Висельники

«…Когда-то я пользовался красавкой часто — это растение очень ядовито, вплоть до того, что некоторые травились медом, если пчелы приносили в него пыльцу красавки. Однако… после одного случая предпочитаю к ней не притрагиваться. Не хотелось бы снова навредить себе так же, как тогда, в Сиродиле…» Из-за того, что спальня была под крышей, утром Инграм проснулся под вой ветра. Напряженный, вызывающий низкие скрипы дерева и легкий скрежет металла о камень, доносящийся неизвестно откуда. В постели он был один. Простыни все еще оставались холодными и нетронутыми, во всем доме стояла тишина. Спустя пару секунд стало слышно, как тихо трещит прогорающее в очаге дерево на первом этаже. Значит, мелькнуло в голове, хотя бы не так давно еще был здесь… Верилось почему-то, что Мирак сдержал слово и хоть до утреннего разговора остался. Интересно, чего ему не хватило вчера? Что еще собирался вытащить из темноты, с какой целью — развести дороги окончательно? Инграм вздохнул почти неслышно и потянулся за одеждой. Верный кинжал лежал не под подушкой, а на небольшом столе рядом: после прихода Мирака показалось, что будет безопасно. Чувство в глубине было так похоже на пережитое в Хелгене, перед казнью, что невольно слегка тошнило. Мягкие шаги понесли по лестнице, мимо шкафов и рабочего стола, через овеянный теплом проем. Мирак сидел за столом на кухне: без куртки, будто привычно отдыхал после совместной вылазки из города. По лицу было явно видно, что он даже не дремал, всю ночь провел над… Инграм сначала подумал, что перед ним лежала книга, но вдруг осознал, что видел одну из своих дневниковых тетрадей. Взглянул даже без возмущения, лишь с усталым вопросом. — Хотел наконец узнать, чего мне ожидать, — довольно жестко пояснил Мирак. — Ты мог бы просто попросить мои записи. — И ты отдал бы? — Да. Быть может, это было слишком прямо и честно, но теперь казалось правильным. Мирак такого ответа явно не ждал, нахмурился… впрочем, Инграм видел: не раздражен, спокоен, готов говорить. Хотя разговор в любом случае откладывался, ведь живот сводило от голода. Скорее всего, рассудок и нутро всего лишь оттягивали момент истины настолько, насколько возможно. К этой своей слабости, как и ко многим другим, Инграм относился лояльно. А вот к легкой дрожи рук рядом с Мираком привыкать было невозможно. — Ты никогда не разделяешь жизнь и работу? — вдруг спросил Мирак, когда в комнате некоторое время царила тишина. Кончики его пальцев лежали на обложке закрытой тетради. — Так было удобнее записывать. К тому же, есть вещи, которые нельзя доверять бумаге — ты их надеялся найти? Ответа не было. Очевидно, угадал. Инграм знал, как вести записи. В тетрадях вперемешку он записывал рецепты, наблюдения, несколько опытов целиком заносил в эти почти полностью рабочие дневники. Где-то среди нагромождения травнических записок вклинивались то и дело мелочи, которые касались жизни в Сиродиле и в Скайриме. Обрывочные воспоминания, вплетающиеся в описания зелий и трав — почти забытые разговоры с первым наставником по алхимии, совместные эксперименты с Фиделисом, беглая сортировка заказов, упоминания об опасностях — настоящих или только подозреваемых. Лишь о самом главном и тяжелом Инграм умалчивал. Главный секрет, признание в котором было бы признанием в очередном убийстве, самом тяжком и, пожалуй, единственном, которое не принесло ни крупицы вины. — Если тебя что-то интересует, спрашивай сейчас. Ты ведь хотел поговорить? — Многое мне уже сказали твои записи, — откликнулся Мирак, замолкнув. Продолжил он только после того, как Инграм встал из-за стола, отвернулся и принялся собирать высушенные пучки трав рядом с очагом. — Твои травы убивали и убивают, охочих до твоей жизни — не перечесть. Стараешься не попадаться на глаза знати, всегда жил один. Ничьи имена не пишешь целиком и прямо, но упоминаешь в записях десятки людей… Но не меня. Инграм пытался понять, что из этого можно вытащить, перебирал в голове все, что когда-либо записывал… Да, имени Первого Драконорожденного на страницах не было. И делал это Инграм не для себя, а для него, чтобы их ничто не связывало, даже строчки на пожелтевшей бумаге. Короткий скрип дерева и шаги не пролетели мимо ушей. — Инграм. Проклятье… Он снова это делал. Как будто не знал, как становится от звуков его голоса, складывающихся в имя. Но Инграм повернулся, поверив, и мигом оказался лицом к лицу с Мираком. Тот почти не притронулся, только кончиками крепких пальцев приподнял — так знакомо — лицо Инграма за подбородок и поцеловал. Спокойно, даже сдержанно, хотя и далеко от легкости. Несмотря на некоторую оторопь, терпеть сил не было, хотелось избавиться от фальши, потому поцелуй быстро перерос в жаркий, почти настырный, с вплетенной просьбой кого-то из них, если не обоих. Это было неравнодушно, так по-настоящему, что и тела потянуло ближе, но Мирак первым отстранился. Взглянул с тяжестью и внезапной горечью, почти не спрятанной. — Я не хотел этого, — ударил он словами, но, как казалось, тоже честно. — Этого. Инграм не стал переспрашивать, сам понял, о чем речь. Он и сам не хотел того, что невзначай связало их, не рассчитывал, что взаимная выгода перерастет в чувство, какое бы оно ни было. Но Мирак наверняка ощущал нечто более задевающее и болезненное, ведь всегда сохранял контроль, а сейчас нечто сбило их обоих и мешало любым планам, утягивая прочь от верной дороги и своих целей. Но теперь Инграм этого желал. Он свое причудливое чувство принял и готов был чем-то пожертвовать… однако до сих пор не понимал, готов ли делать это Мирак. — А сейчас… — голос все-таки на миг затих, — хочешь? Сине-серые глаза напротив слегка потемнели. Мирак умел лгать, умел достигать своих целей, умел пользоваться всеми шансами… Ждать ответа было тяжело, и Инграм, помедлив, положил бледную ладонь поверх чужого сердца. Мирак не дрогнул. Накрыл своей рукой руку Инграма, молча чуть сжал, но, в отличие от прошедшей ночи, не отстранил. — Я пытался уйти вчера, — прямо напомнил он. Слова не складывались, как привычно, скорее ложились, как удары клинком — резко, прямыми линиями, начинавшими кровоточить и нести не то боль, не то неподдельные эмоции, от которых сердце и душа давным-давно отвыкли. Инграм не мог сказать, что все понял однозначно и верно, осознавал, что за темными зрачками все еще скрывались и затаенные мысли, и застарелые секреты. Но чутье шептало тихо, что отпускать сейчас нельзя. Нужно принять решение и идти с ним дальше. Долго Инграм не медлил: — Сейчас ты здесь. Позволь осмотреть твои раны… от тебя до сих пор кровью пахнет. В ответ Мирак молча кивнул, и показалось, что на мгновение у него дрогнул уголок губ. При взгляде в его глаза Инграму почему-то вспомнилось, как он в детстве убегал на реку: кожи касалось ласковое тепло гладких волн на мелководье. …Больше подобных разговоров не было. Прямых слов примирения не звучало, хотя Инграм этого и не требовал, и давать не больно хотел. Вместо попыток выбить какие-то откровения и признания он молча наблюдал, прислушивался к ним обоим. Все как будто осталось прежним — так, как раньше, задолго до острых и льдистых слов. Возникали, конечно, в голове обрывки старой думы о том, что чувства заставляют живых ошибаться вновь и вновь… Стыда за «ошибку», правда, не ощущалось. К вечеру Мирак спросил, пойдет ли Инграм вместе с ним в Черный Предел. Не предложил, а спросил, все еще проводя черту где-то под ногами, но позволяя взять за руку и перешагнуть за нее, если захочется. Собственно, Инграм и не отказался. Его никогда не тянуло на путешествия, он искренне ценил родной угол и свою работу, но теперь что-то повлекло следом за драконорожденным, позвало проложить цепочку своих следов бок о бок с ним. Несмотря на формальное, прохладное перемирие, Инграм понимал, что нечто изменилось, и этой перемене необходимо соответствовать. Ощущение чего-то иного сопровождало после постоянно. Пока вдвоем шли по городу, переходили древний мост, заметенный снегом, а после следовали по дорогам, укрытым белизной зимы. Они не разговаривали по большей части, переглядывались, иногда Мирак подавал руку, если нужно было перебраться через порог или преодолеть крутой подъем. Инграм принимал помощь, не отворачиваясь, почему-то именно сейчас запоминал мимолетные прикосновения, позволяя им разгонять кровь. Словно… не с той стороны начинали, не того хотели раньше, потому и не давались эти ощущения, похожие на касание снежинки к обнаженной коже. Мирак привычно шел чуть впереди, укрывал плечом, первым бросался в бой — меч из драконьей кости служил ему верно, с одинаковой ловкостью добираясь до сердец живых существ и двемерских механизмов. Они прошли по Ральдбтхару, миновали ловушки и древние механизмы, пробрались после к подъемнику, отвезшему их вниз, под своды из земли, камня и корней. Инграм уже был когда-то в Черном Пределе, это он отдал Мираку настроечную сферу, на тот случай, если понадобится снова что-то искать среди затерянных руин, ему самому ведь без надобности. Хотя, что он хорошо помнил, был в Черном Пределе интересный образец растений, алые корни Нирна, и Инграм хотел сейчас найти несколько корней и изучить их, раз выдался шанс. Мирак не говорил, зачем они здесь, хотя определенная цель у него однозначно была. Вдвоем они продрались через фалмеров, осматривали старые хранилища, до сих пор полные чуть почерневшего золота и ценностей. Затем Мирак велел оставаться в укрытии, а сам отправился зачем-то к искусственному «солнцу» двемеров, издалека его осмотрел, не сходя с высокого парапета. А после Инграм прижался к колонне, у которой ожидал, потому что все подземелье сотрясло от Голоса Мирака, от волны Безжалостной силы, которая прокатилась под сводами и проникла в каждый уголок. И не успел Инграм хоть что-то спросить, выглянув из укрытия, как по сводчатому потолку вдруг проскользил знакомый силуэт: цепляясь за камень, по потолку слез, едва не срываясь, дракон, ответивший на Голос Первого Драконорожденного своим ревом. Даже на открытом воздухе сражения с драконами не были легкими, а в закрытом пространстве мирного, тихого Черного Предела, где повсюду были то каменные колонны, то своды с искривленными обломками, загонявшие в ловушку каждый звук, Инграм переносил это с трудом. От живого грохота рычания и Голосов трещала голова, подземелье как будто дрожало от ужаса, пока двое сражались, обмениваясь огненными вихрями и ударами. Даже выглядывать из-за колонны было трудно, потому что прохлада подземелья превратилась в духоту, сожженную Криками, но Инграм чутко прислушивался, готовый сорваться с места, когда это потребуется. И сразу после предсмертного захлебнувшегося рычания, едва не забытого раньше, до слуха донеслось хрипло собственное имя: Мирак его звал. По пути Инграм едва не споткнулся, особенно сбился его шаг, когда стало ясно, даже издалека, что рана у Мирака серьезная. Мимо скользнули эфемерные потоки, составлявшие драконью душу, и от их случайного касания вспомнилось вдруг, как когда-то Инграм все-таки убивал драконов, как новые силы и знания наполняли его, словно сосуд. Но сейчас это уже не казалось столь важным, ведь от количества пролитой крови и ее запаха отчетливо замутило. В живот Мирака будто вонзили меч, но окровавленные клыки драконьего скелета сами подсказывали правду. Из раны толчками выплескивалась кровь, и Инграм ощутил, как его мелко трясет. — Залатать можешь? — охрипший голос Мирака был неправильно тихим. — Сделаю, — откликнулся Инграм, помогая опуститься на землю осторожно, лечь, сдернул сумку с плеча и мысленно приготовился отдать весь свой небогатый магический резерв, лишь бы остановить кровотечение. — Молчи и постарайся оставаться в сознании… прошу. Лечение наложением рук было единственным магическим умением, к которому оказался хоть сколько-то пригоден Инграм, пускай он и не был специалистом даже в нем. Благодаря знаниям лекаря он научился намного лучше чувствовать, на что направлять исцеляющие силы, мог последовательно лечить даже болезни, не только ранения, на это только уходило больше времени. Но делать это все, когда в руках трепыхалась жизнь Мирака, было очень сложно, пришлось закрыть глаза и полагаться на то, что он слышал тяжелое дыхание, чувствовал, как на локте лежала тяжелая ладонь, внезапно не такая теплая, как всегда. Под пальцами была скользкость крови, живая рассеченная плоть, грань ткани и пробитой легкой брони, и где-то внутри раненого тела под целительным светом залечивались порванные сосуды и жилы. Случайно Инграм, попытавшийся проверить глубину раны, надавил слишком сильно, но, когда услышал в ответ тихое ругательство, еле сдержал улыбку: жив, сил на то, чтоб огрызаться, хватает, значит, все будет в порядке. Кровь удалось остановить, хотя у Инграма рукава по локоть побурели, как и одежда на коленях. От металлического и душного запаха с остаточными обрывками гари все еще было дурно, на корне языка до сих пор оставалась кисловатая горечь. — Как ты? — тихо спросил Инграм, тронув вымазанными в пурпуре крови пальцами щеку Мирака: подушечки осязали впалые нити шрамов не то аккуратно, не то нежно. Он устал и чувствовал слабость из-за потраченного подчистую магического резерва, перед глазами немного плыло. — Тебя надо перевязать… — Сначала — убраться отсюда, мы на виду… Помоги встать. С трудом оба, ослабшие, добрались до укромного закутка меж каменных коридоров, где уже не осталось фалмеров, и Инграм принялся торопливо делать перевязку дрожавшими пальцами, использовал компресс с заживляющей мазью, подал Мираку небольшой флакон с лечебным зельем. С каждым вздохом становилось легче, волнение отступало, и Инграм каждую секунду, когда появлялся хотя бы небольшой запас внутренней энергии, укладывал ладонь поверх повязки, чтобы продолжать залечивать рану понемногу. На выбранном месте пришлось осесть на привал на неопределенный срок. Пока Мирак дремал, Инграм развел небольшой костер, взялся за согревающий отвар — под землей было сыро и холодно, несмотря на пламя рядом, тело била легкая дрожь. После, кое-как согревшись, Инграм в тишине и относительной безопасности достал из сумки корень Нирна с поверхности и один, собранный в Черном Пределе. Конечно, дома, в лаборатории, исследовать было бы лучше, но любопытство унимать Инграм так и не научился в полной мере. Он видел благодаря опыту некоторую разницу растений, но не мог бы сказать, что она сильно влияет на их свойства — проверить, впрочем, он сумеет только дома, изготовив пару зелий. Тихий шорох плаща, которым он укрыл Мирака, заставил взгляд метнуться в сторону звука. — Как себя чувствуешь? — Инграм отложил растения и тонкий нож в сумку, прежде чем подсел ближе к Мираку. Тот был по-прежнему бледен, но абсолютно спокоен, хотя от боли поморщился, едва попробовал сесть. — Подожди, я попробую заживить еще, сколько смогу… Протянутую к повязке руку Мирак перехватил, упрямо сел, опираясь спиной о камень, только тогда позволил притронуться к ране и продолжить. К счастью, лечение давало результаты сразу, а при умелом сочетании магии и лекарств мази и настойки действовали намного быстрее. Пришлось сменить повязку, смыть кровь, изготовить на скорую руку компресс из остатков мази — если бы кое-кто предупредил, что даже в подземелье умудрится найти дракона, Инграм подготовился бы получше. А пока он молча делал все, что мог, чувствуя, как тяжкий и пристальный взгляд наваливался на плечи и касался лица. — Почему тебя ищут убийцы? Откровенно говоря, Инграм окончательно отчаялся понять, когда и почему Мирак задавал свои прямые вопросы. По крайней мере, теперь не нужно было придумывать отговорки и оправдания: он устал от бегства, в жизни и в разговорах, и по какой-то причине не чувствовал, что выдает себя, даже когда рассказывал Мираку о собственных слабостях и проколах. Подав Мираку флягу со свежим отваром, Инграм со вздохом устроился рядом. Слегка нахмурился, притрагиваясь с опаской и горечью к своему прошлому. — Потому что я тоже убил. Сам, без заказа. Потому что захотел. История эта была в той же степени глупой и банальной, в какой она сумела задеть и покалечить как самого Инграма, так и всю его дальнейшую жизнь. — Совсем юнцом я влюбился. В военного — он был братом отца Фиделиса, вдвое с лишним старше меня. Имя произносить не стану. Я… даже не говорил ему, он сам заметил, намекнул на взаимность. Тогда я ничего не понимал, впервые был с мужчиной, а он мной пользовался. Увлек в кровать, всегда велел ложиться лицом в подушку и молчать. Это все продолжалось несколько лет, пока он не дал понять, что не хотел бы меня больше видеть — а еще проследит, чтобы весточки о нашей связи ни до кого не дошли. Если бы Фиделис был тогда жив, я бы задумался, но уже месяц прошел… Я попросил о последней встрече: он согласился, думая, что влюбленный мальчишка просто хотел продлить «взаимное удовольствие»… Всегда меня недооценивал, еще и ничего не спрашивал о моих работах с травами. Я хитростью опоил его ядом из красавки — столько вылил, что вино, наверное, еле скрыло привкус. А потом… Усмешка все-таки коснулась губ, хотя никаких эмоций, ни победных, ни горьких, он не ощущал ни сейчас, ни даже тогда. — …потом я просто ждал. Смотрел, как он, почти онемевший и задыхавшийся, не удержался на ногах, забился в угол, обливаясь потом. Я сидел и ждал, пока у него окончательно посинеют губы, слушал, как он в бреду шептал убитым, предыдущим любовникам, таким же юным глупцам, каким был я. Потом он пытался даже меня звать. К счастью, он, как обычно, отослал прислугу на ночь, и я мог несколько часов смотреть, как он задыхается и жмется к стенкам, как зверь. Ничего похожего на прошлые чувства я не испытывал. Когда он умер, я забрал все ценное, что было удобно унести, и утром отбыл из столицы. Больше я там не был никогда, зато по моему следу до сих пор идут убийцы. Какие-то посланы «свершить правосудие» за это убийство, какие-то, действительно, наняты моими конкурентами, я ведь многим успел досадить… Не помню уже, когда мне не приходилось убегать. Это на самом деле было сущей глупостью: просто один высокомерный любитель сменить партнеров в постели разбил очередное сердце. Такую дурость вписывают в свои бесконечные любовные баллады дешевые барды. Но нет, это все случилось с Инграмом, едва не разрушив его жизнь тогда. Да и до сих пор это бегство было не жизнью — так, попыткой оттянуть смерть, которая наступала на пятки. На плечо легла ладонь Мирака. Инграм поднял глаза, несколько сокрушенно качнул головой: — Я был глупцом. Нужно было просто уйти, оставив все в прошлом, но я слишком хотел отплатить той же монетой. Сам себя загнал в… — Нет. Жить с затаившимся драконом за спиной будет только дурак. А этот человек был угрозой — но он же и сделал тебя таким, как сейчас. Ты выжил и отстоял свою честь, отомстил. С убийцами разобраться будет не сложно. — Неужели тебе правда есть до этого дело? — Есть. Инграм обратил взгляд на руки, чуть запачканные кровью на кончиках пальцев, и с немой досадой ощутил, что ему слишком хотелось услышать это. Все еще слишком зависимый, все еще слишком уязвимый, желающий, чего-то ждущий. Рука на плече вдруг погладила, поднявшись выше, так странно, с этой грубоватой мягкостью, и Инграм не сдержался: слегка прижался щекой к теплой ладони, тихо выдохнул, невольно согрев оказавшиеся близко кончики пальцев. В ответ чуть шершавые от боев с клинком подушечки очертили его скулу. Мирак по-прежнему больше не сказал ни слова. Уже позже, когда они благополучно выбрались из Черного Предела, Инграм подумал, что и не хотел бы больше ничего об этом слышать. Он зарекся рассказывать кому-нибудь еще, решил перебрать старые тетради и сжечь все лишнее, что могло бы ему напомнить обо всем, что случилось в Сиродиле. На самом деле, он все-таки не жалел ни об одном совершенном убийстве. Он выживал, и каждый раз это казалось единственным приемлемым вариантом. Убить, чтобы получить свой шанс не быть убитым нищетой, угрозами, шантажом, ножом в спину, сплетнями, да чем угодно. Первый наставник-алхимик, проклятый легат-сластолюбец, чересчур прозорливый и умелый Неласар. Пришлось жертвовать ими, теми, кто мог бы еще послужить себе и другим, сделать что-нибудь важное — каждый был исключительным в своем роде. Но Инграм все еще отказывался бороться с собственным эгоизмом и простым желанием дышать без загнанной судороги. Когда они оказались дома, в Виндхельме, Мирак вновь выбил из колеи. Зачем-то велел пригласить в ближайшие день-два Вермунда. По его словам, поговорить. Инграм обещал, что сделает это, хотя по-прежнему не понимал, чем руководствовался Мирак. Впрочем, одно он знал точно: «разговоров» на мечах он не потерпит, и при необходимости, скорее всего, он поступит, как всегда поступал — как дурак, готовый броситься под перекрестье лезвий.