Мост

Долгие секунды молчания тянутся вслед за простой и неказистой фразой Хистории, в которой, кажется, сплетаются все размышления и предположения Леви касательно этого дела. Он делает четыре глубоких вдоха, за которые пытается принять решение, что ему делать дальше. Он так хорош в сиюминутных действиях в обстановке, когда он может закрыть кого-то собой, но сейчас, когда информации катастрофически мало, когда объект его защиты на расстоянии телефонного звонка, в совершенно непонятном месте, Леви теряется. — Хистория, — осторожно начинает Аккерман. Он обдумывает каждое слово по три или четыре раза, стараясь выбрать наиболее подходящие в том лихорадочном потоке мыслей, что кружатся в его голове. — Тебе прямо сейчас угрожает опасность? — Нет, — как-то уж слишком резко и весело отзывается Райсс, — все в порядке, Леви. Мы дома. Приезжай прямо сейчас, пожалуйста. Я думаю, новая информация может помочь тебе в расследовании. — Ты ведь не одна, да? — Не одна, — подтверждает девушка, но спешит добавить: — Но я тебя уверяю, все в порядке. Только не ставь на уши своих ребят раньше времени, умоляю. И пожалуйста, никому не говори и приезжай один. Она хорошо его читает. Именно это Леви и собрался сделать. Поставить всех на уши и вызвать группу подкрепления. — Я скоро буду. Постарайся придумать убедительную историю, чтобы мне не захотелось прикончить твою подружку на месте. Аккерман скидывает звонок и замирает, прикрывая глаза. Сон, хоть и неглубокий, как рукой снимает, и адреналиновая лихорадка, такая привычная и родная, начинает свою гонку по его венам и сосудам. Эта будоражащая нутро тревога распространяется со скоростью чумы. Захлестывает и заставляет мозг искать любые пути решения, любые выходы, где он сможет спасти всех. Ситуация складывается весьма неожиданная даже для Леви, который размышлял и над подобным развитием событий тоже. Его подозрения по поводу Имир были непоколебимы с первого взгляда, брошенного на высокую и крепкую девушку. Было что-то в ее выправке, что казалось Леви до судорог в руках и ногах знакомым. Ее манера держаться в помещении, полном людей. Скупость действий, словно девушка контролирует каждое свое движение. Холодное выражение лица и острый взгляд, цепляющийся за все вокруг. Так выглядел сам Аккерман со стороны, он это совершенно точно знал. Даже для верности проанализировал пару записей с камер, приходя к выводу, что все его ребята, кто имеет за плечами боевой опыт или просто хорошую подготовку в спец органах или полиции, обладают схожими поведенческими паттернами. На эту идею натолкнула Аккермана Нанаба, и это же позволило ему обнаружить среди сокурсников Хистории нескольких примечательных молодых людей и, конечно же, Имир. Она должна создавать вокруг себя образ серой мышки: высокая, стройная, скупая на слова и выражения, скромная в одежде и поведении. Но есть то, что невероятно тяжело подделать даже весьма выдающемуся профессионалу в своей области. Например, остроту пугающего взгляда золотых глаз, натренированные рефлекс и врожденные инстинкты. Одним словом, Имир, стараясь замаскировать себя, просчиталась только в одном — в Леви. Размышления тянутся в голове одной непрерывной цепью, у которой нет конца. Аккерман, даже не осознавая, что он делает, начинает быстро и по-солдатски четко собираться. Удобные брюки, рубашка, портупея с кобурой. Ему требуется меньше трех минут, чтобы привести себя в порядок и быть в полной боевой готовности. На шее повисает коммуникатор с едва заметным наушником на конце, но Леви не спешит вставлять его в ухо. Он так и не принял окончательного решения, как ему действовать. Сообщить Эрвину — его прямая обязанность. Протокол на такой случай очень четок, ведь Аккерман писал его сам: дать сигнал в центральный офис дежурному агенту, выдать указания агентам, находящимся в доме, вызвать подкрепление и отправиться на место событий. Действовать по ситуации в этом списке стоит на самом последнем месте. А именно этим сейчас Леви и занимается. Доверять Хистории, которая вряд ли может принимать решения здраво, — не самая удачная затея. Но что-то в ее голосе заставляет Леви отложить принятие решения до того момента, как он сам сможет оценить ситуацию на месте. Однако, он все же дает сигнал осмотреть периметр, проверить мисс Райсс и готовиться к его приезду. Получив быстрый ответ о том, что все в порядке от Оруо, Аккерман позволяет себя вздохнуть чуть свободнее. Он уже почти выходит из комнаты, когда слышит какое-то шевеление позади себя, а затем щелчок включения прикроватной лампы. Мягкий тусклый свет будто бы разрезает помещение, и Леви вздыхает, понимая, что это Ханджи проснулась от его возни. Ему очень хотелось бы, чтобы женщина осталась спать в блаженном неведении до утра. Чтобы не пришлось принимать еще больше тяжелых решений посреди ночи. И не тратить драгоценного времени. — Леви? — зовет она сонно, шаркая босыми ногами по холодному полу. — Что случилось? — Все в порядке, нужно отъехать по работе. Я скоро вернусь, ложись спать. История звучит складно, и Леви почти не лукавит, но в голосе все равно слышится что-то такое, что заставляет Ханджи нахмуриться. Ее рука довольно жестко опускается на его плечо, слегка сжимая. Взгляд Зое становится вмиг изучающим, и женщина словно просыпается ото сна окончательно, запуская активный мыслительный процесс. — Что-то с Хисторией? Ей не требуется и пяти секунд, чтобы его расколоть и вычислить истинную причину его столь резкого ночного пробуждения. — Да, но тебе не о чем волноваться. — Аккерман пытается придать голосу уверенности и жесткости, но выходит посредственно. ­– Возвращайся и отдыхай. Все будет хорошо, я вернусь к утру. — Нет, — прерывает женщина на полуслове. — Я поеду с тобой. Аккерман цепенеет от этой одной простой фразы и тут же коротко качает головой, опуская взгляд к ногам. Его ботинки блестят даже в тусклом свете лампы, а босые ступни Ханджи потираются одна о другую в бесполезной попытке найти крупицу тепла. Ей нужно сказать категоричное «нет». Потому что это не ее дело, не ее работа и не ее ответственность. Потому что проку от нее будет едва ли больше, чем от самой Хистории в опасной ситуации, и Леви не может так рисковать. — Судя по твоему лицу произошло что-то и вправду дерьмовое. — Ханджи делает шаг назад и хватает свои штаны, натягивая их на стройные ноги. — Что стряслось? Свитер оказывается надет прямо на футболку Леви, в которой она спала, а пары движений руками хватило, чтобы собрать растрёпанные волосы в высокий хвост. Ей хватает минуты и двух предложений, чтобы выглядеть точно так же, как она выглядит на любой своей лекции. Остается схватить кобуру, что висит возле входной двери на вешалке вместе с ее курткой, и Ханджи уже готова к бою. — Ханджи, ты останешься дома. — Леви произносит слова с нажимом, но в конце все же добавляет так мягко, как только может: — Пожалуйста. Она моргает в ответ несколько раз, пытаясь уловить суть, но только больше хмурится, так ничего и не отвечая. Просто ждет его дальнейшего объяснения, словно одной просьбы недостаточно для того, чтобы она послушалась. — Я должен поехать один. Это весьма щекотливый вопрос. — Леви, если Хистории угрожает опасность, я хочу поехать с тобой. Аккерман едва удерживает себя от того, чтобы не закатить глаза или не потянуться к пачке сигарет. — Именно поэтому ты должна остаться. Это не твоя работа, Ханджи. — Моя, не моя, какая к черту разница, если я могу помочь? Голос ее остается таким же ровным, только лишь едва подрагивающие уголки губ и то, как она сжимает рукава свитера пальцами, выдают ее нервозность. Но Леви видит. Он, черт возьми, замечает все оттенки ее состояний. Всегда. — Ты не можешь помочь, — шепчет он с полуулыбкой на лице. Его голос становится тяжелым и отчего-то меланхоличным. Может потому, что он не хочет признаваться в чем-то сам себе, а вот сейчас собирается произнести это вслух. Или от того, что его накрывает слишком болезненным осознанием, а руки ломит от желания прижать Зое к себе и не отпускать? — Ты будешь мне мешать. — Ханджи дергается, и Леви спешит продолжить до того, как она сделает все неправильные выводы на Земле: — Я не смогу защищать сразу двоих. Это невозможно. А в ситуации, где и твоя жизнь, и жизнь Хистории окажутся на кону, я не могу даже сам себе гарантировать, что выберу Хисторию. Я должен буду выбрать Хисторию. Ему кажется, что его слова логичны и должны доносить его чувства достаточно четко, но Ханджи отчего-то лишь мрачнеет и скрещивает руки на груди, отгораживаясь от него. — Мне не нужно, чтобы ты меня спасал. ­– Я знаю. Может быть, кто угодно другой в мире мог бы нуждаться в его поддержке и защите, но это не Ханджи Зое. Она олицетворяет собой само понятие «независимость», ей не нужно никакое плечо, на которое можно опереться, и уж точно она не нуждается, чтобы кто-то прикрывал ее собой. У нее есть внутренний стержень, сила воли и пушка в руках, с которой она неплохо обращается. — Я знаю, что ты не нуждаешься в моей защите, — Леви впервые за этот короткий разговор вздрагивает, — но это не значит, что я не стану тебя защищать. Разум затапливают воспоминания, но всего лишь на миг. Когда живая Ханджи рядом, становится гораздо проще брать себя под контроль. — Ханджи, — Аккерман делает шаг вперед, чтобы оказаться к женщине так близко, как только может. — Я не хочу, чтобы ты ехала со мной, потому что есть реальная опасность. И этот разговор отнимает драгоценное время, но я все равно скажу то, что должен. Леви порывисто обнимает Ханджи, все еще держащую руки скрещенными на груди. Сжимает так, чтобы ощутить ее тепло и недовольство, и лишь улыбнуться на это, пряча лицо в изгибе ее шеи. Профессор Зое, будто обиженный ребенок, слишком упряма, чтобы услышать Леви. Но, тем не менее, она не предпринимает попыток его оттолкнуть. Ни единой. — Я потерял незнакомку в Кабуле, и это едва не убило меня за три года, — мужчина переходит на шепот, будто бережет силы на признание. — Я не знал ее, видел всего пару минут, но пообещал спасти и не спас. Ханджи вздрагивает, и Леви скорее ощущает, чем видит, как она вскидывает голову, поворачиваясь к нему. — Но тебя я знаю. Ты… — Едва ли он наберется смелости закончить эту фразу хоть когда-то в жизни. — Не думаю, что смогу позволить, чтобы с тобой что-то произошло, зная, как больно это ощущается. Поэтому, чтобы не случилось, я, скорее всего, выберу защитить сначала тебя. Пять долгих секунд, и Леви отрывается, глядя напоследок на растрепанную Зое. В ее взгляде есть что-то тяжелое и обжигающее, но у него уже нет времени идентифицировать это. Хотя ему и очень хотелось бы. Аккерману хочется уйти молча, но он все же обещает вернуться, как только сможет, переступая порог. Ханджи отвечает не сразу. Ее голос настигает, когда Леви уже натягивает пиджак в коридоре и хватает ключи от машины с вешалки. — Леви, — едва слышно бросает вслед Зое. — Будь осторожен. В Вашингтоне никогда нельзя найти поистине темную ночку, чтобы фонари не освещали улицы, чтобы старинные здания и монументы не были подсвечены иллюминациями разных цветов. Чтобы фары встречных машин не рассекали тьму, лишая на миг зрения. Леви сжимает руль одной рукой, а второй стряхивает пепел с сигареты в открытое окно. Он мчит на пределе возможностей его скромного старого автомобиля, стараясь придумать дальнейший план действий в очень и очень короткий срок. Разговор с Ханджи забирает силы, но отходит на второй план, стоит хлопнуть дверью и оставить ее в безопасности своей квартиры. И Аккерман благодарен за эту передышку. Ему необходимо сосредоточиться на другом. Его личные чувства не должны брать верх. Черт возьми, он ведь всегда славился бесстрастностью, порой граничащей с асоциальностью. Ему парочку раз говорили в разных приютах в детстве, что из него вырастет маньяк, потому что не может быть ребенок таким апатичным все время. Но судьба распорядилась иначе, а сам Леви свою скупость на внешние проявления чувств всегда считал преимуществом. Но сегодня в нем бурлит слишком многое, чтобы держать себя в руках также хорошо, как и всегда. Дом Хистории ничем не выделяется в череде таких же домишек. И даже люди, ждущие Леви перед входом, словно бы уже становятся частью этой картины, неотъемлемой декорацией, украшением, которое не привлекает к себе лишнего внимания. Оруо и Гюнтер ожидают настороженно, излишне крепко сжимая рукояти автоматов. Звонок Аккермана привел их в боевую готовность и встревожил настолько, что все время ожидания начальника они провели в обсуждении столь загадочного визита. И, даже осмотрев каждый дюйм периметра, им так и не удалось найти бреши или лаза. Все было спокойно. — Кто-то входил или покидал дом, пока я ехал? — сходу спрашивает Леви, вылетая из машины и размашистыми шагами входя в дом. Его подчиненные в ответ лишь отрицательно качают головами, как два сонных болванчика. Просторная гостиная, перетекающая в кухню. Огромный диван и несколько кресел, множество разноцветных пестрых подушек, не подходящих друг другу. На низком столике — несколько разных кружек, будто украшенных из разных наборов. Изящный чайник с чаем на вид все еще полон, словно кто-то наслаждался напитком совсем недавно. Все слишком привычно. Ни одна деталь не выбивается из знакомой картины, и Леви от этого напрягается еще сильнее. — Переговорю с мисс Райсс, — оповещает Леви застывших подчиненных. — Не беспокоить без надобности. — Есть, сэр! Голоса мужчин звучат в унисон, и они вытягивается по струнке, словно все еще являются солдатами Леви. Дурная армейская привычка, которая раздражает, но в то же время заставляет Аккермана коротко усмехнуться. Если уставших после длительной смены Шульца и Бозарда что-то и смутило в поведении Леви, то они этим не спешат делиться. Приказ есть приказ, поэтому двое уходят, лишь украдкой наблюдая, как Леви поднимается по лестнице и скрывается за дверью хозяйской спальни. О чем он собирается говорить ночью наедине со своей семнадцатилетней подопечной им сложно вообразить. Они не хотят и представлять. Рука привычно ложится на рукоять пистолета, и Леви сжимает оружие с некой долей отчаяния. Потому что войдя в комнату, он встречается со взглядами двух девушек: один теплый и обеспокоенный, а другой острый и колкий, пытающийся вспороть и прочитать. Хистория сидит на собственной кровати, скрестив ноги и держа перед собой какую-то книгу. Имир устроилась в кресле. На ней надета неприметная одежда, делающая ее почти незаметной среди сверстников. В руках пистолет, такой же, как у самого Аккермана, а дуло уверенно смотрит ему прямо в лицо. Леви думает на мгновение, что в последнее время женщины слишком часто направляют на него оружие. Но его хват от этой странной мысли не становится слабее, и он даже не думает убирать палец со спускового крючка. — Я думал, вы меня ждали, — хмыкает Леви, не обращая внимания на то, как Хистория поднимается на ноги, протяжно вздыхая. — Ждали, — коротко отзывается Имир. — Но это не значит, что я готова вам, мистер Аккерман, доверять. — Справедливо. Я, как видишь, тоже не искрюсь доверием. Повисает недолгая пауза, за время которой каждый из них решает, как поступить дальше. Тот, кто первый уберет пистолет — проявит слабость, потому никто и не спешит менять позицию. С другой стороны, вести беседу в таком положении будет не очень-то и приятно. Единое решение принимает Хистория, так и не проронившая ни слова. Девушка становится между ними, оборачиваясь лицом к Имир, будто пытаясь сказать ей что-то без слов. Они слишком внимательно смотрят друг на друга с минуту, а затем мисс Райсс одним изящным движением одновременно опускает их пистолеты вниз, заставляя каждого убрать оружие. На удивление, ни Леви, ни Имир не ослушиваются и покорно прячут стволы в кобуры. — Жду объяснений, мисс Райсс. У тебя было достаточно времени придумать что-то правдоподобное и убедительное, — нарушает тишину Леви. Мужчина присаживается на кровать так, чтобы иметь возможность быстро рвануть в сторону Имир, а также сохранить наблюдение за дверью и окном. Даже в столь незначительном действии, как выбор места куда сесть, Аккерман проявляет неосознанную серьезность и предусмотрительность. Прискорбно, но ему приходится признать, что Имир в более выгодной позиции: ее обзор лучше, окно, как вариант отступления, — ближе, и Хистория сидит прямо на подлокотнике ее кресла. Паршиво. — В моем деле появились новые… обстоятельства. Взгляд Хистории чересчур выразительно застывает на девушке, что сидит рядом с ней, и Леви не нужно прилагать усилий, чтобы догадаться. В этом сраном деле было слишком много обстоятельств. Начиная с того простого факта, что им не занимается никто, кроме агентства Смита, заканчивая тем, что они не должны этим заниматься. Это замкнутый круг, из которого у самого Леви нет выхода. Он читает отчеты полицейских, номинально расследующих дело о покушениях на Хисторию, и едва сдерживает ярость, сминая листы с докладами в руках. Если поначалу ему казалось, что офицеры занимаются хоть чем-то, то по прошествии времени стало ясно, что все их действия ограничиваются допросом студентов, обучающихся с Хисторией. Они будто бы бездействовали намеренно, и чутье подсказывает Леви, что все на самом деле именно так и обстоит. Капитан Дот отстраняется от этой работы так вычурно и показательно, разве что не фыркает, произнося фамилию «Райсс». С пренебрежением и отвращением в сторону Хистории и легкой ухмылкой, когда речь заходит об ее отце или мачехе. Эти разительные изменения приводили Леви в бешенство пару месяцев кряду, но занимаясь собственным расследованием, у него не оставалось времени на то, чтобы еще и беспокоиться о работе тех, кто ее не делает. В его голове уже давно есть стойкая теория о том, кто замешан во всех этих грязных делишках, но Аккерман предпочитает не делиться этим ни с кем. Даже со Смитом. Многочисленные разговоры со свидетелями в Балтиморе — это самый удачный узелок их бедового дела, в котором агентству Смита нет места. Мотивы Эрвина все еще туманны и непонятны, но они, несомненно, есть, и от этой простой мысли у Леви сводит зубы. Ему не нравится оставаться в неведении, любая потеря контроля ощущается слишком остро, потому что всегда, без исключений, ведет к потерям личного состава, провалам миссий, кошмарам, преследующим годами. Леви сжимает переносицу пальцами, пытаясь собрать мысли в кучу и заставляя себя бросить взгляд на Имир. Ему кое-что таки о ней известно. Темное детство, почти вырезанные отовсюду куски жизни, даже возраст точный — и тот неизвестен. Но Леви не был бы собой, если не смог выяснить хоть какие-то крупицы. Мисс Имир связана с еще несколькими «студентами», поступившими в то же время с Хисторией. Все разного возраста и пола, но все с несомненной военной подготовкой. Их лица и имена мелькают в списках военных академий и частных полувоенных организациях. Хватает пары звонков, чтобы старые друзья Леви, когда-то спавшие с ним в казарме плечом к плечу, поделились такой ценной и необходимой ему информацией. «Имир должна меня убить», сказала ему Хистория уверенным и совершенно спокойным голосом посреди ночи, и отчего-то Леви совсем не удивлен и ни капли не ошарашен. Эта девушка настолько давно вызывает подозрения, что единственной поражающей вещью во всей этой ситуации является тот факт, что Имир так никого и не убила, а сидит тут, добровольно опустив свой пистолет. — Итак, юные леди, — голос Леви совсем слегка уставший. Ему до боли хочется либо прикурить, либо открыть окно по шире, чтобы пустить в комнату побольше воздуха. Он не двигается. — Объясните мне, наконец, что тут происходит, пока я окончательно не потерял терпение. — Держите себя в руках, мистер Аккерман. Вы не единственный, кто теряет терпение. Имир — наглая, заносчивая и дерзкая. В любой другой ситуации это бы раздражало, но сейчас Леви лишь ухмыляется, пряча за этим толику восхищения. У этой девицы есть яйца, а с такими всегда приятно вести дела. — Что же такого произошло, что вы решили предать доверие и деньги вашей уважаемой заказчицы, Имир? Или это даже не ваше имя? Леви смотрит на реакцию. Считывает редкие изменения в мимике и подмечает каждую незначительную деталь. Этому он научился слишком поздно, к превеликому сожалению. Девушка же перед ним больше похожа на статую, высеченную из камня. Глаза злые и холодные, весь вид олицетворяет буквально войну: руки сжаты в кулаки до набухания вен на запястьях, бедра и икры напряжены, словно перед прыжком. Она размышляет чуть дольше, чем требуется, и Леви решает не дать ей ответить. Вместо этого продолжает свою вербальную атаку. — Что, мачеха Хистории платит так мало, что ты решила попытать счастье со своим объектом? Он бы с гораздо большим удовольствием бы врезал Имир, но, если им доступна только словесная перепалка, обыкновенно скупой на речи Аккерман выуживает из себя весь свой запас красноречия. И, хоть от природы он не способен на хитрости и елейные фразочки, то годы, проведенные бок о бок с Эрвином, дают свои плоды: Леви жонглирует понятиями и ловко выбивает почву из-под ног Имир в этом коротком диалоге. — А вы осведомлены лучше, чем я думала. — Я не просиживаю штаны впустую. — В отличие от всех остальных? — хихикает Имир. — Вы единственный, кто заинтересован. Поэтому вы тут. — Желаешь одарить меня какими-то подробностями, которые мне неизвестны? — Вначале придется поделиться информацией друг с другом, — резюмирует Имир, и вот уже черед Леви хмуриться. Аккерман и правда тратит почти весь январь на поездки в Балтимор, чтобы почти восстановить картину произошедшего много лет назад события, приведшего к нашим дням. Биологическая мать Хистории, несмотря на старания мистера Райсса, так или иначе оставляет после себя слишком много следов. В воспоминаниях людей, бездушных записях архивов, выцветших фотографиях. Для человека, пожелавшего буквально себя уничтожить, она осталась слишком явным призраком в мире живых. И Леви собирает по крупицам образ и мысли женщины, что так ненавидела своего ребенка и так любила одного мужчину, что в конце концов сама лишила себя жизни. Или не совсем так… — Что известно вам об Эве Райсс? — Из очень богатой семьи, имеет скандинавские корни. Хорошо воспитана и образована, амбициозна, но не имеет как таковой карьеры. Большую часть времени проводит с детьми, управляет семейным трастовым фондом. Владеет пакетами акций в крупных компаниях, а также возглавляет несколько благотворительных фондов. — Впечатляет ваше умение пересказывать статьи с Википедии. Имир откровенно смеется, но Леви пропускает это мимо ушей. — Поведайте более интересные факты, если вы так умны и информированы. — Сдается мне, информацией вы ни черта не владеете, — хищно усмехается девушка, сверкая глазами. Хистория все еще сидит на подлокотнике кресла Имир, скрестив руки на груди. Ее лицо остается наигранно спокойным, но этот разговор, конечно, трогает ее слишком сильно. Но не настолько, чтобы это демонстрировать. Впрочем, очень скоро она и сама включается в их разговор. — Миссис Райсс, моя мачеха, вероятнее всего виновна в смерти моей матери, — неуверенно начинает девушка, глядя на Леви как-то слишком обеспокоенно. Будто боится произносить слова. — Ты же знаешь, Леви, что с ней произошло? — Суицид. Альма Батлер была найдена с перерезанным горлом в квартире, в которой жила с дочерью. Для Балтимора это дело было громким в то время, но едва ли хоть кто-то о нем слышал или помнил. Факт ее смерти, как и обстоятельства, были так мастерски, так филигранно уничтожены, будто кто-то не просто хотел убить эту женщину, но и желал стереть любые доказательства ее существования. Будто скромная горничная с маленькой дочерью на руках никогда и не существовала. — Уверены? — Имир вскидывает бровь, на что Леви закатывает глаза. — Нет, не уверен. Любой, у кого есть глаза, даже без заключения эксперта может сказать, что самому себе так резануть по горлу невозможно. Аккерман же, для пущей убедительности, проконсультировался со стоящим патологоанатомом, чтобы подтвердить свои опасения. Специалист пришел к тому же мнению — невозможно. Угол пореза указывает только на то, что он был сделан чужой рукой, которая не то, что не дрожала, а резала так уверенно, будто занималась этим каждый день. Действовал хорошо обученный профессионал, сомнений в этом не было никаких. — Я всегда думала, что мама убила себя, потому что жизнь была ей в тягость. Потому что мое рождение ее отягощало, потому что отец любил ее недостаточно, чтобы уйти к бедной нищей служанке., — Голос Хистории не дрожит даже когда она говорит о нелюбви собственной матери к себе. Это заставляет сердце Леви сжаться. Хоть его собственная матушка и была конченной наркоманкой, ребенка своего она любила всей душой. До последнего вздоха. Тем временем Хистория продолжила. — Я была дома в тот день. Гуляла во дворе нашей многоэтажки. Мне было шесть, но мама всегда отправляла меня гулять одну. Говорила, что соседка миссис Дорис присмотрит за мной. Аккерман знает конец этой истории. Знает, потому что пожилая афроамериканка миссис Дорис с доброй улыбкой и вкусным чаем рассказала ему историю девчушки, которую когда-то знала. Рассказала, как кричала маленькая Хистория, когда рванула домой, чтобы выпить воды и улыбнуться матери, а застала ее на залитой кровью кухне с ножом в руках и широко распахнутыми глазами. Миссис Дорис вспоминала долго и болезненно, как вызвала копов, закрывала глаза Альмы, умывала Хисторию, потому что та успела вся перемазаться в крови. Леви не хотелось представлять, но воображение само подсовывало картину белокурой девчушки с ног до головы в красном. — Я нашла маму на кухне, когда она уже была мертва. Конечно, в шесть лет мало что можно сопоставить, но сейчас, зная чуть больше и глядя на эту картину под другим углом, я не могу не согласиться с вашими с Имир словами. Ей кто-то помог. — Я, мистер Аккерман, точно знаю, кто помог. — Имир произносит это так четко и холодно, что каждый звук больше похож на удар молота о наковальню. Ее тон не несет в себе ничего хорошего и Леви внутренне напугается, ожидая подвоха или удара. — Мой вопрос, знаете ли вы? Замешательство на лице Леви звучит громче, чем любые ответы. Он знает, что это был хорошо подготовленный наемник, но выйти на личность или хоть какие-то зацепки ему так и не удалось. Он знает, что заказчицей тут выступила мачеха Хистории, но причины столь дерзкого поступка отследить почти невозможно. Это может быть что угодно — от ревности до холодного прагматичного расчета. Каждый раз, думая о поведении Эвы Райсс, Леви приходит против воли к мысли, что будь он на месте жесткой и влиятельной женщины, ни за что не оставил бы в живых ребенка-бастарда. К тому же, зная, что особой любви мачеха к падчерице никогда не испытывала, предположить почему она пожалела маленькую Хисторию сложно. Из каких-то собственных выгод? Но каких? Из-за собственных материнских чувств? Тоже маловероятно. Имир прерывает размышления, когда тянется к карману брюк, чтобы выудить оттуда смятую бумажку, оказывающуюся фотографией. Протягивает ее мужчине, сидящему перед ней и на пару мгновений тишина — это все, что остается вокруг бывшего снайпера. С выцветшего снимка на него смотрит пара до боли знакомых глаз. Яркие, слегка раскосые на широком лице, скрытом наполовину широкополой шляпой. Губы, которые должны складываться в теплую улыбку, излучающую спокойствие, складываются в оскал. Зубы сжимают неаккуратно скрученную папиросу. Это должен быть Ноа — самоотверженный мужчина, ставший приемным отцом самому Леви и его брату и сестре. Это совершенно точно должен быть Ноа Аккерман, но есть что-то в этом снимке такого, что заставляет Леви не верить собственным глазам. Он хорошо знал своего отчима, каждую его черту и жест. Мужчина на снимке — совершенно точно не он. — Это Кенни Аккерман, — услужливо уточняет Имир, ловя замешательство на чужом лице. — Наемник, славящийся своей жестокостью и некоторого рода беспринципностью. Большая часть из нас, — «наемников», понимает Леви без слов, — имеет принципы. Мы всегда уточняем детали задания, прежде чем браться за него. Аккерман фыркает почти беззвучно. — Поэтому ты сидишь в комнате своей цели, а та все еще жива? — Я сижу тут, потому что убийство Хистории никогда не было конкретно моей задачей и не входило в мой контракт. И потому что я влюблена в нее и не стану убивать, но это Аккерман уже додумывает в голове. Ему эта романтическая чепуха не свойственна, но он знает этот взгляд, который наблюдает в ярких золотистых глазах Имир. Это глубинное и неподдельное желание защитить, некая нежность и толика отчаяния. Это не скрыть, точно уж не от Леви, чья собственная серость глаз выглядит точно также, когда он смотрит на Ханджи. Он замечает это давно, едва ли не с первого дня своей работы. То, как эти две девушки друг на друга смотрят. Как общаются все теснее, как все чаще остаются наедине. И это совершенно точно не односторонний интерес хладнокровной и расчетливой Имир. Сама Хистория падает в эту пучину куда раньше и тонет куда глубже, чем даже может сама представить. Но Леви не отец, не брат и даже не друг, чтобы комментировать это или противиться этому. Он здесь, чтобы защищать. Чтобы прикрыть спиной от пули. Спасти от угрозы быть разбитым чужое сердце он не может. — Я не знаю никакого Кенни, — возвращается к теме мужчина. — Общая фамилия ничего не значит, тем более что это фамилия моего премного отца, к которому я попал уже в шестнадцать. Твоя мать в то время, скорее всего, уже была мертва. Леви не уточняет, что у этого «однофамильца» лицо его приемного отца. Ему не хочется никого в это втягивать. — Я ни в чем тебя не обвиняю, — спешно оправдывается Хистория. — Просто ты должен был увидеть его. Потому что я его помню. Этот мужчина выходил из нашего дома, когда я побежала в квартиру в тот день. Я столкнулась с ним в лифте, а он сказал тогда, что мои волосы похожи на колосья пшеницы. — Доказательств я не имею, — Имир подаётся навстречу Леви, чтобы тоже видеть лицо на фотографии, — но я виделась с этим типом пару раз, и он обмолвился, что «убил суку, а теперь пора убить и ее щенка». А потом Эва Райсс сошла с ума и сказала, что заплатит тому, кто убьет Хисторию вне зависимости от изначальных договоренности. — Когда это было? — Вчера. Аккерман инстинктивно тянется к пистолету, но вовремя одергивает себя, вместо этого поднимаясь на ноги. Возможность сидеть спокойно покидает его тело, и Леви напряженно прохаживается по комнате, пытаясь сопоставить факты в голове. Недостаток сна, переизбыток информации, опасность, витающая в воздухе — все это не делает его собраннее или спокойнее. Мысли мечутся, но ни одна из них не является здравой. Ни одна ниточка в голове из тех, что Леви так трепетно и тщательно собирал, не приводит к причине столь резкой смены планов миссис Райсс. — Теперь все те личности, которые ошивались вокруг Хистории месяцами, которые вошли в доверие, ходят в один университет, знают, где она живет, будут пытаться убить ее любой ценой. Леви не спрашивает. Подытоживает все вышесказанное. Нарочито подчёркивает каждое слово, чтобы хоть как-то донести до Хистории сложность и опасность ситуации, в которой она оказывается. Но на лице девушки — безмятежность, которую хочется стереть. Эта юношеская легкость выводит мужчину на эмоции, которые ему не хотелось бы испытывать и проявлять. — Я должен поставить в известность Эрвина. Имир хищно скалится, также вставая. Она выше Леви. Выше Ханджи, даже и этого достаточно, чтобы эта разница ощущалась унизительной. Девушка смотрит сверху вниз, будто пытается померится силами с мужчиной, стоящим перед ней, но очень быстро отступается, делая шаг назад. — Вы уверны? — Что такого вы нарыли на Смита, что я должен перестать доверять ему? Аккерман не глуп. Он знает, что у Эрвина есть свои причины вести это дело, закрывать глаза на бездействие полиции, вести свое расследование, не посвящать команду во всю имеющуюся информацию. Он заинтересован, это было видно с самой первой секунды, как случай Хистории вообще был упомянут. И, все же, ничто из этого для Леви не является весомой причиной не доверять старому боевому товарищу. У него могут быть сколь угодно эгоистичные мотивы, защита Хистории все равно остается частью этих планов. К тому же, Леви хочется верить, что Эрвин не способен никому навредить. — Мистер Смит имеет свои мотивы в этом деле, — отрезает Имир. — Его мотивы подразумевают смерть Хистории? Девушка замолкает, не находясь с ответом. На это ей нечего возразить. В конце концов, первостепенная задача сейчас — охрана безопасности мисс Райсс, а не выяснение чужих выгод и мотивов. — Я ему не доверяю, — девушка все еще непреклонна. Она смотрит на Леви все также остро, не ослабляя своего напряженного тела ни на миг. — Но вам доверяю, мистер Аккерман. Он успевает лишь удивиться, прежде чем слышит продолжение: — Однако, нам придется работать вместе. Имир особо подчеркивает последнее слово, будто Аккерман и сам не понимает, что ему придется заткнуться и довериться. Что, учитывая его скверный характер, почти что невозможно. Они сидят до позднего утра, рассуждая над безопасностью Хистории. Никто не упоминает причин этого переполоха. Никто не поднимает вопроса о том, что делать с этой ситуацией. Да, сохранить жизнь — это первостепенно. Но это лишь как перевязать рану. Она так и будет продолжать кровоточить и гноиться. Убийцы так и продолжат идти по следам девушки. Пока не устранена первопричина, ни о какой безопасности речи не идет. Это тревожит Леви так сильно, что он пропускает пару фраз Имир. Та в ответ злится и кричит, но все же повторяет свои предложения, а мужчина старается изо всех сил внимать каждому слову. Как расплести клубок? Даже имея на руках все карты, имена, адреса, все пароли и причинно-следственные связи, что сам Леви может? Доказательства должны быть настолько неоспоримыми, чтобы у продажных копов, купленных судей и присяжных не оставалось вопросов. Для этого, Эва Райсс должна быть сфотографирована с пистолетом в руках, направленным на Хисторию. Голова наполняется болью, когда Леви выставляет охрану и вызывает подкрепление. Он ощущает себя смертельно уставшим и измотанным. А когда приходит время позвонить Эрвину, приходится зажмуриться и отсчитать от нуля до десяти, чтобы вернуть себе спокойствие.