Белым по чёрному

Генри скинул рубашку, оставшись в белой майке без рукавов, и вытянул голые руки перед собой. Его по-девичьи тонкие запястья оказались совсем не тем, что ожидал увидеть Ласло. Шрамы на них были старыми, хаотичными и гладкими, совсем не похожими на неудавшееся самоубийство. Одна полоса пересекала руку возле локтя, другая, как змея, оплетала левое запястье. Под белой кожей отчётливо проступали голубые вены и их вид вселял в Крайцлера тревогу. Каким уязвимым иногда выглядит человеческое тело! Ласло поднял взгляд на лицо Генри, но не увидел там и тени своих тревог. Тот разглядывал шрамы с абсолютно безразличным видом, ничуть не обеспокоенный своей уязвимостью перед Крайцлером. — С чего вы взяли, что, решив умереть, я бы выбрал лезвие? — поинтересовался он. — Настолько ненавидите собственную руку? Вам когда-нибудь хотелось пустить ей кровь? Его голос звучал насмешливо и легко, будто эти слова были остроумной шуткой, но Ласло было совсем не смешно. — Вы были правы в главном, но ошиблись в деталях, доктор, — спокойно констатировал Генри сжимая и разжимая кулаки. — Я бы не стал ждать, пока кровь вытекает из тела вместе с жизнью. У меня был пистолет, поэтому всё могло бы закончиться быстро. Наша смерть длинною в жизнь и так слишком длинна… Его слова звучали так странно в полумраке комнаты, будто этот голос доносился из другого мира. Юный голос, вещающий о смерти. Крайцлер чувствовал, как по спине расползается колючий озноб. — Ласло! Ты здесь? Наваждение рассеялось. Дверь в комнату открылась и Генри вздрогнул от неожиданности. На пороге показались Джон и Сара. Крайцлер инстинктивно сделал шаг назад, всё ещё прибывая в каком-то пограничном состоянии. Реальность казалась сейчас слишком шумной и стремительной. Генри накинул на плечи свою рубашку и смерил всех присутствующих неприязненным взглядом. — Ваша часть сделки осталась за вами, доктор, — бросил он, проходя мимо пораженно расступившихся Джона и Сары. Картинка совпала со звуком и Крайцлеру стало не по себе от этой сцены. — Что это было, Ласло? — с подозрением протянула мисс Говард, когда они остались в комнате втроём. — Генри Титченер, — проговорил Крайцлер скорее для себя, чем для них. — Почему он… — начала было Сара, но Джон перебил её. — Мы собирались отпраздновать окончание дела, ты с нами? Ласло хотелось пойти следом за Генри, не оставлять его одного с отголосками того, другого мира, но он не мог отказаться от приглашения. Нужно было развеять подозрения, сквозившие во взгляде Сары и спокойно всё обдумать, прежде чем снова заводить разговор с Генри. — О какой сделке говорил этот мальчик? — спросила Сара, как только они вышли на улицу. Ласло знал, что она спросит об этом, но разговор от этого не становился приятнее. — Ты в чем-то меня подозреваешь? — спокойно поинтересовался он, следом за друзьями садясь в карету. — Я ничего такого не утверждала, Ласло. Просто хочу понять, что мы только что видели. — Сара! Господи, о чем ты говоришь? — возмутился Джон. — Исключительно ради твоего спокойствия я отвечу на твой вопрос, Сара… Как же Крайцлер ненавидел оправдываться. И из-за чего собственно? — Я обещал показать ему покалеченную руку, если он покажет мне свои. — Зачем тебе это? — Не могу ответить. Это конфиденциально. Ни Джон, ни Сара не решились спрашивать что-то ещё и Крайцлер был рад спокойно погрузиться в свои мысли. Расположение и форма шрамов Генри убедили его в том, что причиной их был другой человек. Генри не стал бы калечить себя в приступе слепой ярости. Он, несомненно, был способен причинить себе вред, но не так. Его стиль заключался в холодной, почти кристаллизованной ненависти. Он делал бы это с педантичностью психопата. Его шрамы были бы ровными и симметричными… Крайцлер был в этом уверен. Тогда кто это сделал? — Ты выглядишь очень хмурым, Ласло, — заметил Джон. — Мы ведь пришли сюда веселиться, а ты всё думаешь о чем-то, ничего не говоришь и нас не слушаешь. — Простите, похоже, я сегодня не лучшая компания для веселья, — виновато отозвался Крайцлер. Думаю, мне лучше вернуться домой.

***

Крайцлер не стал оттягивать исполнение своего обещание и утром следующего дня Генри снова появился в его кабинете, чтобы продолжить прерванный разговор. То что вчера казалось важным для него, сегодня не произвело никакого впечатления. Генри окинул изуродованную руку Ласло скучающим взглядом и отвернулся к окну, давая понять, что увиденного ему достаточно. — Настолько плохо, что смотреть не можешь? — Попытался усмехнуться Крайцлер, опуская закатанный рукав. Генри бросил на него задумчивый взгляд через плечо. — Уродство в вашей голове, доктор, а рука просто выглядит немного иначе, чем мы привыкли. В этом нет вашей вины и вы не становитесь от этого хуже. — Разве что в завязывании шнурков. — У вас хорошее настроение? Что вас так веселит? — Ты прав в этом нет ничего веселого, — согласился Крайцлер. — Я просто стараюсь как-то улучшить ситуацию. Генри выразительно поднял брови, отчего лицо его приобрело выражение утонченной презрительности. Крайцлера это почему-то совсем не раздражало и даже казалось естественным. Быть может потому, что Генри нарочно выставлял на показ все свои недостатки, они не казались Ласло такими уж ужасными. — Не хочешь рассказать мне историю, Генри? — Я знаю какую историю вы хотите услышать, доктор, — снова скривился Генри. — Но у меня что-то нет настроения ее вам рассказывать. — Тогда давай я расскажу, — Крайцлер опустился в кресло, аккуратно положив руки на подлокотники. Генри остался стоять у окна. — Это история о мальчике, родившимся в состоятельной, знатной семье. Родившимся не первым и не последним, а где-то посередине. Мальчик подрос и стал замечать, что все вокруг заняты своими делами и никому нет до него дела. Тогда он решил любой ценой привлечь внимание тех, кто от него отвернулся. Ему это удалось, но вместо любви он вызвал в родителях только досаду и разочарование своим ужасным поведением, не соответствующим их ожиданиям… Генри слушал его молча с насмешливой улыбкой на лице. — Никакие увещевание не могли заставить мальчика вести себя хорошо, — спокойно продолжал Ласло. — И тогда родители решили отослать его к родственникам, подальше от города, на природу. Ради его блага, конечно, и чтобы не видеть его лишний раз. От улыбки генри не осталось и следа, он не смотрел на Крайцлера и, кажется, боролся с приступом тихой ярости. Крайцлер замолчал, внимательно наблюдая за ним. — Что ж вы замолчали, доктор, продолжайте, — сквозь зубы подбодрил его Генри. — Родственники мальчика оказались людьми более суровыми, чем его родители, они твердо вознамерились перевоспитать его, пустив в ход наказания. Мальчик же в этих новых условиях не только не стал послушнее, но, наоборот, ожесточился и стал еще упрямее. От этого упрямства и от жестокости его опекунов у мальчика на руках теперь столько шрамов. Когда Крайцлер закончил говорить, Генри уже снова был непроницаемо спокоен. Он стоял к нему спиной и смотрел в окно, задумчиво постукивая пальцами по подоконнику. — Вы все это придумали, доктор, или наводили обо мне справки? — спросил он немного погодя. — Ты узнал в этой истории себя, Генри? — в притворном удивлении переспросил Ласло. Генри смерил его презрительным взглядом. — Вы, как всегда, были правды до определенного момента, доктор, — процедил он. — Многое вы угадали правильно, признаю, но в главном, как всегда, ошиблись. — В чем же? — Мои шрамы не от наказаний, а от драк. Понимаю, вы склонны предполагать тот вариант событий, который встречается чаще и кажется вам более вероятным. Но иногда это заставляет вас выглядеть глупо, не находите? Ласло проигнорировал его выпад, боясь спугнуть показавшееся было откровеннее. — С кем же ты дрался, Генри? — аккуратно подтолкнул он его. — С моим двоюродным братом, одним из тех родственников, к которым меня отправили. Взгляните на меня и попытайтесь представить человека во сто крат худшего, доктор. Тогда вы, быть может, получите некое представление о Джеймсе Тиченере. Я не сразу понял чего он хочет от меня. Мне было тогда чуть больше десяти. Как только я переступил порог их дома, он начал подсмеиваться и издеваться надо мной, заставляя постоянно кричать и обижаться, как будто только это ему и было нужно. Он выводил меня из себя до тех пор, пока я не ударил его. Стоило мне переступить эту черту и он тоже перестал сдерживаться. Он контролировал себя достаточно, чтобы не убить и не покалечить меня, а я так и не перестал бить его ответ. Сначала из упрямства, а потом… Со временем это стало похоже на игру. Жестокую и кровавую, но чем-то притягательную. В этой игре были правила и определенный смысл, она закалила меня. Вслед за Джеймсом я стал силен и вынослив как зверь. Будь я с самого начала другим человеком, игра, наверняка, сломала бы меня. Сейчас мне кажется, что этот вариант был бы не так плох. Наша ненависть друг к другу в то время странно походила на уродливую сестру дружбы. Мы никогда не делились друг с другом чем-то важным, но у нас было что-то общее, скрытый от других мир жестокости и силы. Поверьте, доктор, на нем шрамов не меньше, чем на мне. Я всегда уступал ему в силе, зато приобрел преимущество в ловкости и скорости. Со временем я понял, что чем дольше мы живем под одной крышей, тем разрушительнее сталкиваются друг с другом части меня самого. Я был недостаточно жесток, чтобы добровольно идти за Джеймсом по выбранному им пути и понимал, что если откажусь — он однажды убьет меня. Поэтому мне пришлось покинуть их дом и вернуться к родителям. Увидев меня, они конечно были в ужасе. Без Джеймса, среди нормальных людей я стал казаться настоящим чудовищем. Взлелеянная и разросшаяся за это время ненависть требовала выхода, но никто вокруг меня не был в состоянии ее выдержать. Генри перевел дыхание. Он так и не обернулся, ни разу не взглянул на Крайцлера. Наверное, не хотел видеть его лица. — Этот человек успел сделать меня… таким, какой я есть. Но если бы я остался — стал бы им самим. Я очень не хочу однажды стать убийцей, доктор, — последние слова Генри проговорил очень отчетливо и тихо. Крайцлер с трудом перевел дыхание. — Ты не убийца, Генри. Ты — хороший человек, иначе не стал бы выбирать между собственной жизнью и благополучием окружающих. — Обещайте мне, доктор, что не станете искать моего брата, — беспокойно переступая с ноги на ногу перебил его Генри. — Ты беспокоишься за него или за себя? Если он действительно так плох, как ты говоришь, этим должна заняться полиция. — Не ищите его, доктор, он убьет вас, если вы напомните ему обо мне… Обещайте, Крайцлер! — Обещаю.