Висельники

«…Несколько раз мне доводилось использовать морозник. Средства из него просили изготавливать всегда почти одинаковые клиентки — впечатлительные аристократки, те самые нервные женщины из породы богачек. Очень желали стать стройнее, и лекарства из корневищ морозника действительно могли это обеспечить. Пару таких трепетных женщин я успешно отравил. В их природе частенько жаловаться, что «колет что-то в груди» без причин, потому в нужный момент, когда сердце действительно начинало сдаваться и когда обморок становился неподдельным, мало кто принимал всерьез наигранные вздохи. К моменту, когда поднималась паника по поводу слишком долгой потери сознания, у жертвы не было шансов очнуться: морозник быстро изничтожает нервные нити внутри без всякого холода…» Дни нескольких недель пролетели незаметно, как часы ходьбы по глубокой топи: тебе так тошно, что уже нет разницы, идешь ты час, два или десять, и каждый шаг дается с трудом из-за вязкости того, что тебя окружает… Мысли в голове не застаивались только благодаря работе и редким выходам на улицу. Инграм даже начал находить определенную прелесть в прогулках, разве что выходить старался только на каменный мост перед городом, не решаясь идти дальше. Смотрел на лежащее вдали Море призраков, прислушивался к возне лошадей в ближайших конюшнях… Стены зимнего Виндхельма вместе с окрестностями не только радовали глаз, но и успокаивали душу. В этот день, правда, у Инграма было за городом дело. В назначенный час, немногим позже полудня, у конюшен объявился человек в одеждах из Алик’ра и принялся нетерпеливо расхаживать в ожидании. Инграм поспешил сам подойти к клиенту, который своей горячностью нервировал стражу города. Редгард принадлежал к той самой породе людей, с которыми Инграм работал уже много лет, людей, которые еще с Сиродила приходили к нему за ядами, начинали разговоры с постоянных угроз, но заканчивали сделку большими деньгами с некоторой прибавкой за молчание. Алик’рец исключением не стал, ведь пришел за черным пузырьком, который обменял на увесистый мешочек септимов, добавив даже скупую благодарность и отрывистое пожелание удачи. Не будучи слишком уж суеверным, Инграм ответил согласным кивком, принимая жизненно необходимую удачу даже от темных и нечестных на руку личностей. На обратном пути до слуха донеслись разговоры стражников, обсуждавших Довакина. Сплетни несколько дней подряд твердили, что героя видели неподалеку, убившего очередную тварь, причем постоянно расходились и в месте подвига, и в том, кого же все-таки убили. Инграм не лез с вопросами, лишь про себя гадая, где Мирак находился и остался ли вообще жив после схватки с Алдуином. Иногда от подобных размышлений становилось почти больно. В городе как всегда царил шум, хотя в этот раз была причина: в таверне праздновали едва не с самого утра. Кажется, играли свадьбу… Инграм просто поспешил миновать площадь и свернуть к дому. Подняв глаза в какой-то момент, он чуть не запнулся на шагу, увидев у своей двери мужчину. Сначала тот показался незнакомцем, но, рассмотрев у бедра ножны с темным простым узором, Инграм ускорил шаг. Вблизи безумная догадка подтвердилась: это был Мирак, лишь сменивший всю одежду и скинувший слегка припорошенный снегом капюшон в последний момент. — Я не ждал гостей, — усмехнулся Инграм, торопливо нашаривая в поясной сумке ключ. — А мне пришлось ждать тебя. — Работа есть, знаешь ли… Облегчение при виде живого Мирака затопило по горло, и подавить легкую улыбку стало физически невозможно. В доме странное воодушевление никуда не делось, непрошеное волнение отдавалось в кончиках пальцев, пока Инграм совершал абсолютно привычные действия. Накрыл по мелочи на стол, подбросил дерева в очаг, будто встречал дорогого гостя… даже не «будто». Просто казалось, что наконец что-то вернулось на круги своя. Ощущение на себе чужого взгляда, все еще такого уверенного, как у хозяина дома, не казалось отвращающим — кажется, Инграм скучал намного больше, чем сам думал и был готов признать. Между делом завязался разговор. Мирак рассказывал без явной охоты, но все-таки не стал молчать, ответил: Алдуин с Глотки Мира сбежал, как только его шкуре стала угрожать явная опасность. Обошлось без серьезных травм, хотя Мирак небрежно упомянул, что за прошедшее время пару новых шрамов, кажется, заполучил в подарок. После схватки с Алдуином в попытках выяснить, куда сбежал Пожиратель Мира, пришлось лишить жизни не одного дракона, а без целителя под боком раны заживали не так быстро и безболезненно. Должно быть, на лице Инграма слишком явно очертилось неравнодушие к этим словам, ведь Мирак нахмурился, но быстро вернул привычную ровную маску. Инграм чувствовал себя в безопасности. Наконец-то, как раньше. Ощущал, как в небольшой натопленной кухне обстановка наполнялась теплом, какой-то густотой. Глаза смотрели на гостя безотрывно, с оттенком жадности, привычного и осознанного эгоизма, чего-то собственнического. Мирак был здесь ожидаемым, и он это знал сам, не собирался отказываться и открещиваться. — Алдуин понял, что смерть наступила ему на хвост, — после краткой трапезы заметил Мирак, откинулся свободно на высокую спинку. — И он узнал мой Голос, как и Партурнакс. Вряд ли теперь хоть один дракон не опознает меня по Голосу… Ты мне понадобишься. Вместо слов Инграм выразил вопрос взглядом. — Приближенный Алдуина, Одавинг, должен знать, куда уполз его трусливый владыка. На мой зов он не откликнется, а ты не потерял способность кричать и до сих пор остаешься неизвестным, но достаточно сильным, чтобы Одавинг принял вызов. — Сильным? — не вышло не фыркнуть. — Не смеши. — У тебя сильная душа и от природы мощный Голос, несмотря на твою беспечность к этому и нежелание учиться. Ты позовешь Одавинга в Драконий Предел, а после я найду Алдуина и прикончу. — А ярл в курсе этого плана? — Он согласен, — хлестко бросил Мирак в ответ, вновь хмурясь. — После того, как я осадил приезжего генерала и того мальчишку, что занял здешний дворец, ярл Балгруф был даже благодарен. Я мог бы сделать все сам, но… хотелось взглянуть, кто пытается прибрать Скайрим к рукам. Стала видимо жесткой чуть поросшая щетиной челюсть, крепче сжались губы. Инграм не захотел высказывать это вслух, но понял, что встреча с главами военных сил была напряженной. В Виндхельме, между тем, не было вестей о том, что Ульфрик куда-то уезжал, и Вермунд тоже ничего не говорил… Где же была встреча? Быть может, в самом Вайтране? И почему никто еще не трезвонил по всем углам о перемирии, почему домой не вернулись солдаты? — Ты заставил их прекратить войну? — осторожный вопрос тихо сорвался в воздух. — Временно. После Алдуина займусь ими. Они видели и слышали достаточно, чтобы не высовываться, пока я не разберусь с любимчиком Акатоша. Судя по угрожающе-низкому голосу, метод Мирак избрал простейший, но самый действенный. Показал свою силу так, как привык, и Инграм понимал, почему перемирие все-таки было заключено. Хотелось бы узнать больше, но теперь разговор сам собой сошел на нет, вместо тепла и сдержанного покоя воцарилось что-то тяжелое, неуютное. Нужно было дать время, не наседать. Все равно ведь Мирак теперь здесь… Это лучше, чем ничего, хоть и намного меньше, чем хотелось. Чуть позже, когда, казалось бы, все улеглось, а Инграм хотел взяться за оставшиеся мелкие заказы, Мирак тоже сбросил равнодушную личину: подловил прямо у рабочего стола, прижал к книжным полкам, заткнув рот жадным поцелуем. Он едва не взял Инграма там же, на проклятом столе, но удалось увлечь его в спальню. Они не были вместе примерно с месяц, может, чуть меньше, но это не ощущалось. Все словно так, как в последний раз. Жарко, откровенно, в попытках выпить друг друга до дна, восполнить все то, чего были лишены. Инграм не удержался, с запозданием понял, что кусался в поцелуях, за что получал не менее яростные ответы: они словно боролись в постели, до синяков сжимая руки, хрипло заглушая стоны, пряча их в оборванное дыхание. Мирак почти безотрывно смотрел в глаза, казался удивительно близким, даже… настоящим? Хотелось верить, что все то, чего когда-то безумно возжелал, Инграм все же сумел заполучить, так или иначе, пускай искаженно. Он заснул после на груди Мирака так крепко и легко, словно никогда не имел проблем с бессонницей. Разнеженный с непривычки, Инграм проспал долго, раскрыл глаза, может, лишь к закату, чувствуя себя невозможно отдохнувшим, и лишь после ленивого потягивания заметил, что в постели остался один. Он провел рукой по простыням, чуть вздрогнув, едва понял, что Мирак ушел давно, ткань была холодной. Подавив дурное предчувствие, Инграм сел, наскоро оделся, сжал зубы крепче, приметив, что не видит чужой сумки. Хорошо, что он без промедления бросился вниз по лестнице — успел в тот момент, когда Мирак собирался взяться за ручку двери. Одетый, собранный для дороги… пытавшийся, очевидно, молча уйти. Сбежать. Инграм выгнул бровь и невольно сложил руки на груди, не сумев отринуть этот жест, слишком много говоривший о слабости. — Куда собираешься? В голосе все-таки мелькнула дрожь. Мирак обернулся, глянул так, будто не понимал причины недовольства, которое клокотало в груди, тлело, хотя на его существование даже не было полного права. — Мне нужно в Черный Предел. — И ты решил уйти, не сказав мне вообще ничего, — в груди скребло: Инграм чувствовал себя уязвленным и ненавидел себя за это. — Я просто хочу прояснить: тебе ведь наплевать? — А тебе — нет? Все иллюзии, еще хоть как-то сохраненные, после холодного, резкого тона со звоном потрескались. На язык сочился яд, собственная уязвимость требовала отплатить холодом на холод и сторицей вернуть словесный выпад. — Я уже понял, что тебе нужно, чтобы было место, где подождут, подлечат, выполнят приказ и разделят постель. А кто это будет — не так важно. — Не тебе упрекать меня в равнодушии, — темно-синие глаза Мирака блеснули металлом. — О нет, мне. Потому что приходишь ты ко мне, в мой дом. — Послушай себя. Большего эгоиста, использующего людей по прихоти, я не знал никогда, — льдисто, с насмешкой, будто сам не был таким же. — Тебе люди нужны, как вещи — попользоваться и выбросить, — Инграм ответил мигом, желая пробить чужую броню, чувствуя, как упустил контроль и готов был высказать все, если Мирак не сбежит, как уже попытался. — Вещам не нужна благодарность, хотя бы одна за все время вместе. Вещи можно оставить дома и вернуться через год, они никуда не денутся. Тяжелый выдох с легким рокотом приятно пригладил по нервам: из себя теперь вышли оба. — Значит, ты мной не пользовался. Не пытался сделать все, чтобы переспать. Не ждал охрану, как должное. И из Апокрифа достал по душевной доброте… — Обливион, да! Да, я вытащил тебя из Апокрифа, потому что захотел этого! Больше, чем всего другого, — Инграм понизил голос после первого восклицания, поняв, что горячность играет только против него, но остановиться уже не мог. Не мог больше быть равнодушным и не желал делать вид, будто что-то может остаться по-старому. — Потому что я нашел в тебе безопасность и покой. Потому что я годами убегаю от убийц, ведущих на меня охоту. Потому что до встречи с тобой в Скайриме с первого дня мог спать только под действием снотворного. Потому что я был один в неизвестности, где с ума сходил. А потом я смог тебя спасти и думал, что смогу предложить достаточно, чтобы ты оставался рядом… Стало тихо, только беспризорный ветер легонько стучался в окно. От признания не полегчало, глаза зацепились за то, как крепко сжались в кулаки чужие руки… Инграм прикусил губу изнутри, но голову держал прямо, впервые так, почти гордо. А Мирак все равно в сравнении смотрел острее, невозможно свысока. — Приручал, как животное. И, как у животного, не спросил согласия, — наконец сказал он тяжело, с затаенным в глубине то ли презрением, то ли пренебрежением. С досадой подумалось, что его, видимо, даже не задело. Не так, как Инграма. Так тому и быть. — А что ты ответил бы? Не говори, что выслушал бы, понял и остался. Ты ушел бы в тот же день, как собирался уйти сейчас. Потому что я был тебе только полезным трофеем. Едкие слова, уже не раз мелькавшие в голове, при озвучивании все равно отдавали горечью и гнилью, и их хотелось наконец устало выплюнуть все, чтобы со всем покончить. Забыть и признать, что все было ошибкой, плодом самонадеянности, который не стоил усилий. Впрочем, когда-то, может, стоил, но не теперь. Не когда человек, чье присутствие ощущалось нужным и при осознанной «договорности» отношений, смотрел так. — Иди, — даже слабо махнуть рукой не вышло. — Я был глупцом, полностью ослепленным безумными планами, не сумел понять, что ты все равно уйдешь — что бы я ни предложил, тебе никогда не будет достаточно. Раз мы друг другу чужие, вперед. Понадоблюсь — вернешься. Инграм умолк. Посмотреть на Мирака все же сумел, и взгляды пересеклись, оба резкие, острые, пропитанные ядом. Друг другу в этот раз они не уступали — болезненные укусы превратились в невидимые раны. Да, бросаться словами было опрометчиво, но держать язык за зубами больше не было сил. Миг, другой… Мирак молча взялся за ручку. Затем дверь грохнула так, что Инграма встряхнуло. Рано или поздно, он знал, все так закончилось бы. Даже если они когда-нибудь нашли б общий язык, правда слишком колола глаза: то, что они высказывали друг другу, прекрасно зеркалилось в обратную сторону на них самих. Собственный эгоизм Инграм никогда не отрицал, но всегда скрипел зубами, если ему на него указывали. Он видел, что Мирак так же эгоистичен, понимал, что, идущие в разные стороны, они не сумели бы найти одну дорогу на двоих — только если кто-то из них поступится своим желанием тянуть на себя. Инграм хотел этого, когда Мирака не было рядом, когда он пропадал даэдра знают где, когда каждую секунду он мог там погибнуть и больше никогда не переступить этого порога, но сейчас, когда слова бросали камнями… что-то внутри дрогнуло. То ли желание поддаться надломилось с треском, то ли собственная гордость. В одиночестве Инграм прикрыл лицо ладонью, тяжело выдохнул, глянув в окно: на квадратных мутных стеклах плясали красные блики заходившего солнца. Сердце собственное почему-то стучало в горле. Не хотелось ни на секунду признать, что уязвленность мигом превратилась в уязвимость. Отвлекаться вновь приходилось, уходя с головой в работу. Мелкие заказы, выполняемые механически, позволяли вовсе не думать, и в какой-то момент Инграм заметил, что полностью выпал из реальности. Абсолютная пустота вместо мыслей, покрытое инеем нутро без следа возмущения, злобы, едкости, обиды и гордыни. От этого он даже замер, не донеся пробку до еле теплой склянки, но почти сразу дрогнул: в дверь постучались. Пришел Вермунд. Какой бы он ни назвал предлог, это пролетело мимо ушей. Впрочем, Инграм был благодарен за ничего не значивший разговор, за то, что удалось снова себя занять. Конечно, он почти не отвечал, надеясь только, что хотя бы кивал достаточно впопад, а под солнечным сплетением грызло: снова используешь, как всегда, и не поменяешься, сколько ни собирайся. Привык, привык за несколько лет хвататься за все и всех, чтобы выжить, даже если помощников придется ради этого утянуть на дно. В какой-то момент Вермунд спросил, не нужно ли остаться или, может, провести в Королевский дворец. Инграм не сдержал резкости в голосе, когда ответил твердым и быстрым: «Нет», но тут же, едва дух перевел, попросил прощения. Он не мог наконец признаться себе самому, что ему не была отвратительна эта забота, которая, как бы ни хотелось увидеть обратное, выросла только на почве теплых чувств. Вермунд не стремился воспользоваться ситуацией, занять место соперника, урвать себе хотя бы мгновения внимания — просто не мог он так сделать. Было жгуче и немного стыдно за желание подловить его на нечестности и тоже отправить прочь, но и теплело в груди от того, что Железный Орел всегда готов был помочь и остаться. Всегда. Даже после того, что услышал тогда, в теплой гостевой. К глубокой ночи Инграм велел Вермунду идти отдыхать после дневной смены, убедил, что снотворного хватит, чтобы самому справиться и уснуть без проблем. Тот ушел только после того, как получил разрешение отдать приказ страже тщательнее следить за дверями во время патрулей. От непрошеной, но так нужной заботы хотелось выть. Засыпал Инграм долго и с трудом, но на подушке, пропахшей Мираком, не чувствуя за это никакого стыда. Скрипел зубами и нарочно отгонял от себя все навязчивые вопросы о том, где сейчас тот, кто делил с ним постель, куда пойдет, вернется ли хоть раз еще в Виндхельм. Сумеет ли справиться с ранами, не такими легкими, как он пытался представить на словах? Выживет ли он, в конце концов, в своей погоне за властью, которую, очевидно, не собирался прекращать? Уже за полночь удалось выкинуть все из головы и кое-как провалиться в сон. При этом изнутри Инграм замерзал, в животе как будто лежал, не тая, кусок льда, и собственная кожа, казалось, была теплее, чем нутро. Снотворные, которые он готовил себе, помогали заснуть, оказаться в глубоком омуте как можно скорее, даже если тело этого не желало, а после быстро уносились с кровью, возвращая Инграму его родную чуткость и способность пробудиться от подозрительных шорохов. Это не раз спасало его, когда слишком крепкий сон грозил бы гибелью, но сама возможность рухнуть в дрему была нужна, чтобы жить дальше и иметь силы хотя бы для ходьбы. Когда сквозь темноту и тишину рассудка пробились шаги и неясные шорохи, слишком громкие, чтобы быть далекими, Инграм резко распахнул глаза и дернулся отточенным движением. Его руку с кинжалом, сжатым до нытья пальцев, перехватили, но хватка была не грубой, только предельно крепкой. — Это я, успокойся, — глубокий голос показался сначала миражом. Но Мирак был рядом: сел на край кровати, только после отпустив запястье Инграма, заглянул в глаза. С нижнего этажа на лестницу легко падали огоньки: наверное, Мирак зажег свечу или несколько, когда пришел, у него ведь был ключ… Кинжал качнулся, едва не выпав, но освобожденное в тот миг запястье удалось уложить вовремя на простыню. Инграм не верил. Сквозь легкую заторможенность дремы потянулся, прикоснулся к знакомой плотной куртке, пытаясь вернуть себе опору. — Ты вернулся… — слова еле звучали, не выбиваясь из оков шепота. — Не ранен? От тебя… кровью пахнет. — Она не моя. Даже в густом полумраке можно было рассмотреть, как Мирак был хмур и задумчив. Сил и желания язвить и скандалить вновь не было. Ни капли. — Что-то случилось? Это глупо, абсурдно, так печься и до сих пор волноваться, но торопливо стучавшее сердце не желало поступать правильно, и пальцы, все еще осязавшие прохладную ткань куртки, металл застежек, не отрывались. Ответа все не было. Инграма душила не обида на сей раз. Другая, куда более редкая эмоция. Вина. — Я наговорил много лишнего… Молчание Мирака и все та же хмурость на лице тревожили. Стоило признать: в этой схватке суждено было победить не Инграму, ведь он слишком ослабел. Позволил себе то, от чего сознательно отрекся, попытался поиграть на чувствах и сам не заметил, как оказался в их власти. И теперь слышал отчетливо: да, это его гордость трескалась, как многовековой камень, столкнувшийся с неумолимым упрямством человека. Это было тяжело и болезненно, беспомощно и, в каком-то глубинном смысле, страшно. Но Инграм сделал свой выбор. — Прости, я… — Утром поговорим, — обрубил Мирак ровно, без следа едкости и насмешки. — Засыпай. Мне нужно было убедиться, что, проснувшись посреди ночи, ты не примешь меня за убийцу. — А ты? — Есть, чем заняться. И я знаю, где постель. — Хорошо. Спорить не было смысла. Мирак накрыл своей рукой руку Инграма, все еще оставшуюся на крупных застежках куртки, молча чуть сжал и отстранил, уложил на сбитое одеяло. Дыхание их двоих, почти неслышное, смешивалось осторожно между лицами, все еще не настолько близкими. Но теперь хотя бы сердце Инграма так не ныло, теперь, по крайней мере, до утра, Мирак здесь, и почему-то от этого абсурдно легче. Инграм не стал тешить себя на сей раз напрасными надеждами. Хотел лишь дожить спокойно до рассвета и узнать, что заставило Мирака вернуться.