Господство жестокого бога

Max Richter, Sparks — Don't Go Away

Вереницы торговых лавок. Голоса зазывал звучат отдаленно, будто бы сквозь сон или прислоненную к лицу подушку. Посреди дорога — белый снег в рытвинах талой грязи. Преддверие нового года, но отчего-то безобразно мало людей. И только лишь они вместе с Цю Хайтан идут по этому бесконечному лабиринту. Где-то вдалеке мелькает алый дракон — быть может, он и был их ориентиром. Длинное брюхо проколото шестами, за которое его держат люди. Снег медленно опускается на рогатую голову. Заслоняет желтые глаза. Меж зубов скрипит сахарное печенье, в руках — предсказание, но сколько Шэнь Цзю ни пытается — прочесть не может. Будто он снова безграмотный раб, а все, что случилось с ним, оказалось неправдой. Но голова поворачивается к Цю Хайтан, и, в отличие от иероглифов, Шэнь Цзю видит ее четко и ясно. Тусклое лицо и пролегшие под глазами тени. Задумчивый, отсутствующий взгляд. А в руках — меховой сверток, внутри которого вовсе не покупки, а сморщенное маленькое розовое лицо. Предсказание. Шэнь Цзю роняет листок в снежную грязь. Его руки и стан облегают плотные красивые одежды. Вовсе не как у беглого раба и даже не как у жениха Цю Хайтан. На нем столь хорошо сидит ханьфу Цю Цзяньло. Быть может, он умер, и Шэнь Цзю теперь вынужден носить его вторую кожу. Мысль о смерти Цю Цзяньло не приносит облегчения. Глаза Цю Хайтан — темные прогалины. — А-Цзю, зайдем в лавку дядюшки Сюэ? — Да. Грудь сковывает тяжелый запах пионов, как только Шэнь Цзю бросает взгляд на вывеску парфюмерной. Они заходят вместе. Ребенок в руках Цю Хайтан хнычет, разбуженный терпким букетом ароматов. — А я знал, что вы зайдете, господин Цю, — улыбается, глядя в глаза Шэнь Цзю, торговец за прилавком. — И вы, госпожа Цю… Неужели в ваших руках?.. Ох, как быстро растут чужие дети! — Скажете тоже! Наш Мао еще совсем кроха, — отвечает Цю Хайтан натянутым смехом. Ребенок в ее руках взбрыкивается, и она, прижавшись к нему щекой, робко и устало шепчет ему ласки. Дядюшка Сюэ понимающе кивает: — Сначала плачут, потом балуются. Много сил и времени уходит, чтобы вырастить из них толковое… — Шэнь Цзю укалывает чувство дежавю, и лавочник тут же исправляется, заметив его остекленевший взгляд: — С моим точно так. Куда же он запропастился?.. Не волнуйтесь, я быстро вас обслужу, чтобы вы еще успели погулять на ярмарке. Может, попробуете хвойные ароматы? Они перебивают морозную стылость и отгоняют простуды. Если нанесете масло на запястья… Неожиданно дверь в лавку распахивается, и в залу влетает взлохмоченное нечто. Сынишка лавочника. Дядюшка Сюэ уже начинает ворчать: — Шлялся невесть где, еще и холод напустил… — как вдруг вбежавший мальчишка перебивает его: — Заклинатели приехали! Шэнь Цзю медленно повернулся, оглушенный этим восклицанием. Мальчишка, что должен был, переводя дух, остаться в дверях, — внезапно испарился, и с ним что-то непоправимо надорвалось в ткани окружающего пространства. Огонь свечей, озарявших лавку, полки, ломящиеся от склянок, сам дядюшка Сюэ — все это внезапно утратило форму, поднявшись к потолку клубящимся паром. Грудь стеснило невозможное удушье, и Шэнь Цзю, не оглянувшись на Цю Хайтан, бросился на улицу. Испуганный крик, жар ладони, ловящей его руку, — но Шэнь Цзю вырвался из них, перескочил порог, а за ним… Длинная белая улица, мигающая в полумраке звездистым снегом. Стоявшие по ее края дома молчали, не являя даже одиноких зажженных окон, — и Шэнь Цзю почувствовал, что и в лавке позади него погасли огни. В миг, когда все затаилось и не дышало, Шэнь Цзю тоскливо вгляделся в конец улицы, где прежде пылала ярмарка, — и завороженно замер, увидев надвигающийся на него рассветный багрянец. Мягкими летними вечерами, нежась в жаре прильнувшего к нему девичьего плеча, — Шэнь Цзю видел этот образ. Облаченные в белые одеяния силуэты, что не идут — плывут по воздуху, и каждый их шаг зажигает на мостовой камень — точно серебряный хвост падающей звезды. Словно мираж либо отражение на воде, эти силуэты колыхались легким крылом бабочки, далекие и хрупкие, и на миг Шэнь Цзю испугался, что они растают, как снежинка на горячей ладони. Испугался — и шагнул. Морок развеялся. И Шэнь Цзю очутился на освещенной зимним солнцем мостовой. Возникшие из ниоткуда люди сбились на краю улицы, рассматривая его с любопытством, — и среди них всех Шэнь Цзю увидел Цю Хайтан: сморщенную и маленькую, как лицо младенца, прижатого ею к груди. Он же стоял посреди мостовой, преграждая дорогу им — небожителям, что сошли в их мир со страниц прочитанных Шэнь Цзю книг. Шэнь Цзю оробел, увидев вблизи их прозрачные, точно выточенные из фарфора, лица, и хотел уже посторониться. Сделал шаг в сторону, покорно расфокусировал взгляд — и лишь тогда приметил странное. Задержался. Ряды расступились, и из-за чужих спин вперед вышел он — широкоплечий мужчина с золотистой от загара кожей. С ласковыми телячьими глазами. С мягкой улыбкой на по-детски припухлых губах. С лицом мальчишки, являвшегося Шэнь Цзю во снах. — Ци-гэ… — льнущая к коже одежда стеснила грудь, будто с тем, чтобы не дать выйти слову, и Шэнь Цзю выдохнул, чувствуя зыбкость в горле: — Здравствуй, Ци-гэ!.. Однако обращенный к нему темный взгляд был все так же отстранен. Отделившись от крыльца парфюмерной лавки, Цю Хайтан шагнула на мостовую. От домов поднялась волна перешептываний, задувая в спину ее тонкой фигурке, и в лице Цю Хайтан Шэнь Цзю прочел мольбу: остановиться. Но он не смог. — Сяо Цзю! Голос прозвучал ломко и тонко, по-мальчишечьи. Нежное округлое лицо Юэ Ци — разве оно не в точности такое же, как тем летом, в которое они были свободны и счастливы? Сотканное из трепетно хранимых воспоминаний, оно было еще более волнующим и невообразимым, чем заклинатели из приключенческих книг. И этот человек — не образ, а самый настоящий друг — мог спасти его. — Я сяо Цзю! Твой сяо Цзю! Но мужчина с детским лицом лишь медленно покачал головой, улыбаясь все так же равнодушно: — Вы ошиблись, господин Цю. Я не помню никого с именем сяо Цзю. Шэнь Цзю упал коленями в снег. Голоса смолкли, время остановилось. Фигуры людей застыли, будто статуи изо льда, и только их взгляды продолжали неотрывно следить за Шэнь Цзю. Он сгорбился, пряча от них лицо. У коленей подтаяла лужица. В ее глади отражалась сброшенная чудищем кожа.