Человечинка

      Ночь вступила в свои права, погружая затихший лагерь в теплую полутьму. Кто-то спал у медленно угасающего костра, кто-то спокойно посапывал в своей палатке, а кто-то даже еще не погасил свечей, занятый чем-то отвлеченным под плотным, хотя и слегка просвечивающим пологом. Как и Тав, к которой крадучись легким шагом приближался Астарион. Он привычно одернул ткань, заглядывая внутрь, поблескивая во мраке своими алыми любопытными глазами.       — Могу я войти? — спросил он тихим низким голосом, и паладин отвела глаза от книги, которую читала, на него, приветливо улыбаясь.       — Тебе же больше не нужно спрашивать, прежде чем войти, — ответила она полушутя и отложила чтиво, поудобнее усаживаясь на своем спальном мешке, подогнув под себя ноги.       Вампир кивнул с тихим удовлетворенным хмыком и продвинулся внутрь, опускаясь напротив нее, гипнотизируя пронзительным взглядом ее тонкую притягательную шейку. Он медленно приблизился, положив ладони ей на плечи, прильнул к забившейся чаще жилке губами, а затем медленно вонзил клыки в слабую плоть, ведя языком между сомкнутыми зубами. Тав вздрогнула и подавила вскрик, цепляясь за Астариона в ответ, и чуть ли не всхлипнула, пытаясь расслабиться, принять жгучую, сосредоточенную в двух точках боль, податься вперед, обвивая руками чужое напряженное тело. Она зашептала молитву одними губами — слов было не разобрать, но религиозный тон ни с чем нельзя было спутать. На последней строчке молебна паладин мелко затряслась, впиваясь ногтями вампиру в спину, сминая хлопковую ткань рубашки слабо, хотя и отчаянно. Астарион сделал последний глоток и наконец отстранился, чуть ли не давясь последовавшим за этим вздохом, удовлетворенный, почти сытый, перекатывающий остатки металлической сладости на языке.       — Мне вот интересно... — тихо протянул он, поглаживая по щеке опустошенную, прижавшуюся к его груди Тав, преисполненный чистейшим нескрываемым интересом. — Ты молишься о том, чтобы я вовремя остановился... или о том, чтобы я вовсе не останавливался?       Паладин тяжело дышала, пытаясь справиться с головокружением; ресницы ее дрожали, дыхание сбилось, но найти в себе силы ответить она в итоге сумела:       — Я молюсь... Илматеру.       — ...Ох. — Вампир в удивлении вскинул брови, ненавязчиво перемещая ладонь на ее талию. — Что ж, это многое объясняет.       Объясняет ее безудержную тягу помогать всем и каждому, встречающемуся на их нелегком пути, брать на себя чужие тяготы и страдания, подставлять горло — в прямом и переносном смысле. Паладин упивалась собственной жертвенностью и героизмом, и, если раньше за это ее хотелось презирать или хотя бы недолюбливать, то теперь, зная, что истинная причина ее самоотдачи крылась в преданном служении Илматеру, Астарион хотя бы мог ее понять. Он не был фанатичным приверженцем избранной им Селунэ, но иногда свет полной луны даже у него вызывал желание прочесть молитву, так что винить и осуждать человечинку за следование догматам Плачущего Бога было бы как минимум лицемерно.       — Значит, ты позволяешь мне пить свою кровь только ради служения Илматеру? — спросил Астарион с долей шутливого возмущения в бархатном голосе. Тав, только прикрывшая глаза от усталости и кровопотери, медленно разомкнула веки и едва отстранилась, заглядывая вампиру в лицо.       — Нет. Ну, не только, — она неопределенно дернула плечом, почесывая затылок, и вампир даже не знал, как ему стоит отреагировать на такой жест.       — Какой кошмар, — в итоге выдал он, слегка драматизируя. — А мне хотелось верить, что наши ночные свидания представляют из себя что-то большее, нежели просто ритуал поклонения твоему богу.       — Я начала служить Илматеру не по своей воле... — начала Тав свое скомканное объяснение, — но продолжила совершенно осознанно, — слабо улыбаясь, теперь уже не глядя на него, а будто сквозь, потерянная в моменте, потерянная между планами существования. — Так что, пока мы вместе, тебе придется мириться с моими молитвами.       — Не по своей воле? — переспросил удивленно Астарион, склоняя голову набок с нескрываемым интересом.       — Моя матушка — жрица Илматера, — пояснила Тав с почему-то грустным смешком. — Она надеялась, что я пойду по ее стопам и тоже стану жрицей, и представь, каково было ее удивление, когда я взяла в руки оружие и дала клятву паладина. — Тав вновь усмехнулась, прикрыв свой рот кончиками пальцев, и мягко положила ладонь на бедро вампира. Без намека, не сжимая пальцами страстно или призывно, но будто ища опору в этом простом жесте. — Она была рада, что я осталась на пути духовенства и не отвернулась от Илматера, но все равно ворчала на избранный мною путь.       — Могу представить. — Астарион тонко улыбнулся самыми кончиками губ, разглядывая паладина, будто подмечая в ней все больше и больше деталей. — И какую клятву ты дала, дорогая?       — Клятву возмездия, — ответила она, гордо гордо выпрямившись и стукнув себя в грудь кулаком, будто желая придать веса своим словам.       — Ох, и кто же тебя так сильно огорчил, моя прелесть? Твоя месть уже свершилась или ты еще только в процессе? — спросил Астарион заговорщически, с яркой хитринкой, сияющей на дне зрачка.       — Дело не в ком-то конкретном, просто... — Тав замялась, то ли не желая обсуждать возникшую меж ними тему, то ли стыдясь простоты ее ответа. — Понимаешь, деревня, в которой я росла, была тихой и спокойной. Клятву паладина я дала, только покинув родные земли, отправившись на поиски себя в большой мир... и увидев, как он жесток и несправедлив, — договорила она, пожав плечами. — Можно сказать, меня захлестнуло отчаянием, и я поклялась, что где бы я ни была, чем бы ни занималась, я буду помогать тем, кто помочь себе не может, что суд мой будет честным и беспристрастным.       — Даже для поклоняющейся Илматеру ты слишком много на себя берешь, — проговорил Астарион слегка издевательски и совсем немного — сочувствующе, пальцами одной руки вплетаясь ей в волосы, другой продолжая гладить ее мягкую теплую талию.       — Ты что, жалуешься? — спросила Тав дразняще, потираясь щекой о его плечо.       — Нет, просто... такая преданность догматам меня... Скажем так, удручает, — ответил вампир честно, носом утыкаясь девушке в макушку.       — В первую очередь я предана себе, — пожала плечами паладин, не зная, как еще донести до него свою простую приземленную мысль. — Уж извини, что мои убеждения так сильно разнятся с твоими, но я от них ни за что не отрекусь. Тем более, ты должен быть благодарен судьбе за то, что она свела тебя со мной.       — Да? И почему же? — спросил Астарион с едкой усмешкой, хотя яда в своем ответе не подразумевал.       — Потому что я не успокоюсь, пока твоего бывшего хозяина не настигнет возмездие, — сказала Тав настолько серьезно, что это даже забавляло.       Паладин еще даже имени его мучителя не узнала, но уже была готова броситься в самое пекло, в битву, которой она не принадлежала — и все ради пресловутой «справедливости», за которой по жизни и по клятве беспрестанно гналась.       — Ох. Ты собираешься отомстить за меня? — спросил Астарион с сорвавшимся с губ озорным смешком, протягивая к лицу Тав руку, чтобы погладить ее по щеке. — Какая прелесть. Право, я польщен.       — Да будь моя воля, я бы сдирала с него кожу два века подряд, — ответила она возбужденно, но с тем и разъяренно, — и то, сомневаюсь, что это искупило бы то, что он с тобой делал.       Что он делал... Паладин по сути понятия не имела, что Касадор с ним делал. Так, имела представление об общих понятиях, которые Астарион вскользь успел упомянуть: мучил, калечил, держал в рабстве, держал в страхе, держал в отвращении к самому себе и к собственной жизни, но тем не менее умирать не позволял. Интересно, как бы человечинка отреагировала на то, что он целый год провел в двух метрах под землей? Сдирая в кровь ногти, пытаясь пробить дубовые доски тесного гроба, давясь густой землей, забивающейся в рот, нос, легкие? Для высшего эльфа год жизни — песчинка в бескрайней пустыне, для простого же смертного человека этот один год был сравним с десятилетием. Тав, наверное, была бы в ужасе от этой истории.       — Хах... — усмехнулся Астарион горько, хотя и одобряюще. — Я справедливость не поощряю, но если она будет столь же кровавой и жестокой, как ты ее описываешь, то я в деле.       — Не сомневаюсь, радость моя, — мурлыкнула девушка, потираясь щекой о ладонь вампира с довольной улыбкой, и взяла его руку в свою, запечатлевая теплый сухой поцелуй на его бледном запястье.       Это был трогательный, ни к чему не обязывающий жест. Будто они были милующимися возлюбленными, страсть которых уже успела остыть, но любовь которых приятно грела их переполненные нежностью и заботой друг о друге сердца. Только вот они не были ни возлюбленными, ни даже любовниками. Астариону хотелось верить, что их можно было назвать хотя бы друзьями, и что-то мерзкое копошилось в груди, ревниво шипя о том, что дружбу эту терять не хотелось бы, а вампир мысленно качал головой, убеждая себя: «Потому что это крайне выгодная дружба», — на корню пресекая порывы своего холодного, два века не бьющегося сердца.       Идеальный момент для того, чтобы обхватить лицо человечинки ладонями и притянуть к себе для поцелуя. Идеальный момент для того, чтобы преодолеть ту грань, на которой они балансировали уже очень давно.       — Я думаю, пора на боковую, — кивнула сама себе Тав, отнимая от своего лица чужую руку, и на лице Астариона мелькнула тень разочарования, хотя он по-прежнему нежно ей улыбался.       Он мог быть более напористым. Более открытым в своих намерениях. Но, глядя в эти чистые изумрудные глаза, потускневшие от усталости и истощения, вампир не мог заставить себя сделать шаг в неизвестность, рискнуть этой тонкой нитью связи ради тяжелых цепей привязанности.       — Доброй ночи, сладость моя, — кивнул Астарион и большим пальцем стер пару капель запекшейся крови с колотых ранок на шее паладина, тут же его облизывая.       Вампир поднялся со своего насиженного места и покинул ее палатку, не собираясь возвращаться под собственный полог — растворяясь в лесной ночи. Пусть он насытился кровью Тав сполна, его все еще мучила зудящая в горле жажда. Все эти откровения вызвали у Астариона непреодолимое желание убивать, поэтому охота казалась наилучшим вариантом сбросить натянувшееся тетивой напряжение.