Человечинка

      Их группа быстрым шагом возвращалась в лагерь, хотя причиной их повышенной скорости была не нужда в спешке, а чрезмерно торопящийся самопровозглашенный лидер. Астарион в дыхании не нуждался, но запыхался по привычке — просто чтобы показать, насколько смертельно от этой беготни страдал бессмертный, хотя жаловаться почему-то он не начинал, пусть и очень хотел.       Тав кипела праведной яростью, бурлящей злостью и пронизывающим сердце отчаянием, но упорно шла вперед, крепко стискивая кулаки, хмурясь и играя желваками. В лагерь. В безопасность. Подальше от Рощи Друидов, от налипающей на сердце вины и желчи, от... всего.       Когда группа наконец добралась до лагеря, все окончательно измотались, пытаясь перевести дух у костра, упираясь ладонями в колени.       — Тав, — встревоженно позвал Гейл первым, делая шаг паладину навстречу, глядя, как та бросает молот у своей палатки, кидает на землю рюкзак и достает из него топор, безмолвно, но грозно устремляясь в гущу леса.       — Что... случилось? — неуверенно поинтересовался подошедший Уилл, изогнув бровь. Никто из них раньше не видел Тав такой взвинченной и немногословной. И только трое из них, отправившиеся за пределы лагеря сегодня, знали, в чем была причина.       На глазах паладина умер ребенок. Во время ее же суда.       Астарион искренне считал сложившуюся ситуацию забавной, отчасти даже поучающей — не лезь, куда не просят, и не будешь терзаться муками вины. Но Тав влезла. И суд ее был справедлив, хотя исход — отнюдь.       Девочка-тифлинг украла идол друидов, надеясь, что это поможет ее сородичам, что их не выгонят из Рощи, что прерывание ритуала хоть что-то да изменит. Астарион уже успел подметить воровскую натуру местных детей, щелкнув по носу одного озорника, попытавшегося стянуть у него кошелек, но пересекать дорогу друидам было глупо даже для маленьких неразумных рогатых щенят. Их группа добралась до сердца Рощи и застала архидруида, отчитывающего замершую от испуга девчушку, дрожащую от страха и тщетно пытающуюся оправдаться. Тав выступила вперед, скрестив руки на груди, и спросила, что происходит. «Я — слуга провосудия. Поведай, в чем обвиняется это дитя, и я вынесу справедливое суждение». Астарион, стоящий позади нее по левое плечо, закатил глаза и цокнул, не удивленный реакцией паладина и потерявший к происходящему всякий интерес.       Выслушав обе стороны, Тав вынесла свой приговор. Намерения Арабеллы были чисты и невинны, и украла она идол из лучших побуждений, но все же украла — и ей нужно было понести за это наказание. Временное заключение было самым справедливым решением: чтобы дитя посидело и подумало о своих действиях, а потом в целости и сохранности вернулось к своим родителям. Астарион даже оценил ее решение, как вечность назад бывший судья, и все закончилось бы хорошо, если бы не та чертова змея, среагировавшая на животный испуг Арабеллы, в панике и отчаянии попытавшейся сбежать.       Тав сама сообщила о смерти ребенка ее родителям. Лицо ее было каменным, а голос был преисполнен искренности и сочувствия, но, судя по звону латных пластин ее перчаток, руки у паладина дрожали. Она была разбита, и Астариону не составило труда тайком влезть к ней в разум через связь иллитидских личинок; в голове ее стояла густая, душащая, отягощающая пустота.       Из глубины лесной чащи послышался разъяренный, полный боли крик. Словно Тав была не паладином, а каким-то несдержанным варваром. А после где-то вдалеке затрещали ветки и зашумела листва падающего дерева.       Вампир хмыкнул, смахнув с плеча невидимые пылинки, уже переодетый в лагерную одежду, и тоже скрылся в лесу, направляясь в противоположную сторону от того места, где Тав сбрасывала пар. Ему очень хотелось чем-нибудь перекусить, тем более, была велика вероятность, что этой ночью его дорогая человечинка в своем плачевном состоянии могла и не предложить ему позднего ужина.       Несколькими часами позже сытый вампир сидел у своей палатки, лениво наблюдая за тем, как Шедоухарт с Гейлом спорили о том, стоит ли идти за Тав, ведь уже давно стемнело и ей определенно требовалась поддержка. К этому моменту уже весь лагерь знал о случившемся, и всем новость об этом событии далась нелегко, но также все понимали, что паладин переживала это тяжелее кого бы то ни было.       — Ты что, не понимаешь? — упорствовал Гейл, взмахивая руками. — Сейчас ей определенно нужно чужое крепкое плечо. До сих пор она была опорой для всех нас, мы должны отплатить ей тем же!       — Она переживает горечь утраты, — настаивала Шедоухарт, качая головой. — Лучшее, что мы сейчас можем сделать, это оставить ее одну. Не сомневаюсь, что завтра нашей новой целью станет одна определенная змея... а то и ее хозяйка.       Слегка захмелевший от крови резвого оленя Астарион тихо усмехнулся, укладываясь на полотно подле палатки и погружая свое тело глубже в подушки. Его больше увлекали интриги, а не споры о том, чем помочь расстроенному паладину возмездия — утешением или же помощью в свершении правосудия. Хотя, с другой стороны, может это был прекрасный шанс сблизиться с ней. Нежно обнять, погладить по спинке, уверить, что это была чистой воды случайность и что она не виновата, пообещать восстановить справедливость... Астарион хмыкнул, дергая плечом. Риск сделать неверный шаг все еще был велик, поэтому он был солидарен с Шедоухарт: сейчас лучше всего было оставить Тав в покое наедине с самой собой.       А время тянулось, и вскоре ночь укрыла их лагерь плотным одеялом, усыпанным мириадами звезд. Астарион отдыхал под своим пологом, распластавшись на спальном мешке и прикрыв глаза, но его транс прервал едва слышимый звук — полы его палатки одернули.       И она стояла на входе. Уставшая, по-прежнему разбитая, с размазанным потекшим углем на глазах, с красными глазами и бутылкой вина в руке. Лицо Тав было окроплено кровью, но одежды ее были чисты — она уже успела сменить свои тяжелые латы на легкую лагерную одежду; Астарион, приоткрыв веки, рассматривал ее, пытаясь понять, чего она хотела. Неужели утешения? Неужели от него?       — Топишь себя в вине? — спросил он, хитро улыбаясь и приподнимаясь на локтях. — Или хочешь утонуть во мне? — добавил он соблазнительно, приподнимая бровь.       Грудь Тав дернулась, она поджала губы и сделала большой глоток вина, все-таки входя в палатку и закрывая за собой полог. Она ступила внутрь, едва пошатнувшись, и ответила ему неискренней широкой ухмылкой.       — Я же так и не покормила тебя, родной мой, — проворковала паладин, делая еще несколько шагов вперед и в итоге опускаясь на край его спального места.       Астарион дернул бровями в удивлении. Он уже почти привык к тому, что самонадеянная человечинка каждую ночь делилась с ним своей кровью, но он никогда не питал надежд, что это будет длиться вечно. Всегда была вероятность того, что Тав потеряет слишком много крови в бою днем и не будет способна пережить его укус и пару глубоких глотков ночью. Всегда была вероятность, что она просто не будет в настроении, как сейчас... и все же она пришла, в очередной раз предлагая себя.       — Я вполне способен прокормить себя сам, — усмехнулся Астарион, подпирая щеку кулаком, глядя в сияющие заплаканные глаза паладина. — Я уже поохотился, тебе не обязательно так беспокоиться обо мне.       — Ты отказываешься от десерта? — спросила Тав, растягивая подрагивающие уголки губ, и ее предложение было заманчивым... Но в перспективе, если бы он испил ее крови сейчас, потом все могло бы усложниться.       Астарион не был сведущ в игре на струнах чужих душ. Секс, соблазнение, подчинение своей воле — в этом он был мастер, знающий, за какие ниточки дергать, какие слова сказать, чтобы уверить и умаслить. Но чувства? Каждый случай был индивидуален, к каждому человеку нужен был свой подход, и сейчас вампир судорожно просчитывал варианты, как было бы лучше сейчас поступить. Он примет ее кровь — и ничего не изменится. Он попробует влезть к ней в душу — и сможет поранить ее нежное сердечко неосторожным словом, а осторожничать сейчас было крайне трудно, учитывая, что он понятия не имел, что у Тав было на уме. В итоге Астарион вздохнул, приподнимаясь и усаживаясь тоже.       — Боюсь, ты сейчас не в лучшем состоянии, сладость моя, — в итоге мурлыкнул он, стараясь поддерживать нейтрально-мягкую атмосферу между ними.       — Только не говори, что волнуешься за меня.       — Не говорю, — кивнул Астарион вдумчиво, прикованный взглядом к каплям крови на щеках Тав. — Весь лагерь за тебя волновался, да, но... Я, в свою очередь, не хотел тебя тревожить. Я прекрасно понимаю, что после сегодняшнего тебе нужно было сбросить пар. — Он усмехнулся, суживая глаза, и осторожным движением забрал бутылку из рук Тав, делая глоток терпкого красного вина. — Я слышал лесоповал. Полагаю, в ближайшее время мы не будем нуждаться в дровах, м-м? — протянул он игриво. — Но мне вот интересно, чью кровь ты пролила сегодняшним вечером. Нашла парочку бродящих неподалеку гоблинов? Поохотилась на местную дичь?       — Вырезала стаю волков, — вдохнула Тав, прикрывая глаза и сдвигаясь, чтобы рухнуть виском Астариону в грудь, и тот приобнял ее за плечи одной рукой, стараясь скрыть свое раздражение, но при этом поглаживая ее бицепс. — Вырубила, если быть точнее.       — Ох, я не сомневался, что ты столь же кровожадна, как и я, — усмехнулся вампир, притягивая ее к себе ближе и отставляя практически пустую бутылку. — Стало легче?       — Немного.       Тав замолчала и обхватила его руками, укладываясь вместе с ним на спальный мешок, утыкаясь носом ему в грудь. Астарион приобнял ее в ответ, повторяя про себя, что в такой ситуации ему требовалось много терпения и... если не сочувствия, то хотя бы понимания, просто чтобы не переступить за грань, после которой человечинка могла отпрянуть, зыркнуть на него грозным взглядом и сбежать. Она искала комфорта. И искала она его в худшем месте, какое только возможно было придумать — в руках вампира. Астарион глубоко вздохнул, собираясь с силами, чтобы попробовать себя в утешении:       — Ты ни в чем не виновата...       — Не надо, — отрезала Тав, нервно дернув плечом. — Если бы я хотела утешения, я пришла бы не к тебе.       — Ох, тогда почему ты здесь? — переменился в тоне Астарион, ощутив легкую волну облегчения от того, что ему не придется выбирать успокаивающих обнадеживающих слов. — Твое безвозмездное донорство было всего лишь предлогом для того, чтобы пообниматься со мной?       — Тебе плевать, и это лучшее твое качество, — ответила Тав, и вампир нахмурился, готовый возмутиться... но не стал. Девушка была проницательной, этого было у нее не отнять, и все же Астариону нелегко давалось то, как резво и просто она его читала. Черт возьми, девчонка в десять раз была моложе него, а рассуждала так, будто была тысячелетним мудрецом. — ...Если тебе некомфортно, я могу уйти, — добавила она тихо, чуть отстраняясь, чтобы заглянуть ему в глаза.       Тав... беспокоилась о его комфорте? Хотя сама нуждалась в нем и брала его, нежась в его руках?       — Радость моя, в твоей компании как минимум интересно, — ответил Астарион с тонкой улыбкой, заправляя прядь волос ей за ухо. — Просто скажи, чего ты хочешь. Излить душу? Побыть в тишине?       Тав задержала дыхание и опустила глаза, укладывая ладонь ему на грудь. Она глубоко вздохнула, собираясь то ли с силами, то ли с мыслями — очевидно, она по-прежнему не могла совладать с виной и сожалением, что продолжали терзать ее душу после сегодняшних горьких событий, и простых объятий и честных, хотя и не успокаивающих слов было недостаточно, чтобы ослабить ее боль.       — Можно... Если позволишь... провести с тобой ночь? — тихо и хрипло спросила она, жалостливо сводя брови на переносице.       Астарион тонко улыбнулся. Значит она все-таки хотела этого. Повелась на его нежность и осторожность, захотела забыться, опьяненная вином и пролитой волчьей кровью, позволить воспользоваться ее уязвимостью, утонуть в нем, как он сам предположил полушутя. Вампир переместил руку с поясницы паладина на ее бедро, уверенно его сжимая, приближая свои губы к чужим.       — Это я могу... — низко проворковал он, опаляя дыханием ее лицо, забираясь пальцами под ее рубашку, почти ненавязчиво поглаживая ее теплый обнаженный бок, и Тав вздрогнула, чуть отстраняясь.       — Боги, Астарион, нет, — и тот поднял брови в изумлении, отстраняясь тоже, смеряя ее вопросительным взглядом. — Я имела в виду... переночевать. С тобой.       Ох. Это все упрощало и усложняло одновременно. Конечно, наивно было полагать, что ночь близости могла помочь Тав притупить боль ее ноющего уязвленного смертью ребенка сердца, но также Астарион с трудом мог понять, как женщина в компании привлекательного мужчины от этой самой близости всеми способами старалась откреститься. Может он чего-то не знал? Может, она соблюдала целибат? В конце концов, насколько он знал, ее семья была религиозной, по крайней мере со стороны матери; возможно, поэтому она до сих пор так и удерживалась с ним на грани флирта и простых дружеских касаний?       — Просто... — продолжила Тав тихо, отводя смущенный взгляд в сторону. — Когда я вернулась из леса, я пыталась уснуть. У меня не получилось — думала, меня усыпит хотя бы вино, но... — Девушка тяжело вздохнула, прижимаясь к Астариону теснее. — Ты прав, кормление тебя было просто предлогом. Я думала... Думала, что слабость после кровопотери поможет мне хоть ненадолго провалиться в забытье, уснуть наконец, отдохнуть хоть немного... И, ну, не знаю. Наверное, я уже привыкла к твоей компании по ночам. Мне с тобой комфортно.       Теперь была очередь Астариона тяжело вздыхать. Мотивы Тав теперь были ясны как день, хотя и не так удовлетворительны, как ему бы хотелось.       — Тогда как тебе такой план? Я укушу тебя, поглажу тебя по головке и буду охранять твой бескровный сон до рассвета, не выпуская тебя из своих холодных рук, — пробормотал вампир, скользнув губами по лбу паладина.       — Пожалуйста, — кивнула она согласно, и Астарион одобрительно хмыкнул, склоняясь к ее шее.       Клыки пронзили тонкую кожу, кровь струей хлынула ему на язык, и он тихо проурчал, высасывая все, что ему было позволено. Тав вновь зачитала молитву, и верным моментом остановиться был как раз ее конец, поэтому, когда паладин прошептала последнюю строчку, он отстранился от ослабшей подрагивающей девушки, зализывая свежие ранки, поглаживая ее между лопаток, стараясь окружить ее комфортом, в котором она так нуждалась.       — Спасибо, родной... — едва слышно проговорила Тав, и ее уставшие воспаленные веки наконец сомкнулись.       Кровь ее была как всегда сладка, но Астарион на корне языка ощущал странную горечь.