***
Знакомство с классом прошло не очень приятно. Дети отнеслись к ней холодно и особо не разговаривали. К счастью, из уроков в этот день были только два урока информатики, задания которой были для Джеки элементарными, урок с психологом, прошедший очень тихо и мирно, и творчество, на которой дети делали оригами. Джеки никогда до этого не слышала про оригами, но ей понравилось: у неё получилось собрать несколько разных фигурок. Домой она пришла усталая, вместе с Фло поиграла в саду и вечером, после ужина, сразу легла спать. — Чтобы ты сдохла, ненавижу тебя! — женский крик раздаётся по всему спортивному залу и летит дальше, в коридоры. — Я свои яйцеклетки на тебя сдала просто ради примера для других сотрудников, а появилась ты, беспомощное отродье Джеймса Барнса! Лучше бы я не соглашалась на это, лучше бы тебя никогда не было, бестолочь! Ничего не можешь сделать, ничего не можешь исполнить… Ты ни на что не способна, а я с тобой должна возиться! Ты мне вообще зачем? Зачем, спрашиваю, ты родилась на этот свет? Пятилетняя девочка забилась в угол и плачет, плачет без остановки. Она вытирает руками слёзы, трясётся и всхлипывает, а сказать ничего не может. — Зачем ты мне такая нужна, я спрашиваю?.. — очередной крик женщины, нависающей над ребёнком. Она держит в руках скальпель и размахивает им перед собой: острие пролетает меньше, чем в метре от девочки. — Только и умеешь, что реветь да страдать о том, как тебе плохо и больно! Тебе должно быть плохо и больно! Девочка опять всхлипывает, пытается что-то сказать, но женщина её перебивает: — Ненавижу тебя, отродье! Биоматериал! Тупица! Расходное существо! Чтоб ты сдохла и тебя больше никогда не было у меня! Женщина, не замахиваясь, кидает скальпель прямо в девочку. Девочка пытается закрыть лицо и живот руками, съеживается ещё сильнее. Скальпель падает её на голову, но не ранит. Девочка начинает выть в голос. — Хватит реветь, дура! Боль — единственное, что ты заслужила! Джеки проснулась. Всё тело свело судорогой, сердце колотится. Она пытается позвать на помощь, но звука не слышно. Вокруг плавают пятна света, руки начинают приходить в себя и девочка пытается схватиться за что-то, удержаться в реальности. Она не может ни думать, ни говорить, лишь лежать и судорожно вдыхать ночной воздух. Судорога начинает проходить, всё возвращается на круги своя. Однако тишина в доме настолько страшная, что на девочку накатывает новая волна страха. Она начинает задыхаться, сердце сжимается… Джеки подскакивает и бежит к окну, открывает его нараспашку и пытается вдохнуть уличный воздух. На улице горят фонари, ей становится спокойнее. Она начинает дышать. Но всё равно страшно. Очень страшно, так, как раньше. Так, как всегда. Джеки смотрит на фонари и дышит, считая вдохи. Она пытается не упасть в обморок, щипает себя, держится за створку окна и всё никак не может прийти в себя. Внезапно подул ветер, становится холодно. Джеки быстро становится легче, холод отрезвляет её. Она глубоко вдыхает последний раз и закрывает окно. Стоит, не двигаясь, несколько секунд, у окна — смотрит на горящие фонари. — Мне должно быть больно, — шёпотом, как мантру, повторяет она. — Мне должно быть больно. Боль — единственное, что я заслужила. Повторив это несколько раз она ложится в кровать и пытается уснуть, но ничего не выходит. Она долго смотрит в потолок, а потом наконец закрывает глаза и засыпает, больше ей ничего не снится.***
В половине седьмого Джеки, собрав рюкзак, спустилась на завтрак. Видимо, вид у неё был замученный, потому что Луиза обеспокоенно спросила: — Всё хорошо? Ты нормально спала? — Да, всё хорошо, — сказала Джеки безэмоциональным, пустым голосом. «Мне должно быть больно. Боль — единственное, что я заслужила, ” — подумала она и села за стол. Фло посмотрела на неё с недоумением, спросила: — Что случилось? Кошмар приснился? Джеки повела плечом, не желая об этом говорить, но пытаясь дать знак, что Фло права. Луиза и Гэри бросили взгляд друг на друга, но потом, увидев, что Джеки села завтракать и не подаёт признаки огорчения, натянули на лица спокойные выражения. В полном молчании с натянутыми на лица выражениями добродушия все четверо съели свои яичницы, запили их соком и заели конфетами. С таким же спокойствием родители отвезли Фло и Джеки в школу, а сами вместе куда-то уехали. Джеки встала у огромного газона, напоминающего ей полигон, сцепила руки в замок и спросила у Фло: — У нас сейчас естественные науки? Голос Джеки звучал беспомощно, даже жалобно. Предыдущий день она ходила как на ватных ногах, а к ней не было практически никакого учебного внимания. Но Джеки чувствовала, что сегодня всё изменится и с неё станут спрашивать больше. А по своему опыту она знала: чем больше спрашивают, тем больше проблем и боли можно из этого вынести. — Да, — сказала Фло спокойно, но всё же с некоторой долей радости. — Они у нас в лаборатории, там очень красиво! С этими словами светловолосая Фло потащила темноволосую Джеки в самый новый из корпусов — там были спортивные залы, бассейн и те самые новые лаборатории. — И что мы будем делать? — спросила Джеки на ходу. Она отметила, что у её «сестры» очень цепкая хватка и вырваться из неё было бы очень трудно. — Вообще сегодня практикум, будем смешивать всякое… Мне это больше всего нравится. Я давно люблю химию. Джеки мысленно поставила очередную галочку. Флоренс стала казаться ей всё менее и менее обычной симпатичной девочкой и всё больше напоминала серьёзного человека. Джеки, всю жизнь прожившая в обществе, в котором важными считались не личностные качества, а навыки и способности, сразу запомнила и про цепкие руки. и про любовь к химии. По крайней мере это было важнее, чем красивые светлые глаза. Внутри корпуса уже собрались школьники самых разных возрастов, но около одной из лабораторий клубились шестиклассники. Они были совершенно разными, но все в одинаковой форме — только у Джеки пока не было такой, ведь только вчера Гэри заказал одежду у школьной портнихи. Все школьники были поделены на группы, в которых все походили друг на друга выражениями лиц: надменные высокие парни; красивые девочки с умными глазами; парочка грустноватых темнокожих парней; несколько споритвных девочек, больше похожих на учениц четвертого класса, чем на шестиклассниц; две близняшки-азиатки, разговаривающие с загорелыми близнецами, напомнившими Джеки полицейского из Гватемалы, довёзшего её до аэропорта. — Всем привет, — сказала Фло. — Привет, Рэй, привет, Сия, привет, Линдси. Девочки-спортсменки, которых Джеки сначала приняла за младшеклассниц улыбнулись и помахали Фло. — Привет, — неловко сказала Джеки и попыталась сделать дружелюбное лицо, но высокие парни с надменными лицами, стоящие у двери, так же одинаково хмыкнули. Джеки показалось, что все эти люди изначально создавались одинаковыми. — Ну привет, новенькая-сиротка, — самый крупный из парней оскалился, сложив руки на груди. — Тебя, я вижу, не научили дружелюбию. Даже улыбнуться не можешь. — Вот именно, — поддакнул ему другой парень, не менее высокий и не менее надменный. — Пришла, вякнула, и всё. Тебя даже до корпуса Флоренс тащила, бедная Норман. — Не надо разводить спор, — негромко, но чётко сказала Флоренс. — Джеки впервые в Нью-Йорке, она жила в другой стране. — Но нормы приличия везде одинаковые, — сказала одна из самых красивых (или, скорее, жеманных) девочек. — Она с нами вечера даже не разговаривала. — Вот именно, — сказал первый из заговоривших парней. — Надо бы знать правила этикета, а то ходит, как одиночка, ни с кем не разговаривает, строит из себя неприступную скалу! Парни надменно засмеялись. Джеки сжала кулаки. — Я, между прочим, стою здесь и слышу, как вы говорите обо мне в третьем лице! Неужели это тоже прописано в местных правилах этикета? Парни не стали хохотать тише, самый крупный лишь сквозь смех сказал: — Да кто будет слушать твоё тявканье, сиротка? Несколько жеманных девочек тоже захихикали, остальные шестиклассники, которые совершенно точно всё слышали, отвели взгляды и делали вид, что заняты чем-то другим. Джеки сглотнула. — Не надо так разговаривать с моей сестрой! Она такой же чело… — Замолчи! — прошипела Джеки. — Тебя тоже приплетут. У тебя нормальная репутация. А будет плохая. — Но… — Фло явно хотела заступиться, но прозвеневший звонок заставил всех школьников успокоиться, перестать разговаривать и пройти в лабораторию. Там, внутри, профессор Лопес, мужчина лет сорока, поприветствовал учеников и разделил их на группы. Джеки он поставил вместе с Флоренс и загорелыми парнями-близнецами, Дэном и Себом. Оба были довольно красивыми и приятными, но Джеки чувствовала от них какую-то угрозу. Впрочем, она чувствовала угрозу от всего, но постоянно мысленно повторяла, что «боль — единственное, чего она заслужила». — Привет, — сказал Дэн (или Себ?) Джеки. — Разбираешься в химии? — Не особо, — буркнула Джеки, не поднимая на него взгляд и старательно изучая взглядом пробирки. — Значит, ты ещё и химию не знаешь? — хмыкнул Себ. На его лице появилась противная ухмылка. — Сиротка, хамка, химию не знаешь… — И что? — более громко сказала Джеки, из-за чего близнецы и Фло слегка подскочили. — Не кричи, пожалуйста, — мягко сказала Фло. — Не надо. — Прости, — уже тихо сказала Джеки. — Но вы всё равно перегибаете, откуда вам вообще знать, что я могу? — Ну, ты уже показала себя, сиротка, — сказал другой близнец. до этого молчавший. — Ты обычная деревенская девочка. Близнецы склизко улыбнулись. Джеки глухо хмыкнула и не стала ничего отвечать. Флоренс переключила своё внимание на профессора Лопеса.***
На химии Джеки чуть не провалила общую лабораторную работу, из-за чего близнецы выпустили в её сторону множество тихих, но невероятно оскорбительных ругательство. Джеки даже не могла себе представить, что двенадцатилетние дети могут так ругаться. Фло чуть не расплакалась от слов близнецов, но Джеки готова была лезть в драку. К счастью, она смогла сдержаться, вновь прокрутив в голове слова, приснившиеся ей ночью: «Единственное, чего ты достойна — это боль». На математике Джеки сидела с Флоренс и молча писала упражнения, надеясь, что ей не придётся ни с кем говорить. Она, спотыкаясь на каждом действии, решала упражнения и многократно прокручивала у себя в голове: «Единственное, чего ты достойна — это боль». Наступил урок английского. Джеки вновь сидела, уткнувшись взглядом в парту и пытаясь не отсвечивать. Однако ей не везёт: профессор Макгилликадди вызывает её к доске. «Это будет провал дня,» — подумала Джеки и пошла к доске. — Берите маркер, мисс… мисс, — видимо, профессор не знала, как называть девочку. — Будет словарный диктант, вам нужно записать слова. Джеки внутренне содрогнулась. Мало того, что её считают недалёкой сироткой-деревенщиной, так она ещё и опозорится своим кривым почерком на весь класс. Она почти никогда не писала от руки, её вообще не хотели учить красиво писать — не видели смысла. Зачем суперсолдату красиво и быстро писать от руки, если он не в состоянии даже драться нормально? Профессор стала диктовать Джеки слова — они были простые, Джеки прекрасно знала, как их писать, — и девочка записывала их. Медленно, криво, детским почерком она мучила каждое слова очень долго просто потому, что никогда не писала на доске. Из-за этого и учитель диктовал медленнее, и одноклассники вздыхали всё громче и демонстративнее. — Ты не можешь писать быстрее? — громко и недовольно сказал тот самый крупный парень, который пытался предъявить претензии к Джеки перед первым уроком. — Не могу, — тихо ответила Джеки. — Пусть пишет, как умеет, — сказала профессор Макгилликадди, пытаясь успокоиться парня. — Джон, не надо показывать нетерпение. — Почему я должен молчать, если она меня не устраивает? — спросил Джон всё так же громко и недовольно. — Не срывай, пожалуйста, урок, — сказала Флоренс. — Ты всем мешаешь. — А она не мешает? — сказал ещё один недовольный парень, сидящий рядом с Джоном. — Это она урок срывает, мы тут причём? Надо быстрее писать! — И что ты взъелся на человека! Какая разница, как пишет? — спросил один из темнокожих парней, молчавших весь день до этого. — Только и умеешь, что срывать злость на других. — Тебя, дорогое наше убожество, не спрашивали! — Джон подскочил. — А ты, умственно отсталая сирота, уже достала со своим жалобно-кислым лицом. Сколько можно? Ты, бестолочь… — Джон! — повысила голос учитель английского. — Что ты себе позволяешь? Либо ты перестаёшь оскорблять других учеников, либо я веду тебя к директору и он отстраняет тебя от уроков. — Да… — Джон хотел что-то сказать, но передумал и слова встали у него в горле. — Хорошо. Он сел, насупившись и всем своим видом изображая недовольство. Его сосед по парте тоже насупился и пробурчал что-то нечленроаздельное, но явно не дружелюбное. Джеки отвернулась от класса и спросила учителя: — Какое слово дальше? Профессор Макгилликадди продолжила диктовать и вскоре список слов кончился. Джеки отошла от доски, закончив писать, учитель проверила все слова и, не называя оценку вслух, записала её на листе бумаги. Впрочем, как Джеки уже объяснили приёмные родители, в американских школах никогда не объявляют оценки прилюдно. — Садись, — сказала профессор и Джеки села к Флоренс. Та протянула Джеки листок бумаги, на которым красивым, почти каллиграфическим почерком было написана всего одна фраза.Почему ты позволяешь им вытирать об себя ноги?
Джеки взяла лист и тоже начеркала несколько слов.А зачем спорить? Не трать свои силы на это.
Флоренс вздохнула, сложив листок в несколько раз и запихнув его в пенал. Она, видимо, не могла понять Джеки. А Джеки не могла понять Фло. Джеки всегда была жертвой — жертвой всяких разных людей и разных отношений, разных экспериментов. Она всегда была в позиции слабого и теперь не смущалась того, что попала в такую же. Для неё возмущения одноклассников — норма, стандарт, который не стоит исправлять. Ей всегда говорили, что она достойна только боли и унижения. Всё остальное она даже заработать не имеет права.***
Очередной урок — очередное напоминание о боли. Джеки уже была уверена в этом. Впрочем, никакого сомнения и не должно было возникнуть: Джеки сразу же вызвали к доске, как новенькую. Профессор Джексон обосновал это тем, что она впервые пришла в класс и ей надо зарабатывать оценки, что было, на самом-то деле, глупым аргументом: семестр только начался, на дворе был апрель. Но Джеки вышла и встала перед классом. На неё воззрились дестяки глаз, которые пожирали каждую клеточку её лица, каждое её движение и каждую эмоции. Джон и его друзья смотрели ей прямо в глаза, едко врезаясь в память. Джеки сжала зубы и взглядом перепрыгивала с одного человека на другого, пытаясь сохранить самообладание. Истории она не знала. Совсем. Эта мысль билась в её голове даже побеждая все мысль о боли и одинокой судьбе. Она понимала только, что не может бороться с тем, о чём не имеет понятия. Ей было страшно. Опять. — Итак, что явилось результатом аннексии Техаса США в 1845 году? — голос учителя отозвался в черепной коробке бессмысленным гудением. Джеки отчаянно вдохнула воздух и сказала: — Я не знаю. Все три слова упали на пол громадными валунами. Класс молчал. — Что же, — учитель прокашлялся. — Тогда скажите мне, что такое Бостонское чаепитие. — Протест, — сказала Джеки не то утвердительно, не то отрицательно. — Акция протеста. Учитель кивнул. — Акция протеста против чего? — Против Бостона? — сказала Джеки, её брови взлетели вверх, а сердце ухнуло вниз. Класс засмеялся. Джон в который раз за день высказался: — Ты даже про Бостонское чаепитие не знаешь, а мы это в пятом классе проходим! Как ты можешь говорить, что мы какие-то не такие, если сама ничего не знаешь? — Я не говорю, что… — Да заткнись, — начал Джон. — Ничего ты не можешь и сама во всём виновата! Джеки опустила взгляд в пол. Профессор Джексон поднял руки вверх и громко сказал: — Тишина в классе. Джеки, последний вопрос: когда началась Гражданская война? — В России? — спросила Джеки. — В США, — поправил профессор. Джеки пожала плечами. — Я не знаю. Учитель вздохнул, класс засвистел, желая ещё посмотреть на позор новенькой. Преподаватель посадил Джеки за парту, та села и стала рассматривать свои руки. Она не поднимала глаза, она не слушала слова учителя, пытавшегося успокоить класс. Те 60 секунд, в течение которых класс свистел и оскорблял её, она слышала лишь ругательства Джона, его друзей и ещё нескольких человек и каждое слово напоминало ей: «Единственное чего ты достойна — боль». Джеки не двигалась и не плакала, не дрожала и не спорила. Она молчала, смотря на свои руки и выслушивала все оскорбления. Но через минуту всё стихло, учитель начал свою лекцию. Он не задавал никаких вопросов, просто рассказывал новый материал. Джеки как в тумане писала какие-то отдельные слова и обрывки фраз, пыталась сфокусировать взгляд и заставить себя поднять глаза. Только все попытки выглядеть счастливой или хотя бы спокойной успехом не увенчались: она уверилась, что этот дивный новый мир, в который она попала, уехав из ГИДРы, оказался ничем не лучше старого. В этом новом мире её ненавидят всей душой и ей нет в нём места, как не было места и там, в ГИДРе. Только там, на базе, она могла его заслужить, дожив до определенного возраста и отработав несколько дел, а как заслужить место в жизни среди этих вечно кричащих, хаотичных людей она не знала. У неё не было выхода, не было инструкции. У неё ее было жизни в этом мире. И это было главным.***
— Слышишь, ты, тупица? — крикнул Джон, увидев, что Джеки заходит в столовую. Обеденный перерыв начался меньше десяти минут назад, но он вновь нашёл повод для спора. — Какого чёрта ты обедаешь с нами в столовой? Ты разве не должна есть на улице? — Да, мы не хотим есть с отбросами общества, — согласился с Джоном его белобрысый друг Кей. — А ты больше похожа на отброса общества. — Как тебя вообще взяли в такую приличную семью, как семья Норманов? — ещё один друг Джона, Грей, решил тоже не остаться в стороне. — Убожество! — Какого чёрта ты вообще учишься в школе? Ты, сиротинушка, знатно наплакала директору? — Кей явно упивался своим положением агрессора. Джеки стояла на входе в столовую, не мигая и смотря на трёх парней исподлобья. Она понимала, что ей нужно что-то сделать, но не знала, что. Она не видела выхода, не видела решения, не понимала этого мира. Единственное, что она знала — что в мире есть агрессоры и жертвы. И что она — жертва. — Такой тупой девочке даже слёзы бы не помогли, — сказал Джон. — Наверняка она согласилась на что-нибудь более… пикантное. На лице Джона, Кея и Грея появились гадкие ухмылки. Они посмотрели на Джеки каким-то странным, непонятным ей взглядом. — Вы ненормальные? — спросила какая-то старшеклассница. — Вам по двенадцать лет, а ведёте себя так, как будто вам по двадцатке минимум! — Да что ты заладила! Они правы, — сказал старшекласснице парень, сидевший рядом. Он встал, подошёл к Джеки и, усмехнувшись, сказал: — Ты, наверное, только и умеешь, что шляться по мужчинам. — Это неправда, — Джеки сказала это, не осознавая, что творит. Она знала: все стоят и молчат потому, что боятся. А ещё она знала, что парни имею в виду и кем её называют. И ей это не нравилось. — Ну что ты, — приторно скала старшеклассник. — Давай не будем рычать, малолеточка. Мы же прекрасно знаем, что внешность — твоё единственное достоинство. Джон, Кей и Грей заржали — именно заржали — и достали телефоны (Джеки видела их у Фло и приёмных родителей, но своего у неё ещё не было). Наставив телефоны на Джеки все трое приторно проговорили: — У нас в школе новая тупенькая сирота из Центральной Америки. Сделаем же с ней то, что уже делали с такими. Старшеклассник наклонился к Джеки, её мышцы напряглись. — Единственное, что у тебя есть — твоё лицо и твоя внешность, девочка, — он вызывал у Джеки отвращение и ужас одновременно. — Ты получишь по заслугам, мы сделаем с тобой то единственное, для чего ты пригодна. Мы отведём тебя на улицу и сделаем это прямо на улице, около парковки, тогда, когда никого не будет рядом. Мы возьмём тебя и ты станешь нашей. Это стало последней каплей в чаше отвращения, переселившего ужас. Джеки ловким движением замахнулась и ударила его прямо по лицу. Вся столовая ахнула. Не успев опомниться, Джеки ударила снова — и вновь по лицу. Парень попытался схватить её и повалить на пол, но спустя ещё два удара он сам лежал на полу, скрючившись. Шестиклассники были настолько шокированы, что даже не выключили камеры телефонов. Толпа школьников, сидевших за столами, не двигалась и не издавала ни звука. Тут в столовую врывается профессор Макгилликадди. Лишь её голос слышен в столовой: — К директору, все пятеро.