Висельники

«…Топорная и ограниченная в своем действии алхимия не может похвастаться изысканностью результатов, в отличие от травничества. Многим хотелось бы видеть, как жертва отравления мучается, как со временем ее настигают все новые и новые недомогания. Для этих целей я чаще всего предлагаю болотный чистец. Долго подмешиваемый в пищу и питье в определенных долях, он понемногу набирает силу, после чего доводит человека до взвинченно-бодрого состояния, скачущего сердца, постепенной потери возможности управлять движениями своего тела. Заканчивается все нежданным удушьем во время очередного приступа — и, чаще всего, показными пышными похоронами. Я бывал на таких…» В сумерках Солстхейм своим дыханием с гор пробирал ощутимо, потому Инграм даже в теплой куртке иногда сильнее кутался в плащ. Шедший впереди Мирак не показывал никакого недовольства, но слегка посиневшие пальцы, особенно в мерцании магического огонька над плечом, его тоже выдавали. Подумалось, что перчатки, только потеплее, купить все-таки надо. — Нам обязательно тратить на это время? — Да, если не хочешь новых гостей в Скайриме, — ответил Мирак, не обернувшись. — Кто-то самовольно пытался тебя убить, чтобы выслужиться передо мной, при этом додумался оставить мое имя на бумаге. Это не прекратится. Особенно после обмана даэдра. — И поэтому ты хочешь вырезать когда-то подконтрольный тебе культ. — Они не подчинялись, они фанатично метались в поисках цели, попытка твоего убийства — прямое тому доказательство. Иначе мне не пришлось бы самому захватывать разумы людей. — Не спорю… Но они хотя бы защищали твой храм. — И с этой задачей тоже не справились. Остановившись у подножия заметенных ступеней, украшенных драконьими костями, жрец оглянулся на спутника. — Останешься здесь. Я скоро вернусь. — Постарайся не умереть, или будет очень жаль потраченных на тебя усилий. Ответа не последовало. Инграм провожал удалявшийся силуэт глазами до момента, когда бледный огонек рассеялся и скрыл хозяина в полумраке, после чего бегло осмотрелся. Схорониться нигде, кроме уголков между скалами и древними каменными столбами, шансов не было, но прикасаться к холодному камню на вечернем морозе — идея явно дурная. Хотя, подумав, Инграм все же укрылся за одной из квадратных колонн, где не так сильно ощущался ветер, и шепотом понадеялся, что ожидание не превратит его в кусок льда. Вслушиваясь в подступающую ночь, Инграм не заметил, что по привычке постукивал кончиками пальцев по ножнам своего единственного оружия. Длинный и узкий кинжал хранил в себе опасную тайну, прекрасно отражающую характер владельца. Интересно, увидел ли Мирак это сокрытое и, если увидел, почему все равно доверился в Апокрифе? И почему сейчас сам Инграм поверил жрецу, который мог бы уйти куда угодно и навсегда пропасть?.. На самом деле, символическая ответственность за первое их знакомство лежала на остром не к месту языке Инграма: он, несмотря на совершенно неподходящую ситуацию, задал жрецу вопрос. Зачем тот пытался захватить Солстхейм, а после него, судя по речам, желал бы захватить и остальной мир? Мирак рассмеялся в ответ, сказал, что хотел править, изменить мир своей волей, получить то, что ему задолжали за годы тирании повелители-драконы. Тогда засмеялся уже Инграм — тихо, но несколько несдержанно. Жреца это задело, и Инграм впервые почувствовал силу рук, легко вздернувших его с колен. Возможно, виной тому было нахлынувшее опьянением предчувствие скорой смерти, но он продолжил говорить. О давно умерших драконах, которых уже настигла месть от рук людей, о том, что для завоеваний придется потягаться с прыткими эльфами, об Алдуине и о самом плане Мирака, который, как и его храм, под любой бурей мог застыть недостроенным или даже разрушиться. Занесший в начале речи руку жрец так и не ударил. Да, в повисшей после тишине молча вышвырнул из Апокрифа, но не ударил. А потом, буквально на следующее утро, Инграм обнаружил себя задремавшим у Камня Дерева. Он не знал, как добрался по острову от Вороньей Скалы до храма, но почувствовал, что никогда не высыпался под действием снотворного так хорошо, как под мерную речь Мирака. Спокойные строки, похожие на молитву, внушали покой и безопасность. Неправильные, скорее всего, хотя бы неестественные, но до боли желанные. Тогда размышления пришли без спроса и надолго. Инграм пытался понять действия жреца, осознать истинные причины, и полученные выводы удивили его самого. С этими выводами пришла смелость, достаточная, чтобы вернуться в Апокриф и искать — не знания, прыгавшие по обрывкам листов, статичные и ясные, а человека, умного, но слишком гордого, в своих стремлениях почти ослепшего. Никаких иллюзий не было: перевоспитывать, менять, укорять жреца за его дела и помыслы Инграм не имел права. Зато отточенный ум метался от необходимости хотя бы доказать, насколько сильно Мирак заблуждался, насколько отличалась обретенная им власть в Апокрифе от той, что он рассчитывал получить в Нирне. Так начались их разговоры в темных коридорах, зажатых со всех сторон многотомными почерневшими знаниями, разговоры, которым Мирак все время позволял случаться. Пускай желания верить словам жрец не внушал, Инграм продолжал верить стойкому ощущению покоя, звавшему к Мираку за спорами, вопросами и ответами. Теперь же это дошло до того, что, повинуясь собственному желанию, Инграм поверил в возможность его осуществить и вырвал жреца из ловушки даэдра. Особой ценой, которую заплатил, дабы получить, что хотел… Неторопливые шаги на вершине холма резковато проникли в рассудок — сапоги Мирака были окованы металлом по здешнему образцу. Под россыпью звезд, то и дело скользящей за пепельными облаками, он спускался по ступеням храма — своего храма — живым, спокойным, слабо освещенным уже привычным холодным огоньком. — Как все прошло? Непринужденность вопроса жрец, видимо, не оценил, нахмурился чуть сильнее. — Культ меня разочаровал. Больше они ошибок не допустят. Инграм был абсолютно уверен, что в живых не осталось никого. А на Мираке ни царапины, ни следа борьбы, ни пятнышка гари. — Ты сам знаешь, что проблему необходимо искоренять еще в зачатке. — А с этим что будешь делать? — кивок головы отметил громадину храма, во многом напоминающую столпы из Апокрифа. Мирак молчал, упорно не глядя в сторону монумента, так что Инграм решился высказать предложение. — Если Мора через них сможет влиять на людей, об этом надо позаботиться. Народ из Вороньей Скалы будет рад избавиться от такой угрозы, они все сделают сами и задаром. — Ему для этого Камни не нужны, — сухо ответил жрец. — Но разрушить все вокруг каждого Камня необходимо. — А Черные книги? Выбритые скулы Мирака, как и резко очерченная челюсть, буквально окаменели. Конечно, Инграм понимал, что бил по больному, ошибкам и старым ранам, но оставить за плечами груду проблем и обломков не хотел. Хотя бы потому, что кто-то потом сумеет, криво их собрав, еще больше навредить себе и, не дай аэдра, стать новым инструментом Моры. — Надо уничтожить. Я все еще слышу шепот Апокрифа, который идет через книги. — Дай угадаю, они гореть не будут? — Я не пробовал. Но больше никто не должен влезть в Апокриф. Возникшее в голове замечание о том, что жрец просто не желает делиться источником бесконечных знаний, Инграм смахнул в сторонку. Тем более, он понимал, что Мираку еще невероятно повезло, а более слабого или не такого расчетливого человека Апокриф смял бы и перемолол в труху. Мужчины начали спуск с горы под усилившийся вой ветра. В спины их подталкивали инеистые волны воздуха, над головами стали виднее луны, то и дело глядевшие сквозь темный пух облаков, быть может, с укоризной. По столпам света, различимым в разных сторонах острова, над другими Камнями, Инграм равнодушно скользнул взглядом. — Ответь на вопрос, — вдруг заговорил Мирак, не торопясь ступавший впереди. — Я ушел из-под контроля Хермеуса Моры, ты украл и осквернил артефакт Азуры… Но никто из них так и не навестил ни меня, ни тебя. Почему? Инграм стиснул зубы: он ожидал этот вопрос, но отвечать на него именно жрецу не горел желанием, насмешки только в одном взгляде смогли бы задушить своим весом. — Потому что я это выторговал. Заключил сделку. — С кем? — в чуть гулком голосе нежданно зазвучал металл. — Я давно и довольно честно поклоняюсь Акатошу. Взамен на твою свободу и нашу защиту от даэдра я дал клятву. В ту же секунду Мирак остановился, долгим молчанием обозначив, что договаривать придется. — Моя душа после смерти полностью в его распоряжении. И при жизни я больше не буду убивать никого из детей Акатоша. Он принял только эту жертву. Мирак с напряжением вглядывался в глаза Инграма, будто проверял правдивость слов, не пошевелившись даже в миг, когда погасло магическое пламя рядом с ними. После жрец медленно повернулся в сторону моря, почерневшего настолько, что граница с небом напрочь стерлась, а с новым порывом ветра зашагал по склону, не оглядываясь. Весь обратный путь прошел в такой же тишине и темноте — Мирак, кажется, задумался настолько, что на заклинания совершенно наплевал, и это впервые вызвало в Инграме почти запорошенный пеплом страх. Не говорили они и в таверне, лишь парой коротких, ничего не несущих фраз перекинулись в комнате. Прервалось это затяжное молчание только перед сном, настолько резко, что от вопроса Инграм растерял всю дремоту. — Знаешь, когда вернется корабль из Скайрима? — Нет. Обычно «Северная дева» ходила только в исключительных случаях, но теперь капитан, как я слышал, собрался перевозить людей и грузы, как раньше. — Нужно попасть на материк. — Сначала нужно обрубить все нити из одного известного тебе плана и избавиться от лазеек. — Не говори, что ты боишься, — хмыкнул жрец со своей кровати. — Или что как-то заботишься о Солстхейме. — Я не стал бы нести такой бред. Но я хочу хотя бы немного увериться в своей безопасности. И твоей, кстати, тоже. — Тогда в твоих интересах разделаться с этим до прибытия корабля. Сколько у тебя Черных книг? — Две. В одной мы встречались, вторая — из Бладскала, где добыли тебе тело. — Остальные не сложно найти… Инграм, подумав, что разговор на этом окончился, собирался лечь, когда темень в комнате прошил очередной вопрос. — Ты пойдешь со мной завтра? — Я… — от удивления и полной бесстрастности услышанного слова отказались быстро подчиниться. — Я хотел бы. Но в бою от меня мало толку, сам знаешь. — В твоих вещах я видел много магических свитков. Ты неплохо лечишь. И оружие носишь не просто так. И вот теперь, когда было бы логично прийти к выводу или решению, Мирак в темноте молча повернулся спиной и затих под одеялом, явно не собираясь ничего продолжать. Кивнув себе самому, Инграм принял, что за него уже сделали выбор. А вот другая мысль, тоже раньше не вызывавшая ничего, теперь навеяла миг тоски: слов благодарности не будет никогда. И хотя разум к этому был полностью готов уже давно, глубоко в душе эта надежда сломалась только сейчас. …Недели, пускай выматывающей и непростой, хватило, чтобы сделать все возможное в Нирне для уничтожения дорожек в Апокриф. Мирак дурно спал из-за лежащих на поверхности Черных книг, потому легко находил их, ориентируясь на шепот, который сам Инграм слышал только вблизи каждого фолианта. Обычный огонь книги не брал, магический трепал только рельефные обложки, высветляя до белизны рисунок, а предложение похоронить проклятые книжки на дне моря жрец отверг. Помогла только безмерная ненависть Мирака и его неоспоримая сила: вместе они подпитали его Голос так, что Черные книги наконец обратились в пепел. Временно, скорее всего, драконорожденные ведь не заблуждались по этому поводу, но подобие покоя всегда было для Инграма более ценным, чем его полное отсутствие. К тому же, чтобы найти все книги и пресечь любые попытки ими воспользоваться, пришлось прибегнуть к новым убийствам. Травить, как сказал Мирак, было слишком долго, поэтому он сам позаботился о Нелоте, чья жажда коллекционирования уникальных вещиц его и сгубила. Спорить о необходимости таких резких мер не потребовалось: мысль о том, что со смертью человека закономерно умирают и проблемы, связанные с ним, безотказно работала и раньше. По этому же принципу смерть нашла другого данмера, желавшего найти и присвоить себе сокровища Азидала. Жители Вороньей Скалы и скаалы, каждые в отдельности, а иногда и вместе принялись растаскивать и изничтожать колоннады, ранее возводимые их же руками. Мирак упорно делал вид, что не замечал этого, как продолжал не замечать другие старые дела. Инграм не напоминал, не желая задевать жреца за живое. После этого всего радовали только два факта: курганы и руины Солстхейма помогли залатать дыры в денежных запасах, даже с учетом некоторых трат на острове, и решение возвращаться в Скайрим стало окончательным и обоюдным. …«Северная дева» снова вернулась двадцать шестого числа Заката солнца, вечером, а через два дня ушла перед полуднем из порта. Корабль размеренно покачивался на волнах, уносивших его прочь от Солстхейма, и осознание это хотя бы слегка грело душу. Инграм глянул на спутника, уловив, как тот пристально вглядывался в специфический пейзаж. Там, среди пепла и снега, они вдвоем оставили оскверненные святыни чужого бога, осколки двемерского наследия, осиротевший Тель-Митрин, отголоски своей же даэдрической лихорадки… — Будешь скучать по Солстхейму? Мирак отвернулся. Сложил руки на груди и всмотрелся то ли в даль горизонта, то ли в глубину собственных мыслей. Из чистого упрямства Инграм дожидался ответа и все-таки расслышал твердое, но тихое: — Я всегда ненавидел этот остров. От ледяного холода этих слов даже стал не таким заметным пронизывающий ветер, говорящий о приближении месяца Вечерней звезды.