В белой пустоте с глючащим звуком

      Через энный промежуток времени. Вселенная Фелласттейл.       У Водопадья эхоцветы в разнобой напевали что-то, по мотивам похожее на «Подмосковные вечера», но с каждой спетой строчкой от них отдалявшееся. Наряду с этим были слышны и лозунги, комично звучащие в угасающем шёпоте: «Пролетарии всех миров, соединяйтесь!», «Мир. Труд. Май! Кибертрон!», «Даём сверх плана!», «Наши цели ясны, задачи определены, за работу, товарищи!», «Всё для блага человека, всё во имя человека!», «Всё лучшее — детям! Наша цель — гуманизм!».       Рассыпавшись неподалеку от своей деревни, темми играли в покемонов, естественно каждый раз выкрикивая «ТЕМ! Я выбираю тебя!», создавая бесконечную цепочку переклички деревни. Боб, собиравшись эволюционировать, зачерпнул ноздрей с земли дорожку пыли, вскинул нос и деграднул обратно до темми. В перекличке он не участвовал, а то ли лаял, толи с белорусским приговором просил газ, повторяя: «Ґаз! Ґаз!». Гастер, приняв это на свой счет, прогрузился, но не полностью, только половина Гас-, которую, видимо, и призывал Боб.       В верхней лаборатории были распахнуты все двери, подгоревшая мокрая штора застилала пол у центрального терминала, а в эту самую штору была вжата заведующая этой самой лаборатории. Андайн, сидя верхом на Альфис, кокетливо повиляла из-за глазной повязки розовым щупальцем. Альфис под ней раскинула руки в стороны, и натужно-предвкушающе производила поступательно-сосательные движения воздуха. Кажется, Паразит решил заняться исполнением чьих-то, чьих-то конкретных, мечтаний — накормить Альфис икрой…       Метатон начал орать на них, что его отец был первым колесом.       — Я сам знаю о своих проблемах! Всё началось с моей матери, мои предки жили здесь веками... Мой отец был колесом! Первым колесом! И знаете во что он трансформировался?! Ни во что!! Он так и остался колесом, но сделал это с честью!!! А вы не умеете ни рулить, ни сосать, а только жрать козу! Укочусь от вас всех нафиг! Воюйте дальше без меня! — он с негодованием подпрыгнул на месте, — швайсе! — выругался, и этот калькулятор укатился на одном своём колесе.       В одном из переулков Нового дома сидел, стоял, зависал в пространстве, в общем находился Герсон, курил кальян и рассказывал Маффет, что в Индии у всех шлюх по шесть рук, и «неужели они не хотят в индию?» В колбе кальяна шевелился Напстаблук, раскочегаренный до состояния дыма, и ранее претендовавший на должность плесенного гриба и радиоволны, но отстраненного в ходе активных галлюциногенных действий.       Дальше, на центральной площади Азгор с броневика-Метатона, кем считал теперь себя Метатон, вещал:       — Каждой женщине по фракции! Каждой фракции по мужику! Каждому мужику по автоботу! Каждому автоботу по морде! — так как Мегат-.. Метатон считал мужиками только своих, а устраивать революцию не мог по причине, что нужен броневик, а броневик — это он, а стоять на самом себе он не может, то революцию устраивает Азгор. Правда неизвестно, против чего и кого.       В Снежграде, когда дело дошло до перетраханых собак-. А, нет. Они тут были изначально. Ещё до нашествия Фреша. Ладно, не важно, прошли мимо.       Полуэфирного омута глухие созвездия приблизились, разгораясь ярче, обожгли и померкли в один миг. Флауи обнаружил себя в ярком белом пространстве: оно пустое, только если внимательно присмотреться, его пронизывает почти сливающаяся с пространством плоская полигональная сеть. Поднимая плоскость этой сети к нему устремились тонкие лучики пурпурной звезды. Они такие мягкие, их прикосновения тёплые на стебле, и ласкают тебя уже изнутри, поглощая всю сенсорику.       — Я будто снова обрёл душу… — сказал то ли в мыслях, то ли вслух Цветик, и растаял сознанием.       Одна из деток Паразита заползла в светлые залы верхней лаборатории. Кабинет с кварцевальными лампами, выстроенными в круг в центре помещения, был залит ярким сизым свечением. Залипательное зрелище, особенно если гипнотизировать одну из этих ламп до появления пятен муарового свечения, особенно если в центре этого кабинета, завернутый в белую штору, лежит твой у-жи-н.       В Снежграде за столиком бара Грилби на диване расположился главный дирижёр этого перегарного таблеточного пархатого пиздеца. Сидел он не один, а с местным Сансом, которого здесь звали Гранат. Фреш курил, от чего в баре витал пряный маслянистый запах жженой травы, а сам Санс отказался, так как совмещать нельзя. Все ждали чего-то, и наслаждались процессом и кадрами в комплексе невменяемости.