе. С одной стороны, это было грубейшим нарушением порядка новициата: он должен был жить как монах, работать как монах, служить как монах. С другой стороны, он должен был появляться минимум на трёх мессах в неделю, чтобы не вылететь из монастыря. Это был необходимый минимум, и если его исполнять, то никаких проблем быть не должно. Пак думал об этой двойственности и рассматривал надгробия. Десятки надгробий. С момента основания монастыря тут постоянно кого-то хоронили. Часть могил уже исчезла, провалившись и сгнив в недрах матушки-природы. Сонхун тяжело вздохнул. Поднялся с лавки и отправился к себе в келью, что поработать над отчётом. Первую половину он закончил примерно за час и сильно продрог, пока сидел в одной рубашке. Сутана, сделанная из натуральной, но достаточно лёгкой ткани, не спасала. Видимо, проблема была в каменных стенах, озере и тени, падающей от макушки горы. Молодой человек потёр свои предплечья и снова выбрался на улицу, к церкви. Наступало время готовиться к вечерней службе. Брат Бенедетто подготовил для Сонхуна все необходимое. Чонвон помогал Паку застегнуть альбу и благословить столу. Отец открыл миссал, чтобы проверить, какой псалтырь ему нужно будет читать и, в очередной раз, наткнулся на Откровение. — Везёт вам сегодня, отец Сонхун, — Чонвон заглянул ему через плечо. В этот раз он заговорил по-французски, видимо, не желая смущать брата Бенедетто. Пак улыбнулся. Везёт — не то слово. Со звоном колокола Сонхун вышел из церкви, чтобы снова войти в неё через притвор. Он поднялся к алтарю и заметил, что людей было даже больше, чем на мессе. — О, Пресвятая Троица, Единство изначальное, уж солнца угасает луч — свет Свой в сердца нам ниспошли, — нараспев произнёс Сонхун. Он начал гимн. Хор отвечал ему стройно и единодушно. Прихожане отвечали ему страстно, от всего сердца. Сонхун оторвал взгляд от книги и поразился красоте церкви. Отец Винченцо был прав. В груди защемило от тоски по невинности, которую он потерял, служа этой красоте. Когда прихожане покинули храм, Чонвон помог ему разоблачиться. — Похоже, вы очень довольный службой. — Так и есть, — Сонхун улыбнулся. В ризницу вошёл Бенедетто с охапкой недогоревших свечей. Он оставил их в специальном комоде и достал новые. Пак нахмурился и спросил: — Зачем вам новые свечи, для повечерия хватило бы и этих? Бенедетто стушевался. — Меня не будет на повечерии. Это на всякий случай. — Но тех свечей хватило бы даже ещё одну мессу отслужить и тут есть электричество, — Сонхун не унимался. — Отец Винченцо любит свечи, — Бенедетто улыбнулся и выскользнул из комнаты, как можно быстрее. Сонхун вопросительно взглянул на Чонвона, тот лишь пожал плечами. — Вы можете идти, брат. Дальше я сам, — кивнул Пак, и юноша оставил его в ризнице. Сонхун повесил альбу на специальные плечики и подошёл к комоду. Внутри было множество огарков, вот только все они были крохотными, словно кто-то позабыл затушить свечи и те сгорели дотла. Это были маленькие фитильки с горками воска. Если отцу Винченцо так нравилось служить при свете огня, то как они сумели довести свечи до такого состояния, ведь почти сгоревший фитиль даёт очень мало света. Даже с большим количеством огней будет невозможно читать. Часть из огарков была довольно старой, а часть — ещё маслянистой, будто им был всего день — не больше. Сонхуну не понравилась реакция брата Бенедетто. Не понравилось, что он занервничал. Не понравилось, что оправдание его было жалким. Пак закрыл шкаф и вышел из ризницы. Келарь ставил новые свечи — длинные, крепкие, такие не прогорают больше суток. Сонхун оглянулся. Поставленные свечи Бенедетто не зажёг.***
Повечерие и ужин прошли гладко. Сонхун ещё немного расспросил Чонвона о жизни до Корсики и о жизни после. — Наш приют сгорел. Никто так не выяснил, в чем было дело. Просто в одну ночь тот вспыхнул, и все. Подозревали, что это был какой-то сумасшедший военный, — молодой человек расслабился и разомлел от усталости и горячей еды. Он с таким удовольствием делился подробностями своей жизни, что Сонхуна так и подмывало попробовать спросить ещё что-нибудь о Сону, но он решил не рисковать. Спросил лишь, как они ладят, и Чонвон ответил: — Мы братья. Что, в общем, никак не прояснило вопрос. После ужина все разошлись по кельям. Сонхун обнаружил у себя шерстяное одеяло и, закутавшись в него, уселся прямо под дверью, чтобы слышать каждого, кто спускается или поднимается. Минуты потянулись ужасно медленно. Тело у Сонхуна затекло, и он развлекался тем, что дописывал отчёт. Наручные часы показывали почти двенадцать. Пак маялся от безделья, сопоставляя добытые о Сону факты. Он проделал за день неплохую работу, так ни разу и не встретившись с объектом наблюдения. После полуночи в коридоре, наконец, раздался шум. Хлопнула дверь второго этажа, затем вяло скрипнула следующая. Пак замер, прислушиваясь. Больше звуков не было. Молодой человек снова взглянул на часы и засек десять минут. За это время он выпутался из одеяла, устроил его на кровати так, будто сам Сонхун спит, достал из рюкзака фонарик и нож — по старой привычке, убрал отчёт в конверт, а конверт спрятал под матрас. Он обвёл комнату взглядом, подождал ещё пару минут и бесшумно выскользнул из спален на улицу. Было зябко. Влажный воздух хорошо проводил холод. С горы опустился густой туман. Сонхун взглянул на здание: в кельях наверху свет не горел, но Пак поостерёгся включать фонарик и двинулся к церкви наугад. Нервный брат Бенедетто натолкнул Сонхуна на мысль о фреске Иоанна, рядом с которой за целый день не оказалось никого при том, что доминиканцы обязаны выполнять определенное количество работы день. Когда же Сону её рисует? Очевидно, что и странности со свечами, которые келарь зачем-то меняет на ночь, были в этом замешаны. Пак глубоко вдохнул холодный воздух. Ответ был ясен: Сону рисует по ночам. Туман впитывался в сутану, роса оседала на ботинках. Молодой человек продрог. Только свет луны помогал найти путь к церкви. Её тёмный силуэт притягивал Сонхуна, будто магнит. Пак заметил, что дверь посредине была слегка приоткрыта. Он протиснулся внутрь так, чтобы не пошевелить её ни единым касанием. На несколько секунд Сонхун ослеп от света, разлившегося внутри, но быстро проморгался. Сотня свечей горела по всему храму. Перед фреской на коленях сидела фигура. Она смешивала краску в небольшой чаше, склонясь к ней так низко, что в первое мгновение Сонхуну показалось, будто у фигуры нет головы. Суеверный страх заставил его слегка отпрянуть, но молодой человек взял себя в руки и двинулся вперёд. Фигура двигалась, работала, дышала. Белая сутана позади была стянута поясом фартука, рукава были подвёрнуты. Тёмные волосы были длиннее, чем это позволял устав, но Сонхун уже догадался, что для Сону устав не более чем сборник рекомендаций. Пак остановился в паре метров от юноши и замер, глядя, как его белые проворные руки красят, вытирают, обводят. — Так это вы ломились сегодня ко мне в келью? — Сонхун вздрогнул от неожиданности, когда к нему обратились. Эхо звоном металла отскакивало от стен, но голос у Сону был мягкий. — Не ломился, всего лишь постучал. Новиций положил кисть и медленно повернулся. Его взгляд заставил Сонхуна покрыться мурашками. Гром и молния были в этих глазах. Они смотрели исподлобья со сталью, которая никак не вязалась с нежным лицом. Абсурдно смазлив? Кардинал Антонелли ошибся. Все слухи, что ходили об этом юноше, были ложью. Смазливость с возрастом испаряется с лица, лицо Сону было вечно. Сонхуну казалось, что он видел его миллионы раз: в скульптурах, на картинах, в иллюстрациях книг, на древних фресках. Всюду, где человечество желало воплотить своё понимание истинной красоты. Пак тряхнул головой. На секунду ему подумалось, что он вообразил себе эту встречу, что он спит и видит сон, потому что не могло существовать человека настолько поразительного. Если бы Джованни Бернини был жив, Сонхун отдал бы все свои деньги, лишь бы получить копию этого лица во владение. — Я точно никого не звал на помощь, — холод в глазах и голосе не исчезли. Пак понял, что найти общий язык им будет сложно. — Значит, мне показалось, — легко согласился Сонхун. — Я здесь всего сутки. Немного нервничаю в незнакомом месте. Сону несколько секунд смотрел на него, не моргая, будто к чему-то прислушиваясь, а затем вдруг нехорошо улыбнулся. — Ложь. Вы здесь из-за меня. — Я просто привёз картину. Новиций снова замер. — И это ложь. Мы знакомы не больше пяти минут, а вы уже дважды мне солгали. Сонхун примирительно улыбнулся и присел на ближайшую скамью. Он ничего не мог на это ответить, не солгав снова. Ложь Сону, очевидно, раздражала, а лишний раз омрачать и без того не самое гладкое знакомство, не хотелось. Пак перевёл взгляд на фреску и только теперь с удивлением заметил, что апостол Иоанн на ней молод. — Я давно не видел в церквях изображение юного Иоанна. Обычно его рисуют в работе над Евангелием, уже одряхлевшим, доживающим век на Патмосе. Сону повернул лицо к фреске, будто сам только что вдруг понял, что рисует апостола таким, каким он был при земной жизни Иисуса. — Его Откровение… — новиций неловко замялся, стушевался, будто не мог обличить мысль в слова без внутреннего протеста, но Сонхун и так все понял. Откровение, которое евангелист написал в конце жизни, было включено в Новый завет самым последним. О его одобрении велись долгие и ожесточенные споры, и до сих пор оно вызвало вопросы. В Ватикане все уже давным-давно было решено, а учёные в миру только-только начали догадываться об истинном смысле Апокалипсиса. — Разве все величие Иоанна не пришлось на его юность? Сонхун на секунду опешил, а затем ответил: — Он был груб, резок, нетерпелив. Не знаю, о каком величии вы говорите, брат Сону? — В юности Иоанн продемонстрировал такую преданность своему наставнику, какую не показывали другие. В этом его величие. В самозабвенной службе Христу. — В каком-то смысле, так и есть, — Сонхун закинул ногу на ногу, пытаясь устроиться удобнее. Сону смотрел на него снизу вверх, слегка нахмурившись. — Но это была человеческая служба, а не духовная. Мария, сестра Лазарева, в этом смысле была куда более преданная христианка, чем Иоанн. — Что это значит? Сонхун склонил голову к плечу в недоумении. Ему казалось, что он говорит понятные вещи. Лицо Сону, окрашенное оранжевым пламенем свечей, выглядело юным и заинтересованным. Недовольство испарилось, оставив место любознательности, присущей всем доминиканцам. Сердце Пака сделало небольшой кульбит. — Разве отец Винченцо вам не объяснял? Новиций потупился и отвернулся к фреске. Повисло неловкое молчание, Сону раздражённо вздохнул. Пак попытался скрыть улыбку, но не смог. — Лука 9:54, — продолжил Сонхун. — Иоанн и Иаков предлагают Христу обрушить на город огненный дождь и убить всех. — Потому что горожане не дали Христу переночевать. Я понял, о чем вы. Для меня это мало что меняет. — Считаете, что настоящему христианину дозволено желать мести? — Сону ничего не ответил, он снова взялся за кисть и продолжил рисовать. Сонхун молча ждал, слушая шорох щетины, трущейся о неровную поверхность стены. Новиция чужое присутствие мало смущало. Так они просидели, по ощущениям Пака, больше пятнадцати минут, когда молодой человек понял, что ответа он сегодня не дождётся. — Я бы хотел чаще видеть вас на службах, брат Сону. Иезуит поднялся со скамьи, ноги у него затекли. Неровным шагом он выбрался из церкви и вернулся в келью. Даже этот короткий разговор вывел Сонхуна из равновесия. Сону не был глуп, но он был своенравен, будто бы даже дик. Сонхун снова сел за стол и подготовил копию отчета. Завёл будильник на наручных часах и улёгся в постель. Ночью ему ничего не снилось.