Висельники

«…Насыщенно-синие цветы живокости влекут ценителей своей красотой, любоваться ими правда можно без боязни. Но сближение с этим растением… Средство из корней или листьев доводит до оцепенения. Судороги приходят все чаще, выматывают, приносят полную слабость тела, а после перехватывает дыхание и замирает сердце — отнюдь не в любимом романтиками смысле. Хотя когда-то я готовил этот яд для одной пары: юные аристократы Имперского города желали быть вместе вопреки родительской воле, начитались каких-то романов и пришли ко мне. Я честно выполнил свою работу — такая глупая и детская влюбленность заслуживала достойного конца…» Стоило только подняться на несколько десятков ступеней — и воздух уже изменился, наполнившись свежестью. Такой, которая всегда заставляет дышать глубже, преображая даже сам взгляд на мир. Инграму подъем на Глотку Мира нравился только поэтому: было время остаться наедине с собой, увидеть Скайрим с высоты, недоступной даже птицам, и отдохнуть в тишине. Даже Мирак, казалось, проникся: он неспешно шагал рядом, осматривался без напряжения, хотя и без особого интереса. И здесь, в отличие от маленькой, но живой деревеньки, было намного приятнее находиться. Позади осталось уже три мемориала, когда Инграм все же начал ощущать холод. Высота принесла с собой усилившееся дыхание ветра, а солнце до сих пор не поднялось из-за горизонта целиком, только окрасило небо причудливой смесью золотого и пунцового. Поэтому, завидев после нескольких спусков и подъемов четвертый древний монумент, Инграм замедлил шаг и остановился, роясь в сумке. Оттуда он достал небольшую флягу, едва ли не лучшее свое приобретение за время жизни в Скайриме: благодаря нескольким слоям шкурок и толстым стенкам она отлично сохраняла тепло напитков. Даже один глоток знакомого травяного чая позволил хоть немного согреться. — Будешь? — Ты замерз? — зачем-то уточнил Мирак, приняв флягу, от горлышка которой поднимался зыбкий пар. — Здесь не очень тепло. Даже для Скайрима. Ответил Мирак только после нескольких глотков: некоторое время жизни вместе с Инграмом, кажется, приучило его к чаям и настоям. — Ты ведь чистокровный норд. — Насколько я знаю. Мои предки никогда не покидали Скайрим, а один из корней рода идет от одного из Пяти сотен Соратников. Только тетка никак не могла вспомнить его имя, хотя часто повторяла, что род наш может гордиться своей древностью. — Нордская кровь не даст так просто замерзнуть. — Я и так иду, не завернутый в три шубы и не обложенный грелками. Я просто не привык: мне еще недели не было, когда тетка забрала меня и сбежала с семейкой в Сиродил. Там, в тепле, я прожил почти всю жизнь… Они продолжили путь. Минуты пролетали в безмолвии, как птицы с темными спинками, описывающие круги среди обрывков облаков. Ясное небо наливалось лазурью и кружило голову, если Инграм смотрел в него слишком долго. Пятна рощиц, снежные просторы, змейки рек — с Глотки Мира они казались меньше только глазу, но желание остановиться и смотреть вызывали едва не большее, чем рядом с ними. Скайрим Инграму по-настоящему нравился. Не как родина или вотчина предков, а сам по себе, невзирая на драконов, грубоватых подчас людей, холод и все остальное, способное убить. Ступени вереницей оставались за плечами, подводя к монастырю все ближе. Каменная громада всегда напоминала своим видом Королевский дворец Виндхельма и внушала знакомую уверенность, хотя с Седобородыми у Инграма отношения и были предельно ровными. По обледенелой лестнице Мирак прошел первым, впервые явно обогнав спутника за все время пути, но у высоких темных дверей приостановился и пропустил Инграма в монастырь, только после зашел следом. Их дыхание эхом отразилось от древних камней. …Разговор с Арнгейром изначально не ладился. Он признал силу Голоса Мирака, но признавать его тем самым Мираком, первым драконорожденным, явно не собирался, как не собирался и проводить никого на вершину горы. Инграм попытался даже, не вдаваясь в подробности, рассказать о своей клятве, но в ответ выслушал только одобрение и пожелание вступить на Путь Голоса — без единого намека на помощь в борьбе с Алдуином. Когда Инграм уже предполагал, что его худшие опасения станут явью и придется разнимать выходящего из себя Мирака и упрямого Арнгейра, помощь пришла нежданно. Эйнарт, длиннобородый старец с нечеловечески усталым взглядом, тихой твердой речью принялся вразумлять собрата по ордену. Имя Партурнакса подсказало Инграму, что все идет правильно. Конечно, больше доверять Мираку Арнгейр не стал, настоял, чтобы тот держался подальше, пока Инграма обучат Крику, способному открыть путь на вершину великой горы. Седобородые напоминали полудиких лошадей: так же искоса поглядывали на незнакомого человека, обладающего силой, держась при этом вместе, и с вопросом заглядывали в глаза Инграма. Сам Мирак об этом ничего не сказал и отступил, глядя на старцев свысока, словно на последних нищих. Даже научившись смотреть дальше его непроницаемых глаз, Инграм не различил недовольства или угрозы. А вот позже, когда пришлось повернуться спиной к монастырю и Седобородым перед восхождением, появилось чуть тянущее ощущение между лопаток. На заметенной снегом тропе, среди сильных порывов ветра, еще и с необходимостью часто пользоваться Голосом Инграм быстро вымотался, его даже колотило. Мирак все время был очень близко, часто дыхание метели буквально разбивалось о его фигуру, а Инграм укрывался за его плечом, замечая беглые взгляды. Только ближе к вершине горы ветра поулеглись, хотя идти по-прежнему было непросто. Покачнувшись на неловком шаге, Инграм вовремя себя одернул: он чуть не схватил Мирака за руку. — Держись за мной. И не лезь на рожон. В качестве ответа Инграм беззвучно шепнул короткое согласие. Слова Мирака пробудили желание оглядеться, убедиться, что солнце не скроется за потрепанным темным крылом. Глаз уловил только краткое движение снега на самой вершине, словно сугроб перекатился с боку на бок, но не более… Конечно, до того, как, взметнув тучу серебристых снежинок, на ровную площадку не приземлился дракон — светло-серый, по-настоящему седой. Даже выражение на морде дова напоминало старика, словно бы умудренное. Увидев гостей, он на несколько мгновений замер, и Инграм мог предположить причину его замешательства. — Дрем Йол Лок, — голос дракона, рыкающий, как у зверя, степенностью походил на старческую речь. — Кто вы, вундуникке? — Ты знаешь, — коротко обрубил Мирак. — Прожитые века не научили тебя врать. Партурнакс покачнул головой, будто подражая человеческому жесту легкого несогласия: — Я слышал твой Ту’ум. Он гремел давно, и Его эхо звучало в потоках Времени… Хи дилон. Ну хи наль. Хин фадон… — Тебе об этом незачем знать. — Сошседов лос муль косил хи… Твой Ту’ум убивал и ломал. Но кто ты? Обращение Инграм воспринял не сразу: его отвлекли слова на другом языке, которые в изобилии рассыпал Партурнакс, такие, которые не встречались на стенах могильников. Хотя ответ дракону как будто не требовался, достаточно было только прямого взгляда. — А… — выдохнул Партурнакс, словно сделав вывод. — Сало слен, муль зи. Твоя ри, сущность, сближает тебя с дов больше, чем кровь. — Не заговаривай зубы, старик, — произнес Мирак с ощутимой нотой недовольства. — Твой старший брат снова выполз из темноты, где ему место. И ты знаешь, зачем мы здесь. — Алдуин и Довакин возвращаются вместе. Знаю… К дальнейшему разговору Инграм прислушивался слабо, улавливая только суть, пытаясь одновременно согреться с помощью травяного чая. Говорил в основном Партурнакс — неспешно, раскатисто, временами задумчиво произнося очередные драконьи слова. Мирак больше его не торопил, но вопросы задавал жестко, словно заранее отсекая многоречие. Выяснилось, что тот самый Крик, который позволил людям победить, с ними же и погиб, но Партурнакс предложил заглянуть сквозь время в легендарное сражение, чтобы узнать заветные Слова. Мирак не возражал, размышлял, хмурясь, и Инграм понял: других вариантов нет, как бы безумно ни звучало приглашение пройти сквозь время. Тем более, кое-что о Древнем Свитке, необходимом для такой задумки, он знал… — Хи ни валь ок Ту’ум, — заметил дракон, когда тишина подзатянулась. Мирак ответил тут же, не покидая своих мыслей, потому речь показалась почти спокойной: — Рок ни крист. Арк Акатош ут рок ни кри дов. Смысл драконьих отрывков разговора Инграм понимал с огромной натяжкой, только некоторые слова, от чего становилось неуютно: судя по всему, его могли обсуждать — и явно это уже делали — на его же глазах. Да и имя Акатоша навело на мысль, что Мирак открыл дракону несколько больше положенного. — Твое нутро холодно, — вновь заговорил Партурнакс, обратившись уже к самому Инграму. — Ты не знаешь огня, Довакин. Слово, которое очень хотелось забыть и отстранить от себя как можно дальше, резануло по ушам. — Если ты о выдыхании огня, то да. — Не Крик. Внутренний огонь. В тебе только кра, холод. Формально, подумал Инграм, он знал другое подобное Слово, «из», и оно действительно леденило душу, промораживало до костей. Партурнакс выждал, не шевелясь, хотя и не напряженный, но его приоткрывшуюся пасть Инграм заметить успел и инстинктивно отпрянул. Мимо, обволакивая Стену Слов, пронеслось огненное дыхание дракона, раздался громкий каменный треск, сменившийся знакомым Инграму шепотом — такими голосами звали надписи на древних Стенах. — Дар, Довакин. Йол. Пойми огонь, как его понимают дов, — объяснил Партурнакс. Подарок седого дракона оказался не просто Словом нового Крика — знание огня влилось мягко, пригрелось внутри, и показалось, будто дрожь от холода стала куда меньше. Хотя Партурнакс сказал, что у Инграма «Ту’ум крент, сломанный Голос». Объяснить, как это, он не сумел, сбивался на драконий язык, все время возвращаясь к «слен», плоти, и «зи», душе. Впервые, кажется, Инграм немного заинтересовался делами драконов, питая слабость к философии еще со времен учебы в Сиродиле, но время не позволило остаться дольше — как и Мирак со своим жестким «тактом». …С вершины башни во внутреннем дворе монастыря наблюдал один из Седобородых, потому Инграм следом за спутником прошел за холодные двери. Левый коридор, проходивший вдоль вереницы белых мутных окон, был чист до конца, и Мирак прошел через него в освещенный зал с длинным каменным столом, где тоже никого не было. — Ты ведь не спросишь у них совета? — Нет, — отозвался Мирак. — Тогда хочу тебя обрадовать — я знаю, где найти тот Свиток. — Я жду. — После того, как я встретил сумасшедшего слугу нашего общего знакомого даэдра, мне удалось попасть в Черный Предел, — Инграм, пока говорил, прошел к столу и оперся о край. — Там он и лежал, в двемерской лаборатории или чем-то вроде. А теперь лежит в моем доме, хорошо спрятанный. Мирак неторопливыми шагами приблизился, замер рядом, направив взгляд в центральную жаровню. — Неплохо… — после темные глаза оценивающе скользнули по Инграму. — Ты еще скованнее, чем я думал. — То есть? — В таверне, здесь, даже в собственном доме. Ты избегаешь, забиваешься в углы, как затравленный зверь. В тебе так мало гордости и тщеславия, что я бы не поверил в драконью кровь в твоих жилах. — Я всего лишь признаю твою силу и готов уступать. Драться из-за власти я не собираюсь, тем более с тобой. Голос звучал довольно уверенно, даже равнодушно, однако внутри екнуло. Поступать, как драконы, для осторожного Инграма было недопустимо: иначе он не сумел бы сладить с такими, как Мирак. Но еще ни разу ему не ставили в вину спокойную осмотрительность. В какой-то момент Мирак сделал шаг еще ближе, быстрый и почти угрожающий. Инграм не сдвинулся с места, только неестественно выпрямил спину и сцепил зубы, ждал, не отводя глаз, готовый даже к удару. Этого не случилось: Мирак расслабил плечи, сдержанно усмехнулся. — Ты не боишься. Хорошо. Инграм не смог бы ответить ничего: никогда на него не смотрели так, как сейчас. Зрачки Мирака расширились и казались настолько черными, что описать это не хватило бы никаких слов. По спине прокатился холодок, но страх в самом деле не приходил, захотелось вместо этого протянуть руку, коснуться широкой груди… Инграм резко вдохнул, когда в соседнем коридоре послышались шаги кого-то из Седобородых. Мирак на пару секунд с силой прикрыл глаза и отступил. На ходу уже бросил: — Уходим. Больше здесь делать нечего. Несмотря на легкую слабость, ноги повиновались: не без труда Инграм сделал несколько шагов, с каждым новым ступая легче. Может даже по самым следам Мирака. …Солнце еще не подошло к зениту, когда мужчины вновь миновали семь тысяч шагов, отделявших Высокий Хротгар от суетного человеческого мира. В Айварстеде не был так силен мороз, хранящийся в нетающем снеге на Глотке Мира, зато ни один порыв ветра по своей резкости не мог сравниться с человеческим возгласом в центре селения. На людей Инграм осторожно посматривал из-под края капюшона, торопливо скользил взглядом по стражникам, с молчаливым уважением глядевшим на Мирака — слухи разлетелись быстро со вчерашнего вечера. Затаенная дрожь за душой улеглась только среди кустов и деревьев, где не осталось чужих лиц. Обратный путь Инграм выбрал сам: мимо горячих источников, расположенных на юге Истмарка. Даже воздух неподалеку от бурных ключей нагревался так, что захотелось скинуть плащ, а по камням на краю воды можно было ходить босиком. Пройдя вглубь, на небольшой клочок земли между нескольких неровных озер, похожих на темные глубокие провалы, Инграм уложил сумку под ногами и оглянулся на Мирака. — Не против искупаться? Я взял пару полотенец. Вокруг не было ни души, умеренный шум воды приглушал лишние звуки, хотя позволял свободно разговаривать, а пар казался практически стеной, настолько был белым из-за зимней прохлады. Оглядевшись, Мирак молча сделал несколько шагов вперед и оставил свою сумку рядом с уже брошенной. Инграм постелил свой плащ у отвесного низкого берега одного озерца, достал туго свернутые полотенца и небольшой кусок мыла, от которого в тепле почти сразу начал исходить аромат травяного отвара. Неторопливо раздеваясь, Инграм незаметно поглядывал на Мирака: скользил взглядом по литым плечам, спине, малоприметному шраму под лопаткой, не отводил надолго глаза и после того, как нагой Мирак вошел в воду и окунулся. С себя скидывать одежду пришлось уже в легкой спешке, ощущая и вне озера, как становится жарко. Вскоре Инграм с удовольствием устроился в теплой воде, поддавшись истоме, но расслабиться полностью не мог, ведь взгляд блуждал далеко не по горизонту. В мозгу, к тому же, в такт пульсу билась мысль: Мирак был очень хорош телом. И лицо его, спокойное, когда они оставались наедине, несло отпечаток привлекательной зрелости, пускай жесткой… Рассудок слегка мутился, и Инграм отнюдь не думал, что причина крылась в тяжелом паре. Мыло очищало кожу, а пряный запах трав едва не сшибал с ног и смешивал остатки разума. Поверхность воды скрылась под тонким слоем полупрозрачной пены, слабо пряча тела. Инграм успел только волосы вымыть, потратив на это немногим больше минуты, когда Мирак его обогнул и выбрался из озерца — в движениях ощущалась непонятная резкость. Тихо вздохнув, Инграм про себя досадливо выругался и продолжил мытье, не оглядываясь. На тишину он внимание обратил, когда решил прекращать купание. Не отстраняясь от каменного берега, Инграм повернулся — и встретился глазами с Мираком, сидевшим в полушаге на краю плаща. До сих пор обнаженным, с небрежно брошенным поперек бедер широким полотенцем. И вновь этот взгляд, от которого на Инграма едва не напало оцепенение… На сей раз хотелось показать свои желания, но Мирак сделал это первым: уверенно приподнял подбородок Инграма двумя пальцами и подушечкой большого провел по высохшим губам. С шумным выдохом Инграм подался вперед, позволив себя поцеловать, и только после закрыл глаза, отвечая и сам. Целовал он с жаждой, почти с мукой, не заботясь даже о ликовании где-то в глубине души. Касания у обоих были несдержанными и судорожно алчными, пальцы едва не проскальзывали по коже в густых клубах пара. Десятка секунд хватило, чтобы Инграм уже лежал на теплом плаще, всем телом прижимаясь к Мираку, настолько же разгоряченному и — боги, да, — возбужденному до дрожи. Беспорядочные ласки и жар его тела выпили последнюю волю: ощутив, как пальцы Мирака взъерошили волосы на затылке, потягивая, Инграм послушно запрокинул голову — и от поцелуев-укусов в шею накатило такое наслаждение, что с губ слетел оборванный стон. Мирак дышал шумно, с хрипотцой, дотрагивался с силой, будто утверждая свое право, но не срываясь при этом в животную грубость. Инграм поддавался, отвечал мягче, хотя с тем же жаром, стараясь отплатить, ласкать так, чтобы услышать и почувствовать чужое удовольствие. Лицом к лицу, влажными губами к губам, грудь в грудь — они никогда раньше не были настолько близки. Разрядка, пришедшая, казалось, нежеланно рано, сразила обоих по очереди. Инграма она оставила опустошенным, тело слишком отвыкло от подобных ощущений, и впервые за годы он не нашел в голове ни одной мысли. Мирак смотрел в его глаза, не хмурясь, будто бы тоже расслабленный, и Инграм успел в последний момент прихватить себе отголосок оконченной близости — долгий, спокойный поцелуй, не замутненный больше ни единым касанием. Чуть отстранившись, Мирак сел. — Не говори, что ты ради этого мне помогал. В знакомом глубоком голосе еще звучали нотки хриплости. — Не только, — негромко ответил Инграм, приподнявшись на локтях. — Но я совру, если скажу, что не хотел этого после наших встреч в Апокрифе. — Я не стану лгать — я хотел этого с первой встречи. Подобная откровенность Инграма удивила, ускользая на его же глазах, испаряясь из обостряющихся черт лица Мирака, так что следующий вопрос вырвался сам в желании удержать эту откровенность: — Почему не сказал раньше? — Не хотел брать тебя силой. Изучал. Я ждал в Апокрифе четыре тысячи лет, мог выждать еще. — За столько лет ни разу не обратился к воображению? Мирак неопределенно хмыкнул в ответ на ироничную шпильку, оглядев Инграма с головы до ног. — Некого было воображать. После он, не дожидаясь ответа, поднялся и вновь спокойно пошел к воде. Ему вслед Инграм посмотрел, не сдержав призрачную, мимолетную улыбку: собой он был доволен. И, по его мнению, так проведенное с Мираком время стоило некоторых усилий, пусть даже сейчас между ними, очевидно, снова легла прохлада. Чуть позже, когда Инграм тоже повторно выбрался из теплого озерца, Мирак подал ему полотенце и безразлично, но твердо произнес: — Когда вернемся, спать будешь в постели. Раздражает видеть, что ты забиваешься на лавку, как кошка. Не до конца обернувшись, Инграм пересекся с ним глазами и кивнул. Растирая кожу колкой тканью, он поймал себя на мысли, что невольно держит прохладное выражение лица и, Обливион, возможно, впервые в жизни слегка рисуется. Впрочем, Инграм готов был клясться, что до последнего чувствовал спиной взгляд Мирака, вызывающий под кожей легкий жар.