Я говорю тебе про любовь.

Сегодня.

Я звонил Ариадне, чтобы позвать ее на эту нелепую тусовку. Она спасла бы меня от молоденьких дурочек, прожигая их ревнивым взглядом, а я бы не облажался и не потащил домой очередную глупую блондинку. Василакис отказалась, ссылаясь на это же. — Я не собираюсь терпеть то, как любовь всей моей жизни, окружённый толпой девиц, не обращает на меня внимания! Звучало это грозно, строптиво и совсем по итальянски. Я усмехнулся, она посмеялась и разговор закончился. Притащив свою тушу (иначе я уже не могу называть свое уставшее тело) на вечеринку, я услышал своего голосистого друга. Повернувшись к нему, я не мог сдержать свою улыбку, а он и не собирался сдерживать. Окружённый толпой девиц, Павлов показал на меня рукой и громко представил меня: — Это мой прекрасный холостой богатый друг Максим Дерябин, — Да уж, из его уст это звучало почти как оскорбление. Я окинул девушек взглядом и не приметил никого интересного. Либо я устал, либо Ваня плохо постарался, чтобы впечатлить меня. Мы прошли к бару и я заказал паре девочек коктейли, себе взял пиво, которое собирался тянуть весь вечер. До утра я здесь точно не останусь, но общение с девушками мне всегда идет на пользу. Посмотрим, как пройдет все на этот раз. — Марина, — Одна из подружек Павлова протянула мне руку и я ее, конечно, пожал. Красивая, но обычная, ничем не примечательная. Разве что очень маленькая и худая — я люблю таких… Защищать? Или трахать? Пока смотрю на нее, не могу определиться. — На кого учишься? — Я постарался быть дружелюбным, но на самом деле не знаю, получилось ли это у меня. — Журналистка. — Ох, интересно, наверное. — Наверное, — И она неловко пожимает плечами и прикусывает губу. Видимо, я все-таки не такой уж и дружелюбный. А что самое страшное (для девушки напротив меня) совершенно не пытаюсь ее соблазнить. — Ваня, наверное, рассказывал, что я ужасно угрюмый и скучный? — Я улыбаюсь. — Нет, он говорил, что ты весельчак, — Она смеется и прикрывает рот рукой. — Не надо. — Что? — Не надо закрывать лицо, — Я мягко беру ее руку в свою и опускаю вниз: — Ты красивая, — Я глажу ее ладошку пальцами и чувствую, как ее рука покрывается мурашками. Ого! Вот так я, значит, умею? — А ты великий соблазнитель? — Марина поджимает губки (видимо, это дурная привычка) и вырывает свою руку из моей. Засмущалась? Или играет в недотрогу? А может и не играет. Но я и не собирался соблазнять, я просто люблю, когда девушки смеются громко и открыто. Как моя Ариадна. Она бы сейчас сказала этой Марине, что нужно всем показывать свои белые зубки, и что мужчины хотят и любят видеть улыбки женщин. Конечно, Василакис не всегда в этом права, но страдания на лице меня, например, не возбуждают. Марина оказалась очень скучной собеседницей. Точнее, я был скучным, а она сухо проявляла интерес. Я ей нравился. Наверняка, Ваня рассказал о том, какой я Дон Жуан. И, наверняка, Марина ждала именно этого. Но я не был настроен. И в ней ничего сверхъестественного не было, чтобы я вдруг передумал. Она пыталась быть правильной, уверенной, делала вид, что у нее есть много тем для разговоров. Но каждая тема рано или поздно заходила в тупик. И да, конечно, это моя вина, но ей пора было просто оставить эти мучения. Или мне пора было ее остановить? Это перестало казаться важным, когда мой взгляд совершенно случайно упал на кого-то очень светящегося под ярким светом огней. Она выглядела ангелом в этой тусовке дьяволов. Она выглядела невинной среди этой похотливой шушары. Она не была худенькой, как мне нравилось, но боже… Я влюбился сразу, как увидел ее. Ну влюбился… По своему. Как умею. — А ее знаешь? — Я нахожу в толпе Ваню и указываю на свою куклу Барби. — Она выглядит так, как будто я могу ее знать? — Павлов усмехается и качает головой: — Не мой формат, — И слава богу, думаю я. Зачем я вообще решил подойти к нему, вместо того, чтобы сразу познакомиться с ней? Испугался отказа? Да, она вполне похожа на того, кто может продинамить… Я все еще осторожно наблюдаю за ней, скрываясь от своей спутницы — Марины. Но Марина не промах, она находит меня и тянет за руку, мило улыбается и говорит: — Ты решил потанцевать? — Нет, я не танцую. — Почему же ты стоишь на танцполе? — Не заставляй меня говорить тебе правду, ты очень расстроишься, узнав, что не ты королева моего вечера. Я мнусь, долго не могу ничего ответить, а потом, пожав плечами выговариваю: — Я ухожу. Прощался с Ваней, — Я киваю головой, как бы убеждая себя. А внутри жалею, что не сказал правду, ведь говорить честно всегда выходит лучше, чем придумывать отговорки. — Уходишь без меня? — Она снова тянет эту улыбку и, честно говоря, начинает раздражать. Неужели ты настолько неуверена в себе, что уточняешь у парня, хочет ли он тебя? Неужели ты настолько тупая, что не видишь мое полное безразличие к тебе? Неужели ты настолько слепая, что не понимаешь, что королева вечера не ты, а тот белый нежный невинный цветок, стоящий рядом с подружкой и манящий… Манящий, как будто ядовитая ягода. — О, Марин, наверняка он уже договорился со своей любовницей о встрече, — В разговор влез Ваня, чем изрядно повеселил меня. Я рад, что не мне пришлось быть скотом в этой ситуации: — И поверь мне, в этот союз лучше не влезать, — Павлов бросил на меня взгляд и шутливо, но совершенно по доброму произнес: — Да, сизигос? — А потом совершенно искренне рассмеялся. Марине же было совсем не до смеха. Ее лицо недовольно поморщилась, на что я лишь покачал головой. Боже, если бы Ари была здесь, она бы уничтожила эту дуреху, и я бы не хотел это останавливать. Иногда строптивость моей, так называемой, жены оказывается куда лучшим спасением, чем мои внешняя спокойность и пофигизм. — Слушай, красавица, — Я развожу руками в стороны и накланяюсь к лицу уже совершенно мне не симпатичному: — В другой раз обязательно. У Вани есть мой номер. Я не всегда такой скучный, — Я врал. Я всегда такой — это первое. И следующего раза никогда не будет — это второе. Но чтобы действительно не расстраивать мою глупую спутницу, я, успев разочароваться в жизни, бросил последний взгляд на мою Барби, и направился прочь с этой вечеринки. Завтра я ее уже забуду, но сегодня я очень зол на эту глупую худощавую дуру за то, что не дала мне взглянуть на прекрасное вблизи.