Я говорю тебе про любовь.

Сегодня.

Ариадна влюбилась впервые в 17 лет. Влюбилась в женатого, и, я думаю, с этого то как раз все пошло не так, как у обычных девочек. У неё с ним, конечно, был петтинг, конечно, был секс, конечно, она его любила до беспамятства. А он изменял и жене, и ей, и всем остальным своим любовницам. Ариадна изменяла ему в ответ — показушно, громко, ярко. Он ревновал до безумия, они дрались и ненавидели друг друга. А потом очень горячо любили. Мы познакомились, когда ей было 18. Я любил девушек, как и сейчас, только ещё я любил делать им больно. Поступал, как ублюдок. И так же поступил с Ариадной. Хотя… Не сказал бы, что я мог ранить её сильнее, чем ранил её тот самый. Она решила в очередной раз отомстить ему, но не скрывала, что ко мне испытывает определённые чувства. Сейчас Ари говорит, что тогда я дал ей почувствовать себя красавицей — ей это было нужно. Мы переспали единожды, я помню это как сейчас, пусть Василакис мне и не верит. Как она была красива! Худая, стройная, с широченной улыбкой на лице во время оргазма. Я вызвал ей такси, пока она говорила мне комплименты и настаивала на том, что любит и меня тоже. Она назвала меня тогда «лионтари», позже я узнал, что это значит «лев» на языке, которым она так неумело играет. Тогда же я и узнал, что Василакис гречанка, что она очень горяча и своенравна, и влюбился в неё уже по настоящему. Мы были старше. Её первая любовь стала давно забытой тогда, а я всегда почему-то оказывался рядом, когда ей нужно было скрасить одиночество. Это так странно! Я видел её на протяжении многих лет, обнимал её тело, гладил её волосы, вытирал слёзы с щёк, но не хотел переспать с ней. Я её не хотел. Почему? Не знаю. Она казалась мне особенно чувствительной — я боялся её. Или боялся стать однажды таким же забытым, как и её первая любовь. — Я люблю тебя, Дерябин, — Сказала Ариадна с надменностью, свысока, с усмешкой на губах. И я ей поверил. Мы решили, что сможем быть той самой обычной парой, каких вокруг нас тысячи. Я выдержал пару недель. Целовал только её, трахал только её, говорил комплименты только ей. Она казалась мне богиней. Я даже не смотрел ни на кого другого. А потом, естественно, влюбился в другую. Ари была зла, размахивала руками, говорила, что я её и только её. Мне казалось это смешным, но я извинялся перед ней. Так происходило много раз. Потом и она изменила мне — по старому сценарию — громко, открыто и так, чтобы я точно на неё разозлился. В моей квартире, на моей кровати, ожидая меня в постели с ним. Я был невероятно зол. Я хотел убить её, уничтожить, испепелить, сбежать от неё навсегда. А она заливисто смеялась, совсем не боялась меня, с вызовом смотрела в глаза и курила без остановки. Мы постоянно делали больно друг другу и, естественно, долго это продолжаться не могло. Однажды, она сказала: — Я больше тебя не люблю, — Так нежно, так отчаянно, и так… Честно? Я ответил ей тем же. Мы смотрели друг другу в глаза, думая, что это последний раз, думая, что на этом все и закончится. Но через время мы случайно встретились и я понял… Она, наверное, тоже тогда это поняла — мы созданы друг для друга, но как друзья. Физически нас не привязать, зато ментально — я всегда с ней, а она со мной. И если мне придётся выбирать между Анной и Ариадной — я выберу Ари. Не потому что она очень важна для меня, не потому что я люблю её, а потому что ни одна девчонка не стоит даже волоска на её голове. И я это знаю, как никто другой. И я этим хвастаюсь. И я горжусь собой, когда я рядом с ней. Молодая или взрослая — она всегда была и будет ярче всех в комнате, она будет самой красивой в комнате, она будет той, на кого все будут смотреть. А я буду стоять рядом. Никто не знает языка любви лучше, чем Ариадна. Она знает всех людей, она любит всех людей, она очень страстная, она понимает, какая любовь существует между определёнными людьми и почему другая любовь им не светит. Она угадывает, кто женат, кто разведен, кто в любви, а кто в ней разочарован. Она знает все о любви, наверное, потому что она гречанка? Они ведь разделили любовь на оттенки когда-то. А в Ариадне это осталось с кровью предков. Помню, как она объясняла мне, включая свой иностранный акцент для антуража: — Людус — любовь-похоть. Как у тебя к твоим малолеткам. Ты думаешь, что любишь, а на самом деле тебе нравится трогать их тела. Сторге — то, как ты любишь меня. Любовь к другу. Любовь нежная и нерушимая. Ты любишь меня так же сильно, как я люблю тебя. И это честная любовь. Филия — платоническая любовь. Необъяснимая любовь. Платон говорил, что это истинная любовь. Мания — это то, как твои девчонки влюблены в тебя. Они думают о тебе. Они хотят тебя. Они, возможно, даже преследуют тебя. Агапэ — глупая жертвенная любовь… Мне про неё больше нечего сказать. Прагма — любовь от ума и по расчёту — самая не интересная любовь, — Ариадна замолчала только на секунду, дав мне немного переработать информацию, а после совершенно отчётливо произнесла: — Любовь особенное чувство, сизигос, не потеряй его среди своих девиц. Именно поэтому сейчас Ариадна жестоко настроена против меня. Она считает, что я не влюбился. Она уверена, что я просто хочу переспать с Аннет и забыть её. Она не хочет, чтобы молодая девушка пострадала (если честно, впервые наблюдаю такое за Ари). Она не хочет, чтобы я вёл себя как козёл. Она ругает меня, размахивая руками, а я с каждым взмахом этой руки представляю, как буду целовать белые руки Анечки, путаться в её волосах пальцами и как нежно она будет выдыхать моё имя. — Макс, ты чертов психопат, — Гречанка, наконец, занимает положение сидя, смотрит в мои глаза совсем злобно и продолжает: — Почему из всех — ты выбрал мою подчиненную? Почему я должна испытывать муки совести? Почему ты сидишь и улыбаешься? — Василакис бережно ударяет меня по губам, а её злое выражение лица медленно становится веселым. Я смеюсь над ней, она не выдерживает и тоже смеётся, а после тихо говорит: — Ненавижу. Тот парень рядом с Анной ничего не значил. Ари разговорила Анечку и та все ей рассказала: «Я не хочу ничего общего иметь со взрослыми мужчинами, которые думают, что им все подвластно», пересказала мне Ари. Я удивился. Это я то думаю, что мне все подвластно? Разве я так себя веду? Разве я не собираюсь принести к твоим ногам все, целовать твои руки и признаваться в любви каждую секунду? Это я подвластен тебе. Глупая Анна. — Скажи мне, каким мне быть рядом с ней? — Совсем серьёзно говорю я. — Точно не собой, — С презрением. — Перестань, я не так плох. — Ты ужасен, сизигос. И одному богу известно, на сколько… — Ты же меня любишь… Почему она не сможет? — Я наказана небесами! А она, я надеюсь, ими поцелована. — Ты ревнуешь! — Я смеюсь над Ариадной, крепко прижав её к себе и поцеловав в лоб. — Ревную, — Резко выговаривает: — Люблю, — Говорит уже соблазнительно улыбаясь. Тянется к моим губам, и я не смею ей отказать. Она целует меня почти отчаянно. Я почти отчаянно сдерживаюсь, чтобы не начать раздевать её. Гречанка останавливается, смеряет меня взглядом и с нежной улыбкой на лице выговаривает: — В первую очередь, перестань целоваться не с ней, — Она чмокает меня в губы и убирает челку с моего лица: — Мне считать, сколько дней ты будешь влюблен? — Издевательски, шуточно, со смешком. — Чтобы разозлить тебя — вечность, — Я крепко сжимаю тело Ари в своих руках и мягко целую в шею. Василакис вздыхает: — Как же я могу целовать кого-то, но при этом не целовать тебя, м? — Я уверен, Ари посчитала это высказывание очень сексуальным, но сдержала порыв, вырвалась из моей хватки и «сбежала» от меня на кухню. Аннет, я очень постараюсь для тебя быть верным, постараюсь, чтобы ты стала единственной. Но милая Аннет, отвечай мне на это взаимностью, умоляю. Иначе моё сердце будет разбито. Циник добавил бы «Я вру». Я хочу добавить лишь «В очередной раз».